Воспоминания

Марк Шехтман
(Беер Шева, Израиль)

Отпуск в Армении-2*

* Окончание. Начало – в журнале «Арагаст» № 6 (2010 г.).

Дилижан

Выходим на рассвете и до «Ахтамар» пять километров идем пешком по обочине автострады. Нам повезло – день пасмурный и не жаркий. Там, где «волга» упала с обрыва, и сейчас видны осколки стекла.

Через час мы на месте. Справа «Ахтамар», слева «холерный» патруль ГАИ – самое удобное место поймать попутную машину. И действительно, симпатичные милиционеры выбирают для нас не просто попутный, но и малозагруженный, с хорошим обзором грузовик. Пожелав милиционерам доброй охоты, отправляемся на северо-запад, к Семеновке. Дорога взбирается все выше, в последний раз блеснул позади Севан, и мы в Семеновке. Говорят, что здесь живут потомки солдат Семеновского полка, когда-то восставшего против произвола жестокого командира. Но у потомков элитного императорского полка чисто армянские лица, русских в поселении не видно.

К перевалу опять идем пешком. Там дождь и временами мокрый снежок. Навстречу медленно двигаются облепленные грязью машины с зажженными фарами. Четверо мальчишек на блестящих, мокрых лошадях вынырнули из тучи и проскакали мимо. И тут открылся спуск! Дух захватило от этого зрелища. Обращенный к северу склон покрыт густым лесом, и среди непривычной зелени змеится серпантин шоссе. Через каждые 100-150 метров новый виток. Машин множество, они ползут навстречу друг другу, и не поймешь, кто – вниз, а кто – вверх! Выходим на старую дорогу и продолжаем путь вдоль шоссе, срезая многочисленные зигзаги. Справа течет речушка, по мере спуска все более полноводная. Лес вокруг лиственный: дуб, клен, бук, граб. Встречаются дикорастущие фруктовые деревья, плодами которых на ходу лакомимся. Продолжаем спускаться, и вскоре мы у города с заманчивым названием Дилижан. В голове ковбои, индейцы, стрельба и Джон Уэйн на крыше дилижанса.

Мест в гостинице, конечно, нет. На турбазе, где тоже все занято, нас, промокших, жалеют и дают комнату с протекающим потолком, двумя целыми и одной разбитой кроватями. Ничего страшного – мы и не такое видели, а после палатки это вообще хоромы.

Дилижан удивительно славный городок, раскинувшийся в лесистых ущельях. Ничего ковбойского в нем, конечно, нет. Заросшие лесом вершины с редкими изумрудными пролысинами со всех сторон окружают город. Горы невысокие, и здесь довольно тепло.

На следующий день прорываемся через лес к монастырю Агарцин – дорога перекрыта из-за холерного карантина. Сначала шли, как партизаны в Брянском лесу, прячась от машин и инспекции. Но каждый раз бросаться в кусты или за деревья слишком утомительно. К тому же с дороги доносится шум автомобилей. Понимаем – карантин, очевидно, не для всех. Выходим на дорогу и догоняем старика, с ним двое мальчишек и ишак. Они идут за дровами. Начинается дождь, и мы прячемся под нависшей скалой, оставляя ишака мокнуть на дороге. Удивительное животное. Как ему достается! Побои, непосильный груз, холод, скудный корм. Сколько анекдотов сочинили на его бедную голову! А он стоит себе, мокрый, дрожащий от холода, моргает слезящимися глазами и ждет, пока кончится дождь, чтобы тащить на своих впалых, облезлых боках тяжелые вязанки дров. Потом он будет идти зигзагом по крутому склону, оставляя кровавые следы на острых камнях…

Дед курит старую трубку с медным кольцом на чубуке, согревая свои искореженные пальцы. Ребятишки гладят ишачью морду. А мы начинаем потихоньку промокать сверху и снизу. Вдруг из-за поворота вынырнул и прямо перед нами с визгом тормознул грузовик. Шофер, тот, что вчера довез нас к Семеновке, поздоровался, спросил, куда нам, и лихо домчал до ближайшей к монастырю развилки. «Вообще-то я ехал на пасеку, – сказал он на прощанье, – но гостей наших обязан доставить на место. До свиданья!» Развернувшись и несколько раз просигналив, он скрылся за поворотом.

Монастырь начали строить в Х веке монахи, бежавшие от преследований братьев по вере – византийцев. Он прячется в глубоком, заросшем густым лесом ущелье. Видно, как струйки пара рваными клочьями поднимаются по отвесным стенам ущелья и сливаются в сплошной туман – облако. Стоило прятаться от инспекции и мокнуть под дождем, чтобы хоть одним глазом взглянуть на это чудо. Церкви, построенные из тесаного голубоватого базальта, как будто парят в туманной дымке ущелья. Монахов не видно, только какая-то группа иностранцев готовится к обеду в трапезной. На них карантин не распространяется. Два пса с почтением глядят на иностранцев. А нам пора.

Возвращаемся другой дорогой. Дождь прекратился, тучи ушли и под нами открылся город. На склоне примостилось кладбище – зеркало благосостояния города. Это очень богатое. Литые решетки, водосточные трубы беседок венчают головы драконов. Везде бюсты, колонны. Возле могил столы, скамейки, на них стаканы, а кое-где и бутылка. Склон солнечный, и вид отсюда захватывающий – хорошо покойникам! А с другой стороны над улицей сосновая роща. Стволы сосен причудливо изогнуты и беспорядочно склоняются в разных направлениях, ветви переплетены – настоящий хаос! Роща открыта северному ветру, и мы назвали ее «пьяный лес».

В лесу полно зверья. Прямо из-под ног выскочила большая ярко-рыжая лиса и побежала вверх по заброшенной дороге.

Вечером у турбазы оживление. Местные парни прибыли на танцы.

– Можно вас на минутку? – спросил один. – У меня большая просьба: зайдите, пожалуйста, в 46-ю комнату. Там такая толстая Нина, – и он развел руки, как рыбак, описывающий свои подвиги. – Скажите, что Руслан ждет ее у входа.

– Будет сделано, – ответил я.

Нине под пятьдесят, а, может, и больше. Услышав просьбу, она лихорадочно засуетилась, зардевшись, как гимназистка. И у нее свои приключения.

Кировакан, Спитак, Алагез

«Когда-то молокане жили на Волге».

Ильф и Петров, «Одноэтажная Америка»

«Они живут чисто, в белых домиках за зелеными ставнями.
Вместо водки пьют пиво или мед».

И.Бабель. «Берестечко»

Первый же грузовик, который мы остановили, направлялся в Кировакан. Я, как обычно, забираюсь в кузов, Элла и Саша – в кабину. День выдался пасмурный, прохладный. Лес вскоре сменился зеленым бархатом альпийских лугов. Тут и там неутомимо пасутся стада овец, белеют палатки чабанов. У источника останавливаемся попить нарзан. Проезжаем большое молоканское село Фиолетово. Здесь живут высланные еще при Николае I сектанты. Дома крепкие под железными крышами, чистые, ухоженные улицы, пышные сады и огороды. В России таких сел не встретишь. Чувствуется достаток и благополучие. Антенн на крышах не видно – молокане не признают телевидение, считая его инструментом дьявола. На некоторых заборах красные флажки. Странно, до праздников еще далеко. «Просто знак, что кончился газ», – объяснил шофер. Машина с газовыми баллонами остановится у дома с флажком. Ни с кем не смешиваясь, молокане здесь сохранили патриархальный облик. Они воздерживаются от курения и алкоголя. Женщины покрывают голову, у мужчин светлые бороды лопатой, много детей. Улиц всего две: Центральная и Погребальная – эта ведет на кладбище. Вместо крестов на могилах железные таблички с именами усопших. Крест – орудие мучений Христа, и молокане его не признают.

