Ваник Адамян

Знойный день

Село беспокойно спало.

Всю ночь в разрушенной церкви горели свечи.

Ветер опустился, поиграл с пламенем свеч, поднялся под купол и улетел далеко.

А утром в селе был переполох.

Сельчане говорили друг другу: «Слышал?», «Видел?» Молодые женщины ладонями прикрывали рты, воротники покусывали. Пожилые — попрекали: «Заткнитесь, наверху Бог есть».

В полночь младший в роду Хумаренц постучал в дверь Мануш. Сон Мануш, опьяненной свадебной музыкой и пышными тостами на свадьбе единственной дочери Осан, был прерван.

Испуганно спросила в дверь: «Кто там?!»

Младший Хумаренц еле слышно ответил: «С сестрой Осан плохо: мать зовет тебя!» И скороговоркой добавил: «Наш понурый Асо словно бык, весь в моего отца».

Мануш, одеваясь, себе сказала: «Горе мне! Опозорились!»

По неосвещенным улицам ночного села шли рука об руку Мануш и младший в роду Хумаренц.

Мать Асо — кума Варсо на свету в дверном проеме, с закинутыми кончиками платка, встретила посмеиваясь: «Мой сын — точь-в-точь как отец, а твоя дочь — девушка честная». Приходила старшая Аба Поноченц, осмотрела, сказала: «Не моего ума дело, везите в город к хирургу». Я и говорю: тебе сообщу, а еще лучше, ты и в больницу отвезешь. Старшая Аба сказала: «Два-три шва наложат, пройдет». 

Молодая медсестра, озираясь на Асо проводила Осан в отделение.

Понурый Асо и Мануш в полнолуние с узлом одежды Осан остались у двери в ожидании.

Утром врач-гинеколог, измерив своим оценивающим женским взглядом Асо с головы до ног, поправила под халатом платье и, выставив большой палец, обращаясь к Мануш сказала: «Зять что надо... держи крепко».

Смутилась Мануш.

«Идите. А через два дня придете с головкой сыра».

Смущенная Мануш ответила: «Ну... если для лечения нужно срочно, сегодня принесем».

Врач улыбнулась: «Нет, после лечения нужно». Подмигнула Асо: «Во мужчина!..»

Дорога от шоссе до деревни казалась им теперь длиннее...

На траве у обочины играли божьи коровки: колосья пшеницы кланялись теплой земле дороги.

Теплый ветер играл с подолом платья Мануш.

Из-за ритмичных движений полных бедер Мануш вены Асо вздулись; от его влажных вздохов налившиеся груди Мануш распирали бюстгальтер, соски приятно щекотали.

Сказала: «Священика Тер-Микаэла под конвоем забрали в райцентр. Целую неделю его били по три раза в день. В последний день священник бросил ризу под ноги и при всех стал мочиться на нее; тогда стражи закона сказали: «Божье с мочой вышло. И сбрив ему бороду, с удостоверением счетовода отослали в деревню».

Зной усиливался.

Камни-голыши и пыль на обочине раскалились.

Две крупные капли пота скатились от паха по бедрам к голени. Он нагнулся, взял в ладонь с травы божью коровку с черными горошинами: «Божья коровка, где пристанище Гнела, брата моего?» Потом сорвал стебель Молока Ослицы, и стекающим молочным соком раскрасил лоб и щеки. Не мигая, посмотрел на вздыбившуюся грудь Мануш и сказал: «Как-то раз в клубе показывали кино. Все в комнате было красным-красным. В раскаленной красной постели лежали голые мужчина и женщина».

Мануш спросила: «В чем мать родила?» Асо ответил: «Угу... у всех парней от волненья дыхание сперло...»

Мануш спросила: «И Чтенц Коро тоже был?»

Асо ответил: «Какое без него кино. Если и не придет, никто на его место сесть не осмелится».

Мануш произнесла: «В кино ходит на женщин смотреть, а жена... Прости меня, господи».

Вверх по дороге, в пшеничном поле виднелись цветки сорняка и алые маки.

Чибис взмыл вверх и застыл над пшеничным полем.

На цветы садилась стая разноцветных бабочек. Мануш посмотрела на мощные мускулистые руки Асо и по ее телу пробежала дрожь. «Бедный Тер-Микаэл, если б не били, церковь не превратилась бы в развалины». Асо пнул ногой бугорок: «Я не помню Тер-Микаэла».

Мануш взяла из рук Асо узелок с одеждой Осан. Рука Асо коснулась бедер Мануш. Спросил: «Твое дыхание участилось, наверное, чувствуешь себя не важно?».

Мануш, показав на пояс, сказала: «Когда из Арана меня привезли невестой в село, ты был вот таким, когда овдовела — был таким же. Теперь ты во-о-т какой, а я опять вдова».

Асо сказал: «Дай одежду Осан, устанешь».

Мануш перечила: «Ничего, так надежнее...»

Асо взял узелок и бросил его в пшеницу.

Сказал: «Сядем».

Потом все погрузилось в красную мглу. Красное полыхание поля поглотило в себе окружающие горы и сидящие на горах ватные облака, распространилось и заслонило всю синеву неба, окрасив все в кровавый красный цвет. Зависший над раскаленным красным полем жаворонок прекратил пение. Вздымая пыль на дороге, промчались красные кони. Красный бык в поле, разрыв копытом красную землю, взяв на рога землю, напряг шею, понюхал красный, потом пропахший воздух и протяжно замычал.

В красном поле, освободившись от двадцатилетней половой озабоченности, с открытыми белыми упругими бедрами, распластанными в стороны руками, с глазами в слезах, смотрящими в небо, лежала Мануш.