ПОСТСКРИПТУМ

Августовским утром Владимир Плотников, худющий мальчонка шестнадцати лет, на глазах расстроенной матери и возвышавшегося громилы-отца собрал свои немудреные пожитки и ушел куда глаза глядят.

Уходя, сказал:

— Устал я от вас. Разбирайтесь сами с вашими проблемами, с меня своих хватает.

Правда, по поводу собственных проблем особо не распространялся.

Просто хлопнул дверью...

Месяцев через восемь прислал открытку. Почти из одних восклицательных знаков.

— В целом жизнь протекает нормально, — сообщал он своим еще детским почерком. Только руки почернели от копоти: за «третьего» поммашиниста все-таки вкалывал, и огромное черное пятно на открытке свидетельствовало об этом.

Речонка, по которой тарахтела их посудина, вряд ли была обозначена на карте союзного значения, но знакомым девчонкам на Большую землю писал с гордостью:

— Посудина что надо.

— И река на уровне: сложный фарватер.

— И товар возим... стоящий.

Три месяца спустя Володьку отпустили домой, остальных посадили. Товар-то, однако, был левый.

Домой не хотелось.

Подался на стройку.

Отмахал километров пятьсот. Устроился чернорабочим. На большее документы никак не тянули.

Вкалывал по-страшному. Ребята гнали план. Месяц, второй, третий. Он едва успевал отсыпаться.

Перевели на бетонку. Тоже несладко. Зато видна работа. Делал на совесть.

Ел за троих. Через полгода стал напоминать папашу, по части размеров.

Весною — влюбился. Впервые.

Предмет вожделения — Дуся-толстушка, весьма приятная на личико, — была на редкость забитой личностью. Однако пользовалась успехом. Жалела она мужиков. За то и любили.

Старался привлечь внимание. Не получалось. И страдал от того Плотников-младший невыразимо. А потому как выразить себя ничем не мог, страдал тихо и в одиночестве.

Но однажды сорвался.

Подскочил к ней на улице. В ресторан предложил завернуть... Смеялась беззвучной улыбкой. Потом хвать Володьку за руку и айда с ним.

Ресторан не ресторан — забегаловка. Шум, дым, гам, кружки пивные да рыбные «останки».

Шантрапа вся ахнула, увидав такое: Володька вел свою Дусю, как принцессу к алтарю, к грязному столу, еще не убранному от предыдущей компании.

Замерло все.

Потом загудело.

Кто-то пискнул и выскочил.

А пять минут спустя в кабак ввалился Федя по прозвищу... Прозвища он, впрочем, не имел. Ввалился и врезал Володьке без лишних слов. А он, бедолага, даже кружку допить не успел.

Неделю провалялся в больнице.

Потом уволился.

По дороге на Юг купил у цыганки пуховый платок: отослал матери.

Деньги спустил недели за две. Пришлось устраиваться официантом в каком-то третьеразрядном ресторанчике. Уставал не меньше, чем на бетонке, зарабатывал — столько же.

Научился брать чаевые. Влюбился по новой. Девчонка из ленинградской тургруппы. Сорвал адресок. Нарисовал портрет по памяти. Повесил над кроватью. Через неделю порвал: не похожа! К началу сезона налетел на скандал — выгнали. Поехал в Клайпеду. Город романтиков. Не понравился. Переспал в бочке на пристани. Написал письмо матери. Махнул в Ленинград. Женился. На той самой...

Конец.

P.S. Впрочем, не конец. На днях закончил диссертацию «Влияние прозы Джека Лондона на психологию молодежи». Успешно защитился.

Вот это и есть конец.