У обочины аккуратная старушка продает пучки толстой, яркой и чисто вымытой моркови.

Едем дальше. Через каждый километр очень большие, по 50 - 100 ульев, пасеки, просторные палатки для пасечников. Поджарые собаки провожают грузовик внимательным взглядом.

Слева вдоль дороги на километры тянется бесконечный фруктовый сад. Он посажен в начале тридцатых годов, а в 1937-м за «разбазаривание народных денег» арестовали и расстреляли крупного агронома, его создателя. Хорошо, что хоть сад остался. Не так давно я видел в Курской области вырубленные сады. Введенный Хрущевым налог был так велик, что колхознику держать собственный сад стало не под силу.

Начался дождь. Я спрятался за кабиной и вдруг обнаружил, что это тот самый грузовик, который вез нас до Семеновки, а потом в Агарцин. Только шофер поменялся. Из тумана показался большой, промышленный город – Кировакан. Грузовик притормозил у бани. Вручив на память пучок молоканской морковки, шофер оскалил в улыбке зубы и умчался. Директор бани, красивая седая женщина лет 50, предложила поместить рюкзаки в своем кабинете, и мы налегке отправились по обычному маршруту: завтрак, осмотр города и попутно – магазины спорттоваров, грампластинок и, конечно, книжные. Кировакан оказался новым, веселым городом, с зелеными улицами, приветливыми, доброжелательными людьми. Много молодежи. Рюкзаки наши заметно потяжелели – невозможно было отказаться от покупки хороших книг, которые так трудно добыть дома. Вот только опять из-за проклятого холерного карантина почта не принимает посылки. Делать нечего, придется тащить на себе.

Едем дальше, в Спитак, лежащий у подножья горы Арагац. В автобусе, кроме армян, азербайджанцы и курды. Разговорились с армянами. У одного болит зуб. Порывшись в рюкзаке, даем ему пирамидон. Цель нашей поездки показалась этим парням сомнительной: они не очень высокого мнения о курдах. Параллельно шоссе идет поезд Москва–Ереван. В окнах видим людей, и это радует: может быть, уже кончился карантин? Не задерживаясь в Спитаке, взобрались на подвернувшийся грузовик.

Пройдет 18 лет, и в декабре 1988 года Спитак будет полностью уничтожен ужасным землетрясением всего за 30 секунд. Погибнут тысячи людей.

Курды

«Первое правило езидов – заручиться дружбой дьявола и с мечом в руках вставать на его защиту»

А.Пушкин. «Заметки о секте езидов»

«Я курдянка из езидов. Это правда: мы боимся черта – да кто же его не боится?»

Джон Мориер «Похождения Хаджи Бабы из Исфагана»

Шофер по-русски не говорит, едем наугад. На повороте в каком-то селе чуть не врезались в корову. Она возмущенно замычала и несколько раз боднула воздух своими длинными рогами. Поднимаемся на Спитакский перевал. Везде дожди. Закрыв Арагац, грозовые облака движутся навстречу. Вечереет, в первом же курдском селе слезаем с грузовика. Это и есть Алагёз, куда мы планировали попасть. Захожу в дом, но там никого нет. Дом новый, просторный, чистый, но совершенно пустой. Семья вместе со скотом ютится в каком-то подобии землянки. Там темно, как в щели-бомбоубежище времен войны, и нечем дышать. Глаза постепенно привыкают, и сквозь густой дым проявляется красная нить накала электрической лампочки. Начинаю различать обитателей: среди телят и коз несколько женщин, дети, под крышей на насесте куры, вокруг нагромождение котлов, горшков и прочей домашней утвари. На земляном полу расстелены грязные, истоптанные ковры. В железной печке без трубы тлеет кизяк. Едкий дым выходит в дыру в крыше. Под ногами снуют козлята, кошки и, кажется, кролики – в дыму не разберешь. Все очень удивлены моим вторжением. Прошу приюта на одну ночь. Небритый мужчина в кепке сначала отказывает, потом, смилостившись, разрешает.

Знакомимся. Ибрагим доволен жизнью. В горах на летних пастбищах у него 150 овец. Рассказывает, что недавно Алагез посетила делегация курдов из Ирака. Они интересовались решением курдской проблемы в СССР. «Я бы уехал туда», – говорит Ибрагим. Надеюсь, он остался в Армении и не подался в Ирак, где кровожадный убийца Саддам Хусейн травил курдов ядовитым газом. Не лучше положение курдов и в современной Турции, где их, используя авиацию и танки, систематически и бесстыдно вытесняют отовсюду. Но борцы за права человека сосредоточены на палестинских беженцах и курдскую проблему не замечают.

Покончив в 1915 году с армянами, турки взялись за курдов. Под угрозой смерти их принуждали принять ислам. Многие тысячи отказавшихся погибли. Часть не устояла. Другие нашли убежище в христианстве. Говорят, что есть даже курды-иудеи. Здешние курды-езиды (около двадцати тысяч) бежали из Турции. Они исповедуют древнюю (старше иудаизма, христианства и ислама) таинственную религию солнцепоклонников. С упомянутым в эпиграфе дьяволом религия езидов ничего общего не имеет.

Дождь прекратился, далеко на севере, среди поредевших облаков заиграла радуга. Идем на кладбище. Оно лежит на пологом склоне. Могила шейха с круглым куполом и замурованным входом. Большинство могил разрушено. Но все-таки находим двух сохранившихся целыми каменных коней на мужских могилах. Кони, высотой около метра, изваяны из гранита. Они идеально отполированы, орнамент на седлах не поврежден. На женских могилах каменные колыбели с похожим орнаментом. Все могилы сориентированы на север. Немного выше, в беседках, закрытых от северного ветра каменной стеной, новые, уже без коней и колыбелей могилы. Бетонный стол для поминальной трапезы человек на двести.

Спускаемся. Несколько женщин доят овец. Овцы в сужающемся каменном загоне с узким выходом. Доярки хватают овец за задние ноги и, дернув два-три раза соски тощего вымени, отпускают. Некоторые овцы попадают копытцами в молоко, туда же падают клочки шерсти, комки земли. Ведро медленно наполняется примерно от двухсот овец. Не густо, но это колхозные овцы. Свои дают намного больше молока.

Наше появление вызывает сенсацию. Собираются, наверное, все дети села. Девочки с малышами на руках, мальчишки долго переговариваются, обсуждая внешность, одежду, заглядывают в непривычные светлые глаза, нас принимают за брата и сестру. Весь этот гвалт сопровождается музыкой: один мальчик непрерывно дудит в красную пластмассовую трубу, другой – стучит палочкой в фанерную дощечку, сохраняя непонятный нам ритм. Дети очень грязные, но у многих, несмотря на грязь, удивительно красивые лица. Девочки по многу дней нечесаные, в заплетенных волосах колтуны, но в ушах старинные золотые сережки, на пальцах массивные перстни. На руке у трехлетней малышки элегантные золотые часики.

Одежда женщин очень живописна: на бедрах клетчатый платок с бахромой, под ним яркая длинная юбка. Голова и плечи покрыты белым атласным платком, поверх которого как чалма повязан еще один – темный. Из-под платков свешиваются спутанные, часто уже седые, косы. Трудно представить, что это изобилие платков и юбок когда-нибудь стирают, гладят. Еще одна непременная деталь женского убранства – ребенок за спиной.

Мужчины-курды, особенно молодые, имеют более цивилизованный вид: нейлоновые рубашки, модная обувь. Основное их занятие – бесконечное сидение на камнях, неспешные беседы с сигаретой в одной руке и стаканом кофе в другой. Впрочем так почти везде на Кавказе – всю работу выполняют женщины.

