ПЕСНЬ КОМИТАСА

Как сейчас, вижу эти лица. Трое японцев, а рядом брат мой — то ли смеются, то ли плачут. Я же — не знаю, что делать, потому и смотрю на них. А они стоят у небольшой чеканки, висящей на стене. Это работа моего брата, известного художника-керамиста.

На ней Комитас изображен — сумасшедший.

Чеканка редкой красоты...

Да разве в этом дело! Комитас, уже потерявший разум от зверств всяких вокруг...

А как сделано! Как передано потрясение это!

Я дилетант, конечно, но если видишь, как у мужчины слеза ползет по щеке, то, наверное, впечатляет. Я так думаю.

Так вот, стоят эти трое японцев, рядом с братом моим, и то ли смеются от радости, то ли плачут. А все отчего? 

Приехали в город как-то японцы. Туристы. Ну, посмотрели все, что полагается, пощелкались на память, поснимались на «кино» для истории, поглазели на Арарат и укатили. Улетели восвояси. Но не все. Трое — ценители искусства — остались. И откуда они только про брата узнали?.. Одним словом, гид их, старый мой знакомый, звонит среди дня на работу.

— Так и так... — говорит. — Вези их к брату. «Сувенир» им на память нужен! Без него никак уезжать не хотят!

Назначил им встречу, поехали к брату в мастерскую. Его чеканки полмира покупает, а может, и больше, я никогда не спрашивал. Да это и не существенно, впрочем, главное, что знают его... Вот и эти трое приехали не просто так, а обязательно купить! А на брата, как назло, нашло что-то, не хочет продавать! И все тут. Ходит злой, на меня дуется, что я такую делегацию приволок, от работы отрываю. Заказ из одной союзной республики надо срочно заканчивать, а тут японцы какие-то.

А японцы, они ведь люди деловые, они что думают... цену набивают и, чтоб показать, чего сами стоят, так прямо и говорят:

— Чего торговаться! Покупаем все сразу! Все, что висит в галерее.

А висит там немало.

Видит брат такое дело и говорит:

— Ладно, черт с вами, только переведите им, что вот эту работу я не продаю...

— Как не продаете, как не продаете? — загалдели разом японцы. — Но почему?

Вопрос был задан, и японцы, обратившись в слух, ждали ответа, потому как такой оборот дела их заинтриговал. Основательно. Они, видимо, успели оценить красоту этой редкой чеканки и решили бороться за нее до последнего!

Что им сказать? А тут еще и дипломатию соблюдать надо, чтобы гости не обиделись! Ну, думаю, влип брат.

Посмотрел он на них, посмотрел, да стал объяснять, понятное дело, через переводчика:

— Понимаете ли вы, уважаемые господа, это наш армянский композитор, Комитас. Он сошел с ума, став свидетелем чудовищных зверств, учиненных над его соотечественниками в пятнадцатом году*... Для меня этот образ дорог, очень. А что он для вас? Пустой звук... Изображение на металле. Нет, господа, это не продается. Сожалею, но это не продается...

* — В 1915 году младотурецкое правительство совершило геноцид в отношении армянского населения, проживающего в Турции.

Тут японцы, очень вежливо выслушавшие перевод, вдруг подошли к чеканке поближе и затянули песнь.

— Господи! — удивился я, удивился брат мой, да и гид-переводчик, тоже!

Японцы пели не что-нибудь, а песнь Комитаса...

И откуда только знают? Это просто немыслимо!

Я видел их лица: японцев и брата. Катились слезы по щекам, а в этой узкой домашней выставочной галерее звучала песнь Комитаса, которую пели незнакомые нам японцы с далеких островов. Просто пели, без позы...

Брат мой, пришедший в себя от изумления, от потрясения, тут же попросил гида перевести:

— Вы знаете, чеканка эта, действительно, не продается. Но вам я ее подарю. Просто подарю...

Он снял чеканку со стены и бережно передал ее японцам. Вот и все.