Толпа детей целый вечер ходит за нами по пятам. Какой-то мужчина прогоняет их, но через несколько минут они по одному снова собираются на веранде под аккомпанемент маленьких музыкантов. Расходится эта публика уже в темноте, после девяти часов вечера.

Рано утором находим на столе миску теплого овечьего молока. Оставляем кулек конфет и уходим, не попрощавшись – взрослые уже ушли, а дети по-русски не понимают. Идем на юг к селу Кандзахсазу, где на кладбище, как мы узнали, тоже есть каменные кони. Солнце еще низко, но жаркое, тяжелое, как раскаленный утюг. Пешие туристы с рюкзаками, да еще с женщиной – здесь редкость. Водители грузовиков тормозят, оборачиваются, что-то кричат, сигналят.

Подходим к цели. Каменных лошадок здесь больше, но многие с отбитыми головами и хвостами. Парень, студент из Еревана, приглашает в свой дом, каких в этом селе еще много. Передняя стена сложена из кизяка, остальные – из камня. Окон нет. Все как в землянке Ибрагима. Печка без трубы, дым выходит в открытую дверь, такая же красная нить лампочки тускло светится в дыму, ягнята, кролики, куры. Хозяин мечтает уехать в иракский Курдистан, говорит, что армяне притесняют курдов. Что ж, ему виднее…хоть не очень в это верится. Прощаемся и, поймав попутный грузовик, едем в Аштарак.

Арагац

В Аштараке тоже «холерный карантин»: столовые закрыты, в магазинах только консервы «бычки в томате». Поэтому, не задерживаясь, садимся в автобус, который довез до Бюракана. На выезде из города подождали часок, пока нас не подобрали чабаны-курды. Советский «ГАЗ-69» они называют «виллис». Их бандитские физиономии как на подбор одна другой свирепее, но внешность обманчива – чабаны угощают нас сыром и лепешками. Нагруженный продуктами «газик» пыхтя, взбирается вверх к горным пастбищам. Справа мелькнули купола обсерватории Амбарцумяна. Поднимаемся выше и выходим у Института физики, который здесь называют «Черный камень». Замдиректора, не задавая вопросов и не требуя документов, вручил нам ключ от одного из домиков. Только посоветовал не попадаться на глаза «холерному» инспектору.

Сосед-шофер спросил, повторяя, очевидно, чью-то шутку:

– Это у вас на Украине «раньше были с усами, а теперь с носами»?

– Совершенно, верно, – ответил я, – только с носами и остались, и мы как раз такие. Те самые!

Шофер смутился, исчез, и больше мы не встречались. Было стыдно за него.

Вечером с высоты 2000 метров мерцают огни городов араратской долины. Громадным прямоугольником светится Ереван, рядом Эчмиадзин, ближе Аштарак, а на горизонте Октемберян (не знаю, так ли он сейчас называется). Можно до утра, не отрываясь, смотреть на эти огни. Видны даже цветные рекламы и факел нефтехимического завода в Ереване.

Следующим утром отправляемся в Амберд. Высокую скалу, на которой стоят древняя крепость и церковь, омывают две горные речки. Одна так и называется – Амберд. В ней, под водопадом, мы охлаждаемся после жаркой дороги и загораем, растекшись на камнях. Над нами «базальтовое солнце» – застывшая лавовая трубка в форме правильного круга, с глубокими радиальными трещинами-лучами. Диаметр «солнца» 10 - 12 метров. Сверху спускается группа экскурсантов. Один из них подбегает к нам: – Вы меня узнаете? – Оказалось, тот самый парень, кому мы дали пирамидон в автобусе Кировакан–Спитак.

Церковь над обрывом удивительно красива. Ее реставрируют. Рабочие на лесах облицовывают поврежденные участки темным туфом. Плиты обтесывают тут же, на месте, – материала сколько хочешь. Работа нелегкая и хватит ее надолго. Живут реставраторы рядом с крепостью, в выгоревших армейских палатках.

В церкви женщина с девочкой и мальчиком. На детях красные галстуки. У входа, на каменной плите лужица крови и несколько белых перышек. В черной от копоти нише горят две свечи. Под нишей белая курица с окровавленной шеей. Дети с любопытством разглядывают нас. После осмотра церкви и крепости возвращаемся, стараясь держаться в тени. На юге возвышается двуглавый Арарат. Чем дальше от него, тем величественней он кажется.

Сверху по тропе гонят стадо. Овцы текут двумя потоками, то сливаясь, то снова раздваиваясь, огибая заросли и скалы, и скрываются в темной пещере под скалой. Пещера просторная. В ней свободно разместится несколько сот овец. Здесь они переждут жару. Подходим к пасеке и, выждав пока успокоится собака, зовем хозяина. К нам выходит симпатичный, чистенький старик.

– Нет меда, ребята, уже второй год подряд, – сказал он. – Очень сухое лето, выгорело все. Чтобы сохранить пчел, кормим их сахарным сиропом. А вас я угощу водкой. Водка у меня есть. Заходите в палатку.

Очень похожая на деда старушка внесла нашпигованный зеленью соленый сыр, лук, перцы, лаваш. Водка оказалась хорошо очищенной чачей и, несмотря на зной, пошла отлично. Деду 85 лет и по-русски говорит с трудом. В молодости бывал на Украине, в 1905 году, когда служил в русской армии. Подумав, старик добавил: «Это был город Берчив, нет, Бер… Бер… Бердичев? Правильно?» Он очень сокрушался, что нет меда, и приглашал приехать в следующем году.

Вернувшись, готовим ужин на спиртовке. Из-за холеры прячемся от инспекции и патрулей, нельзя поставить палатку и развести хороший костер. Перед сном опять глядим на равнину с огненными пятнами городов.

Утром на шоссе нас подобрал грузовик с большой охапкой сухой виноградной лозы в кузове. Председатель колхоза с сынишкой, ветеринарный врач и два чабана едут «на шашлыки» и приглашают нас. Мы не отказываемся. У председателя на лацкане пиджака золотая звезда Героя Социалистического Труда. Машина сворачивает с дороги.

– Вот он, – вдруг сказал врач и показал на стоящего в стороне барана. Грузовик притормозил, чабаны и мой Саша соскочили на землю ловить барана. Год назад в Дагестане нам пришлось ловить баранов, но тогда их ждал не нож, а только металлическая бирка с номером на ухе. Бараны пытались уклониться от этой, не слишком приятной операции, но не было у них в глазах такого ужаса, как у сегодняшнего. Обычно они стоят, сбившись в кучу, нервно вздрагивая и стараясь спрятать голову под брюхом соседа, когда их по одному вытаскивают. Но этот знал, что его ждет, боролся за жизнь и только вконец загнанный машиной дал себя схватить. Возле стоянки он простился с жизнью. Во время экзекуции пятилетний сын председателя придерживал барана и заразительно хохотал. То, что было бараном, насажено на шампуры, шкура распялена на колышках, косточки брошены в кипящий котел, а голова – собакам. Огромный пес ухватил голову, грозно рыкнул, и остальные собаки, поджав хвосты, мгновенно попятились. Раздался хруст, затрещали кости, и через несколько минут пес высокомерно удалился, оставив от головы только рога.

– На виноградной лозе шашлык самый вкусный – сказали чабаны, и это правда. Под шашлык на горном воздухе водка идет хорошо. После длинных, по-восточному цветистых тостов потекла живая, содержательная беседа на уже привычные темы: геноцид, турки, судьба народа и будущее Армении. Высота 2700 метров уже не ощущалась – акклиматизировались. Хочу рассказать анекдот. В тот год столетнего юбилея вождя появилась масса коротких анекдотов о Ленине. Но этот юмор не для армян. Председатель почти закричал: – Не хочу слышать его имя! Этот лысый дурак, этот бандит отдал туркам полстраны! Ты посмотри на карту – увидишь, сколько было у нас земли! Вот, что он наделал, твой Ленин! – И немного успокоившись, продолжал: – Коба-Сталин тоже бандит. Это ты знаешь, да? И Камо был бандит. Хоть армянин, и с хорошей фамилией Тер-Петросян, а все-таки бандит. Тоже знаешь?

– Конечно, знаю, – кивнул я. Председатель окончательно успокоился, налил всем вина и попросил шофера отвезти нас наверх к озеру Кара-лич. На берегу озера расположилась Лаборатория исследования космических лучей Института физики, а чуть повыше – метеостанция, куда мы и направились.

На метеостанции нас приняли хорошо.

– Палатку распаковывать не нужно, – сказал старший, Андраник. Его помощница Карине, открыла свободную комнату. Отсутствие кроватей нас не смутило. Спать будем на полу, но под крышей. Тоже комфорт – по ночам здесь очень холодно, и в этом нам еще предстоит убедиться.

Кроме Андраника и Карине, на станции еще трое русских ребят – практиканты. Профессиональной работы не так уж много: произвел и зафиксировал замеры, передал в эфир и свободен. Но доставка воды из родника, приготовление пищи, дрова, стирка, уборка и прочее отнимают массу времени. Ребятам лет по 20, и пока тепло, они предпочитают проводить свободное время в горах. А всю домашнюю работу приходится выполнять хозяевам. Но зимой – с октября по июнь – достанется всем.

Утром начинаем восхождение на четырехглавый Арагац. Сначала, на пологих склонах альпийских лугов подъем почти не ощущается. Но в зоне вулканических обломков размером от мелкого щебня до многотонных глыб идти значительно труднее. Вылетевшие из кратера при извержении глыбы падали, разбивались, и так до сих пор лежат сотни, а может быть, тысячи лет. Иначе не объяснишь это гигантское нагромождение. «Живые камни» – так называют их альпинисты, – характерно постукивая, перекатываются под ногами. Время не затупило их грани. Поскользнувшись, можно получить тяжелые ранения. Я даже не заметил, когда острое, как бритва, каменное лезвие легко разрезало толстую кожу ботинка.

Впереди небольшой снежник, из-под него сочится ручеек и пропадает в камнях. А над ним «финский» домик. Здесь после войны братья Алихановы начинали свои исследования. Домик сверху донизу исписан именами побывавших здесь альпинистов и разного рода туристов. Расписываемся, добавив сверху наш девиз – улыбающуюся кошачью морду. Еще метров пятьдесят вверх, и мы на южной вершине Арагаца. Высота около 4000 метров. Эта вершина самая доступная. Разбираем сложенный из камней столбик и находим консервную банку с запиской ребят, побывавших здесь двумя днями раньше. Записку (на русском) с адресом берем с собой, в банку кладем свою и засыпаем камнями.

Отсюда виден кратер и его заснеженные склоны. Далеко внизу зеленеют альпийские луга и на них белыми пятнышками стада. На востоке между двумя вершинами белеют домики – это курдский Алагез, где мы уже побывали. Из кратера к нему вытекает речка. Кстати, Алагёз – древнее название Арагаца. Слева конус западной вершины. Она сложнее – склон покрыт мелким, осыпающимся под ногами щебнем. Прямо через кратер северная, самая сложная вершина, она на 100 метров выше. На южных склонах видны палатки курдов, множество мелких озер. Далеко на западе антенны радиолокаторов противоградовой станции. Град здесь бывает крупный, как теннисные мячи. Чтобы защитить виноградники, эти ребята палят по облакам из старых, списанных после войны зениток. Говорят, помогает.

Спускаемся и впереди видим ярко-голубую найлоновую куртку и длинные черные волосы. Рядом выгоревшая штормовка и брезентовая шляпа. Это ботаники – студентка Анджела и угрюмый, замкнутый мужчина лет сорока. Представиться он не пожелал. Ботаники собирают высокогорную флору. Их станция метров на 200 выше, но девушка ночует у нас, на метеостанции, оставляя своего мрачного партнера в одиночестве. Анджела полновата, быстро устает, ей тяжело в горах. Когда говорит с нами, опускает грустные, библейские глаза.

Нам повезло: для туристов Арагац доступен только в июле-августе. В остальные месяцы снежные бураны наглухо закрывают вершину. Эта гора – лаборатория, вернее, фабрика погоды. Мы не раз видели, как над кратером формируются громадные облачные массы. Прямо на глазах растут белоснежные облака, и клубящиеся волны беспрестанно текут вверх. Далеко на юге скрыта в тумане араратская впадина, и над ней парят обе вершины – большой Арарат и малый. Над малым, как дым над вулканом, застыло белое облачко.

Кухня – это клуб. Здесь едят, играют в нарды, в шахматы, слушают радио и телевизор. Телевизор орет во всю глотку, но часто бывает трудно различить что именно: атмосферные помехи забивают не только изображение, но и звук. А еще здесь живет Манька – симпатичная чистенькая кошка. У нее трое разноцветных котят. Они требуют пищи. Под валуном копошатся мыши, и Манька залегает в траве. Тело ее – сгусток энергии, сосредоточенной для стремительного броска. Она неподвижна, только нервно подрагивающий хвост и безумные, следящие за целью глаза выдают напряжение. Так продолжается несколько минут. Наконец, прыжок – и мышь в зубах. Еще она ловит похожих на воробьев, но чуть побольше, птичек. Стайка их всегда кормится на мусорной куче. Манька занимает стартовую позицию, притаившись за большой консервной банкой. Чтобы поймать одну птичку, Манька прыгает несколько раз. Но только на пятый удается схватить добычу. Прыжок напоминает балетный пируэт. Разогнавшись, кошка устремляется вверх и, достигнув верхней точки, выбрасывает лапу с выпущенными когтями. Через полминуты птички успокаиваются и как ни в чем ни бывало дружно возвращаются на помойку. До следующего прыжка. Интересно, на кого Манька охотится зимой? Отец котят потомством не интересуется. Он обитает внизу, в лаборатории, что у озера. Там много кошек и можно кормиться в столовой.

Каждый вечер тучи сползают с вершины и закрывают все вокруг. Интересно наблюдать с крыльца, как спускается черная, тяжелая и толстая туча. Вот она мокрая, холодная, совсем уже близко и кажется, что горы прогибаются под ней. Наконец она накрывает нас. Вокруг молнии, снег, дождь, град. День окончен. Пора ужинать и спать. Перед сном сочиняем письмо ребятам из Пскова, оставившим записку на вершине, затем перелистываем «Атлас облаков». Практиканты удивленно пожимают плечами: – Что вы там нашли?

По утрам всегда ясно. Ни облачка. Ничто не напоминает о вчерашнем шторме. Начинает подсыхать мокрая земля. Хорошо виден Арарат. Озеро дымится. В нем развели форель, но чабанов это не интересует. Доносится лай собак. Далеко внизу курды выгоняют овец на пастбище.

Потомки кочевников – курды живут в палатках, оседлые армяне складывают хижины из плоских камней. Курды берут на кочевье семьи, армяне живут сами – они на работе и семья им здесь не нужна.

Сегодня идем смотреть водопады. Проходим узкое ущелье и спускаемся к реке Амберд. Берега в ржавых подтеках – здесь много минеральных источников. Спускаемся ниже, переходя с одного берега на другой. Река то стекает каскадом по гладкому каменистому ложу, то обрушивается водопадом со скалы. Осторожно продвигаемся по крутым стенам ущелья, стараясь обходить неустойчивые осыпи. Вода то рядом, то далеко внизу. Стайки похожих на воробьев птичек взлетают прямо из-под ног. Крылышки у них светлые, и кажется, будто горсть белых цветов рассыпалась в воздухе.

Ущелье вдруг расступилось, и широкая долина открылась впереди. Овцы везде: на крутых, исчерченных тропами склонах, на плоских плато, вокруг бесчисленных ручьев и озерков. Несколько раз натыкаемся на собак. Белоснежные, длинноногие, они с бешеным лаем бросаются к нам. Хоть бы кто-нибудь позвал их. Курды не так уж далеко, но не реагируют. Положение неприятное. Делаем вид, что не замечаем преследователей, и идем дальше. Но они приближаются почти вплотную. Тогда, набрав под ногами камней, резко оборачиваемся – и это помогает: полаяв еще для приличия, псы оставляют нас в покое. На обратном пути снова натыкаемся на них, но теперь псы не приближаются – запомнили. Дорога отмечена сложенными из плоских камней столбиками, похожими издали на человеческие фигуры.

Гора поит водой всю западную Армению. Ручейки журчат под ногами, но до воды не добраться – камни лежат очень плотно. Вода сочится под осыпями, вытекает родниками, выливается из небольших озер. Попадаются даже болота. Все это, сливаясь во множество потоков, устремляется вниз на равнину. Горный мак цепляется за камни в самых неожиданных местах. У него короткий стебель и нежные алые лепестки. Они выдерживают бешеный ветер, дождь, град и снег, но не человеческое прикосновение: сорвешь цветок – лепестки мгновенно облетают.

На высоте мало кислорода, и руки покрылись незаживающими трещинами и царапинами. Встреченный по дороге старик поглядел на наши руки и сказал, что на западном склоне Арагаца есть источник «с кислы вода». Искупаешься в бассейне, и в тот же день все заживет. Назавтра идем лечиться. Проходим сквозь стада коров и коз, минуем небольшой перевал и легко находим бассейн – уже научились ориентироваться в горах. Спускаемся к источнику. Вода просто хлещет из-под скалы в бетонный прямоугольник бассейна. Высота стены около метра. В ней заткнутая круглым толстым бревном дыра. Над поверхностью воды туман от лопающихся пузырьков газа. Температура не больше пяти градусов Цельсия. Прежде чем окунуться, надо набраться тепла – и мы долго загораем. Наконец, решаемся, но сначала вынимаем пробку-бревно и выпускаем воду, чтобы заменить ее свежей. Бассейн наполняется за минуту, и – вперед! Ледяная вода обжигает, грудь как будто сжимают железные обручи, дыхание останавливается. Выдерживаем считанные секунды. Согревшись на солнце, погружаемся снова. На этот раз немного легче, помогаем себе громкими воплями. Повторяем процедуру несколько раз, а затем долго греемся. «Кислы вода» оказалась действительно целебной: назавтра все царапины и болячки исчезли.

Сегодня мой день рождения. За ужином допиваем остатки спирта и располагаемся у телевизора. Саша играет с ребятами в нарды. Манька блаженствует в посылочном ящике. Слепые еще котята тычутся ей в брюхо в поисках сосков. Мы как будто очень давно живем здесь. Но это наш последний вечер на метеостанции. Утром тепло благодарим Андраника и Карине за приют. Остальные еще спят. Надеваем рюкзаки, и – прощай, Арагац!

Проходим мимо озера, минуем институт и дальше – вниз по шоссе. Еще рано. На проводах сидят желтые с голубой грудкой и длинным клювом птички. Стремительный, как у истребителя «Фантом», профиль. Это щурки, они питаются пчелами.

В километре курды выгоняют овец на пастбище. Заходим попрощаться к чабанам и получаем на дорогу лаваш и помидоры.

– Берите, ребята, не стесняйтесь, – говорит председатель. – Сейчас из-за холеры ничего в магазинах не продают, и никто не знает, когда это кончится.

Он был прав – лаваш, или, как его еще называют, «армянская портянка» очень нам пригодился. Не знаю, в чем секрет его приготовления, но эти полуметровые в диаметре лепешки не черствеют и неделями сохраняются свежими.

Спускаемся к институту, где ночевали и оставили часть не нужных в горах вещей. Пройти пришлось 17 километров: сегодня понедельник и машины едут только вверх, попутных – ни одной. Все и, главное, книги на месте. Возвращаем ключ, благодарим, прощаемся и отмечаем про себя: никто не вздумал пересчитывать стаканы, койки и стулья, как принято в московских гостиницах.

В ожидании автобуса до Еревана знакомимся с тремя студентами. Их переделанная на нестандартный коротковолновый диапазон «Спидола» принимает незаглушенными любые «голоса». Ребята спокойно рассказывают об услышанном. Оказывается, в Армении регулярно слушают передачи израильского радио на русском языке.

Прибывает автобус, и беседа прерывается. В Ереване мы переночуем и завтра улетим на восток, в Горис.

Горис

Летим вдоль границы в пассажирском варианте кукурузника АН-2. Чтобы лучше рассмотреть Арарат, садимся с правой стороны. Сегодня первый раз видим его полностью от подножья до вершины. Из круглого окошка самолета он кажется совсем близким. Вдоль границы блестит, извиваясь на солнце, серебряная лента Аракса. За ней, на турецкой стороне пустыня – никаких признаков присутствия человека: ни сел, ни полей, ни садов, ни деревца. Армянская же сторона под нами густо заселена, земля возделана, много зелени, яркая желтизна пшеничных полей. Странно видеть сразу две страны, так резко отличающихся друг от друга.

Летчик с пистолетом в расстегнутой кобуре раздает гигиенические пакеты и запирает за собой дверь в кабину: на местных рейсах попытки угона самолетов уже бывали. Летим на восток и постепенно начинаем осмысливать гигантские размеры Арарата. Он все время виден справа, как будто движется вместе с самолетом. Кто знает, может быть, Ной действительно нашел здесь временный приют для своего ковчега? Глядя на Арарат, в это легко поверить. Что вообще мы знаем? Эта гора видела сотни поколений, десятки народов, бесследно растворившихся в кипящем котле миграций и войн. Другие до сих пор живут здесь, надеются, помнят…

Самолет сворачивает на север, и Арарат уже позади. Вокруг горы, горы. Попадаем в воздушные ямы, начинается обычная в горах болтанка. Пассажиры, содрогаясь, всовывают головы в бумажные пакеты, словно лошади в мешки с овсом. Это зрелище постепенно начинает вызывать чувство солидарности, но выдерживаем, сэкономив летчику три пакета. Садимся в Горисе. Аэродром на плато, с четырех сторон скалистые ущелья. Спускаемся на автобусе в город и останавливаемся у турбазы, где нас встречает плакат: «Добро пожаловать!». Турбаза пуста, открытые двери хлопают на ветру. Конец сезона. Все, за исключением троих, уже уехали, новые туристы не прибывают. К нашему удивлению, получаем комнату. Деревянные кровати, чистые постели, шкафы с зеркалами, душ и даже плавательный бассейн. Знакомимся с тремя последними (завтра и они уедут) гостями турбазы. Первый, парень лет двадцати, веселый, непосредственный и экспансивный – Ашот. Второй – постарше, уравновешенный, ухоженный и, как кажется, преуспевающий – Оник. Третий – старик лет шестидесяти, высокий, сухощавый, с коротким седым ежиком – Анушаван. Темное, высушенное солнцем лицо его изрыто глубокими морщинами, а мускулистое, гладкое, как у юноши, тело, казалось, принадлежит другому человеку. На правом плече вытатуирован большой синий крест. Начинается стандартная процедура знакомства.

– Откуда приехали?

– Из Киева.

– Украинцы?

– Нет, евреи.

– Шалом алейхем! – улыбнулся старик и продолжил что-то на иврите. Все трое очень удивились, услышав, что мы не знаем ни иврит, ни идиш.

– Как так, вы евреи?

– Да.

– Почему же не знаете свой родной язык?

– На Украине нет еврейских школ, прессы, театров, других культурных учреждений. Писателей и поэтов расстреляли, театры, издательства закрыли, – пытаюсь объяснить, но чувствую: ответ их не удовлетворяет и перевожу беседу на другую тему:

– Почему турецкая сторона безлюдна и пустынна?

– Турки хорошо знают, что это не их земля и рано или поздно придется ее отдать. Вот ничего и не строят, не выращивают, не орошают.

– Как в свое время арабы в Израиле.

– Вот, вот! – встрепенулся Ашот и ткнул пальцем в плечо старика. – Ведь он там жил! Смотри, этот крест он в Израиле сделал.

Старик кивнул и начал рассказывать о своей жизни там, в Израэле (как произносят армяне). Начало, как у всех: бегство в 1915, семнадцать лет скитаний по странам Ближнего Востока и стабильный приют в подмандатной Палестине. Вот его рассказ, в котором я ничего не менял:

– Каждый приехавший должен был своими руками построить дом. Профессор снимал фрак и брался за работу. Но вы не увидите там, чтобы женщина таскала камни.

– А это правда, что евреи силой изгнали арабов? – задаю я провокационный вопрос.

– Нээт! Нээт! – Анушаван даже привстал от возмущения. – Земли были законно куплены. Арабы ушли сами! Я жил в разных городах – Тель-Авиве, Иерусалиме, Хайфе с 32-го по 47-й год и все видел своими глазами. В Хайфе сначала было всего несколько домиков. Но приезжали люди из Германии, Польши, Франс, Юнайтед Стейтс. Присылали деньги. Много, очень много денег. Построили дороги, морской порт, метро (подземный фуникулер) к Монт-Кармель. Вдруг арабы видят: из ничего выросли большие еврейские города. Тогда все и началось. Арабы не любили ни евреев, ни христиан. Рэзали их. Евреи мало платили им за работу. Что араб может? Где еврей получит за работу 40 фунтов, араб получит 1-2 фунта.

– А как относились к вам, армянам?

– Очень хорошо. Там 15 тысяч армян, есть армяне-сионисты и даже два депутата Кнессета. И члены Гистадрута (профсоюза) тоже есть. Член Гистадрута живет хорошо. Но зарплата христиан, не состоящих в профсоюзе, на двадцать процентов ниже. В Израэле у меня родилось шесть сыновей и еще три – здесь. Вот, смотри. – Он достал и показал паспорт. В графе «Место рождения» старших действительно указан Иерусалим, у троих младших – Ереван.

В разговор снова вступил Ашот: – Я каждый вечер слушаю Израиль и все понимаю, – начал он. – Но для чего вы все-таки забрали у Египта Синай?

– А вам известно, что именно на Синае бог вручил Моисею скрижали завета с десятью заповедями? – вопросом на вопрос ответил я. – К тому же Синайский полуостров много веков не принадлежал египтянам. Это англичане передали его Египту.

Ашот вопросительно взглянул на старика. Тот чуть развел руки и, подняв брови, склонил набок голову. Точно таким жестом ответил Оник. Ашот задумался на несколько секунд, затем повернулся ко мне и торжественно произнес:

– Тогда Синай ваш.

Вечером спутники Анушавана отправились в кино, а Анушаван зашел к нам. Я открыл бутылку. «Лехаим», – сказал старик и лихо опрокинул предложенную стопку. Он просидел допоздна, рассказывая о своей жизни в Израиле.

– А где вам было лучше – там или здесь?

– Что ты – возмутился старик, – что ты! Там свободная страна. А здесь, – и он махнул рукой. – Я был рабочий на бетонном заводе. Я работал один! И у меня на всех хватало! А если бы я еще был еврей, о!

– Зачем же вы приехали сюда?

Анушаван выпрямился и, помолчав, медленно по слогам отчеканил: – На родину приехал.

– Я не понимаю, – продолжил он после паузы, – почему вам не дают уехать? Твоя страна, твой народ, правда? Ну, так езжай, пожалуйста. Ведь нас, армян, пускают из-за границы домой. Каждый должен иметь свой дом – и мы, и вы. Правильно говорю? И там, у нас (по привычке он еще говорил об Израиле «у нас»), всем разрешают ехать, куда хочешь. Ты араб, хочешь ехать в Египет в гости? Езжай, пожалуйста. Хочешь уехать совсем – никто тебя не держит. И нам никто не мешал, когда решили уехать. А не пускать – это неправильно, нехорошо.

Русская речь армян, необычайно выразительна. Они словно пытаются компенсировать повышенной эмоциональностью свой кавказский акцент, незнание многих русских словообразований, смешные, милые неправильности. Общаясь с человеком, который тебе симпатичен, но хуже знает язык, невольно слушаешь внимательнее, пытаешься помочь ему, и в результате лучше понимаешь и дольше помнишь сказанное.

Что же касается репатриации армян, то ситуация совсем не так проста. Большинство не собирается возвращаться как по политическим, так и по материальным причинам. Но главное – Армения с ее сегодняшним населением в 3.238 тысяч человек не в состоянии принять сотни тысяч репатриантов. Только в США проживает полтора миллиона, и в России – до двух! А всего в мире, по разным источникам начала XXI века, насчитывается до девяти миллионов армян. Время их исхода из диаспоры еще не наступило.

Татев

Разрушились крепости и замки, рассыпались могучие стены, заросли рвы, провалились мосты, а храмы стоят и сегодня. Почему? Только ли в мастерстве строителя дело? Ведь храмы строились внутри крепостей одновременно с бастионами, теми же строителями, и на такой же пергамент архитектор наносил проекты того и другого.

Жестоко пострадавший от землетрясений и войн монастырь все равно восхищает. В древности здесь был один из первых армянских университетов. Он выстоял во время нашествия арабов. Легенда рассказывает, что арабов испугал качающийся восьмиметровый столб, и они не посмели разрушить монастырь. Так все и сохранилось до землетрясения 1931 года, разрушившего храм почти до основания. Зато каменный столб теперь в порядке: благодаря заботам советских культуртрегеров он залит бетоном и схвачен ржавыми железными обручами.

Знакомимся с экскурсантами. Они рассказывают о храме и о том, что здесь происходило. Подходим к сохранившемуся на самой краю пропасти участку монастырской стены.

– Из этого окна дашнаки сбросили в пропасть 106 коммунистов.

– Кто такие дашнаки?

– Контрреволюционеры, националисты. Они были против федерации Закавказья, против советской власти. Они не понимали, что Армения не сможет существовать вне Советского Союза, – горячилась очень красивая девушка, – так же, как Украина, Белоруссия, Прибалтика…

Все заулыбались, но продолжать разговор не стали. Фотографируемся на память у когда-то качавшегося, как ванька-встанька, столба, обмениваемся адресами и прощаемся.

Начинаем спуск в грандиозное ущелье к Чертовому мосту, но нас догоняет попутный грузовик: армянский водитель не может спокойно проехать и не подобрать пешехода.

У горячего серного источника решаем искупаться и выходим из машины. Внизу грохочет Воротан. Он пробил дорогу в скалах, пробуравил грот и здесь течет под глыбой, которая и есть этот Чертов мост. Входим в довольно примитивный бассейн. Горячая вода (+40 по Цельсию) стекает в бассейн сверху по зеленому сталактиту, который сам похож на застывший водопад. Весной вода в реке поднимается метров на десять. Неутомимые струи придали фантастические формы гигантским плитам, промыли в них глубокие воронки. Так, наверное, выглядит поверхность Луны.

В этом суровом, диком краю люди не похожи на обычно замкнутых, молчаливых горцев. Армяне отзывчивы, шумны, любопытны. Мы бывали в Сванетии, Дагестане и знаем: гостеприимство – традиция горцев. Но в Дагестане, например, это скорее обязанность, закон. В Армении же гостеприимство как-то больше от души. Так думали мы, лежа в бассейне, а сверху раздавались выстрелы: мальчишки палили из двустволки по пустым бутылкам из-под польского пива.

Обратно едем в кузове почтового грузовика, вместе с шумной компанией молодых ребят. Поднимаемся по пятисотметровой стене ущелья. Внизу еще один монастырь, разрушенный, замшелый. На стенах множество ульев, вокруг темные величественные пихты. На противоположной стороне ущелья небольшие редкие селения, на склонах поля пшеницы, лес. На утесе маленькая часовня и во всю высоту выход желтой мраморной жилы, наискосок перерезающей лесистый склон. В поселке останавливаемся забрать почту. Нищий дурачок подошел к машине и вдруг что-то запел быстрым речитативом. От его песни повеяло такой же древностью, как от стен Татева. Было в ней что-то трагическое, напоминавшее еврейскую молитву. Даже мурашки побежали по спине. Ребята в кузове протянули нищему пригоршню мелочи и дружно подхватили песню, прерывая ее раскатами хохота, а мне стало не по себе. Шофер захлопнул дверцу, грузовик тронулся, нищий умолк и остался на дороге один. У него была большая голова гидроцефала.

По возвращении отправились на поиски пропитания. В магазинах полнейший вакуум, но в пекарне нам втиснули горячий хлеб, девочка принесла бутылку мацони. «Никаких денег! Что вы! В Армении никто не возьмет деньги за хлеб!» – сказал пекарь.

Хандзореск

Последний день путешествия. Утром уходим из пустой турбазы и на попутном грузовике едем в Хандзореск. В кузове уложены плиты розового туфа, но и для нас остается достаточно места.

Хандзореск – большое село с новыми, добротно отстроенными домами. В просторном дворе художник в белой мохнатой шляпе пишет картину: на фоне остроконечных зангезурских скал старик со старухой. Старик закончен, старуха – в традиционном национальном уборе, позирует.

Проходим через село, минуем кладбище, спускаемся в ущелье, и перед нами разворачивается панорама пещерного города. Жилища вырублены прямо в монолитной скальной породе. В них по нескольку комнат, арочные своды, по углам колонны. В комнатах выдолблены печи. Видна наслоившаяся за много лет копоть. В нишах, очевидно, спали. Кое-где к пещерам пристроены редкие дома. Есть пещеры в несколько этажей. К входам ведут вырубленные по склонам ступеньки.

Со склона виден аэродром, откуда мы улетим. До него не больше шести километров. Единогласно решаем: идем прямо к самолету пешком, через пещерный город – времени более чем достаточно и по дороге увидим что-нибудь еще. Спускаемся к ручью. Отсюда отлично виден весь покинутый город. Обе стороны ущелья изрыты пещерами. А в центре высокая, господствующая над ущельем скала. В ней тоже вырублены пещеры с многочисленными входами, окнами, бойницами, сбоку прилепилась полуразрушенная церковь. Немного жутковатое зрелище. Как веками здесь могли жить люди? Что удерживало их на этом месте? Ведь наверху, совсем рядом, плодородное плато, пастбища, простор.

Мы разделись и сели завтракать в тени у ручья. Насквозь пропитанные потом рубашки и рюкзаки оставили сохнуть на солнце. Сверху послышались голоса: трое мужчин спускались к нам, осматривая по пути пещеры. Подошли, поздоровались, спросили, откуда мы. Туристы здесь, вероятно, бывают не часто.

– Это мои друзья. Я привел их к своему дому, – сказал самый молодой. – Здесь я родился и вырос. Теперь живу в Ереване, окончил институт, инженер. Но потянуло на родину. Вот сувенир из родного дома, – он показал большой, изогнутый ржавый гвоздь и улыбнулся. – Больше ничего не нашел. Мы жили здесь до 65-го года. В Хандзореске было полторы тысячи семей – около десяти тысяч человек. А теперь здесь пусто, ни души… Грустно это видеть. А вы зачем здесь?

– Смотрели пещеры.

– Откуда вы узнали о них?

– Прочли в книгах.

Ответ произвел большое впечатление.

– А вы расскажете дома о том, что видели здесь?

– Конечно, расскажем. Мы приехали сюда не только смотреть. У нас много друзей, которые очень интересуются историей Армении.

– Нам пора возвращаться. Всего вам лучшего.

Они тепло попрощались и пошли вверх по тропе. Вдруг парень вернулся:

– Расскажите у себя: здесь жили простые, бедные люди. Но они ценили свой народ и свободу. Этот город был неприступным для захватчиков – арабов, персов, турок и других бандитов. Скала-крепость, которую вы видите в центре, защищала город. Полководец Спарапет – наш народный герой. Мы жили, не ощущая иноземных влияний, постоянно сражаясь за свою свободу, и потому отсюда вышла армянская нация.

Еще одно прощальное рукопожатие, и он побежал догонять своих. Возможно, была в его словах известная доля гиперболизации, но важно другое: в этой маленькой стране люди не оторваны от прошлого, знают свою историю и гордятся ею.

Поднимаясь к аэродрому, мы всю дорогу до боли в шее оборачивались, чтобы снова и снова взглянуть на мертвый город – одно из чудес Армении.

Аэродром совсем уже близко, но впереди новое ущелье. Пришлось спуститься. Отдыхаем, задрав ноги, у высохшего ручья в тени скалы. Солнце очень жаркое. Идти вверх тяжело, но время подгоняет. А вокруг совершенная фантастика. Конические, похожие на термитники скалы, розовые, светло-коричневые, бурые и серые, выступают из зеленого склона. Скалы высокие, до 30 метров, а на их вершинах, словно шляпки гигантских грибов, лежат валуны. Остроконечная скала напоминает капюшон куклуксклановца или инквизитора, а рядом шеренга вытянувших шеи журавлей, группа мрачных богатырей, скалы с головами бегемотов, лягушек, драконов.

Снова подъем. На зеленой траве белая лошадь спокойно помахивает длинным хвостом. А рядом с ней пасется вороной, отливающий синим жеребенок. Тишина. Ни души вокруг. Аэродром, как на ладони. На взлетной полосе уже стоит готовый к вылету АН-2. Дойдем минут за двадцать… И снова впереди ущелье! Начинаем нервничать, но делать нечего: спускаемся и натыкаемся на пещерное село, в котором еще живут. Часть пещер пустует, в других держат скот. Нас окружают женщины. Мужчин не видно. Фотографируем старушку в традиционном головном уборе: на лбу вязка старинных монет, по бокам чеканные серебряные бусы. Хотелось бы увидеть в таком уборе молодую девушку, но они предпочитают современные моды. Местная учительница долго жила в Баку. Очень мало времени, но она успевает сказать, что азербайджанскую столицу построили армяне. Может быть. Принимаем это на веру и заодно выясняем, что до аэродрома ущелий больше не будет. Последний подъем, еще несколько сот метров и, преодолев шесть километров за пять часов, мы у цели. До вылета еще час. Можно снять измочаленные ботинки, напиться из крана и, положив ноги на рюкзак, отдохнуть в тени какого-то сарая.

Посадка. Как обычно на провинциальных линиях, пассажиров с билетами оказалось больше, чем мест. Возникает словесная перепалка. Такое мы видели уже не раз. Спокойно ждем в стороне окончания дискуссии. Летчик узнал нас и первыми пропустил в самолет. Кое-кто в очереди возмущенно запротестовал, но в конце концов летчик разместил всех, раздал гигиенические пакеты, дверцы захлопнулись и самолет покатился по взлетной полосе. Через час мы в Ереване.

Столица

Утром идем в центр пешком. Ощущение совсем другое – мы лучше понимаем происходящее вокруг.

Еще не жарко, в мокром асфальте отражаются розовые дома и белоснежные облака. Все вокруг свежее, чистое, благоухающее. А над городом возвышается Арарат, или, как его еще называют – Масис. Он виден отовсюду. Двуглавый контур на значках, винных и коньячных этикетках, на эмблемах автопарков. Его имя носит главный футбольный клуб. Библейская гора – национальный символ республики. Арарат четко изображен на гербе Армении. Его снежные вершины парят над страной, а сам он…по другую сторону границы. Но в каждом армянском доме висит картина или фотография с видом священной горы.

Русская речь на улицах слышна редко. Школьники говорят на армянском, и только взрослые иногда – на русском.

В Армении много курящих. Можно курить в магазинах, автобусах, электричках. Никому не мешает. Но окурки под ноги не бросают, даже в деревне.

Сегодня воскресенье, но большинство магазинов открыто. По сравнению с Россией и Украиной товаров, на удивление, много. Народ в массе одет наряднее, чем в северных республиках. Особенно бросается в глаза одежда детей. Ребенок в семье – король. Ему позволяют все. В армянской семье обычно два-три ребенка, но нередки четыре и даже шесть. А до чего интересны и выразительны лица! Каждое – характер, читаешь его, как книгу.

На ветровых стеклах автобусов, грузовиков, легковых машин, под стеклом витрин, в кафе, в кассах магазинов портрет человека с усами. Сталин? Но Армения – единственная из республик Кавказа, где Сталина ненавидят. Чей же этот портрет? Оказывается, генерал Андраник Озанян. Родителей убили турки у него, тогда еще мальчишки, на глазах. Андраник поклялся отомстить и ушел в горы. Его небольшой отряд совершал дерзкие набеги на турецкие гарнизоны и однажды даже похитил высокопоставленного пашу. В балканской войне 1912 года Андраник сражался с турками, отстаивая независимость Болгарии. Этот период его борьбы описал Лев Троцкий. Жестоко расправляясь с турецкими головорезами, Андраник не допускал насилия над мирным населением. Только мирного населения, к сожалению, было немного. Он говорил: «Любое проявление национализма мне чуждо. Признаю только одну нацию – угнетенных». К началу Первой мировой войны генерал русской армии Андраник Озанян возглавил армянскую дивизию. После Октябрьской революции Степан Шаумян предложил ему сотрудничество с большевиками. Но к тому времени Андраник уже хорошо понимал истинную природу большевизма. Он отказался и с частью своих бойцов эмигрировал во Францию. Там и похоронен. Имя его произносится с благоговением.

«Ржавеет золото и истлевает сталь.
Крошится камень, к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль,
И долговечней царственное слово»

Анна Ахматова

Матенадаран

В Армении не хватает жилья, но рукописи и фолианты не гниют в подвалах, их не сжигают из-за недостатка места. Для самого ценного из того, что создал человек – слова – место нашлось. Это Матенадаран – хранилище рукописей. Здесь собраны персидские, арабские, еврейские, дагестанские манускрипты. Но здание приютило не только древнюю мудрость Востока – армяне никогда не были тупыми, узколобыми националистами. Польские, русские, французские, болгарские, латинские рукописи тоже хранятся в Матенадаране. А тот, кто сжигал чужие книги, не сберег и своих, не сберег и себя самого. И с благоговением глядим на двухсоткилограммовый фолиант Евангелия, на котором едва видна миниатюрная, со спичечный коробок книжечка – тоже Евангелие. Рядом – «Комментарии к Пятикнижию Моисея» Филона Александрийского, «Врачебник», томик «Утешение при лихорадке» – один вид его утешить может, такой он славный в кожаном переплете с пряжками из почерневшего серебра! Кажется, возьмешь в руки, и все лихорадки пройдут! А вот «Наставление по плавке золота». Думаешь – ну, что об этом можно написать? Расплавил, да и все! А там рукописных страниц, наверное, 500, да еще с цветными иллюстрациями! В застекленных витринах алфавиты народов мира, труды математиков разных веков, поэзия – Фирдоуси, Саади, Омар Хайям, Навои.

Всего в хранилище собрано 13500 армянских рукописей и раза в полтора больше – на других языках от глубочайшей древности и до середины XIX века. Среди них пожелтевший «Гражданский кодекс» Наполеона, изданный в первом десятилетии XIX века.

На развернутой карте мира отмечены места, где работали армянские писатели и летописцы. Только в Иерусалиме они оставили более 500 рукописей! А где только не создавались остальные: в Эфиопии, на Филиппинах, в Украине, в Италии – по всему свету! И это на протяжении полутора тысяч лет!

Матенадаран расположен в одном из лучших зданий и венчает перспективу центрального проспекта столицы.

Национальная картинная галерея

Здесь, как и в Матенадаране, нас посещают те же мысли. Полвека тому назад едва насчитывающий 20000 человек Эривань – захолустная, грязная провинция, превратился в столичный город и сумел собрать богатейшую коллекцию живописи не только местных художников, но и со всего света.

Наиболее интересны художники начала XX века. Но и в тридцатых годах встречаются такие, что трудно представить, как удавалось им работать в то смутное время.

Первым, кого хочу упомянуть, удивительный художник Бажбеук-Меликян. Его картины завораживают, от них невозможно оторвать взгляд. «Тир», «Обозрение слонов», «Семья на отдыхе» – как застывшая, яркая сказка. Вот одна из них: женщина крутит ручку шарманки, у ее спутника на ремне через плечо ящик фокусника и между ними девушка делает стойку на локтях, а позади – река с водяной мельницей. Но если вглядеться, на заднем плане холстов присутствуют тревожные, резковатые мазки – картины написаны в 1937-38 годах. За свою жизнь Бажбеук-Меликян не продал ни одной картины. Как он жил?

Мрачная и аристократически изысканная «Операция» Гарибджаняна. Экспрессионистская, острая, злая «Столовая в Тавризе» Коджояна. Персы в фесках, подобрав под себя ноги и хищно изогнувшись, вгрызаются в шашлыки, рычат от жадности и наслаждения. Сарьян хорош до 1928 года. Дальше – бездушные, гигантских размеров натюрморты. Вездесущая Мариэтта Шагинян пишет о Сарьяне: «В 1951 году он выставил эскиз большого панно «Дружба народов», где все национальности нашего Союза собраны тесной группой на фоне красивого горного пейзажа, в рамке богатых даров нашей земли, вокруг улыбающегося, как отец, товарища Сталина». Интеллигенция не очень любит Сарьяна. «Где вы видели, чтобы художнику при жизни открывали музей?», – не раз слышали мы от армян. Не очень любят и Шагинян. Она, говорят, давно забыла армянский язык и на родине бывает очень редко, но всегда успевает держать нос по ветру. Вот и здесь, в галерее, обложка к сборнику ее стихов «Ориенталь», издания 1915 года.

Геноцид в галерее практически не представлен, а жаль. В чем причина? Неужели только из-за того, чтобы не раздражать Турцию? Или и здесь эта неумирающая тема противоречит политике партии? Не верю, что художники обходят ее.

Интересны работы Акопяна, репатрианта из Египта. Он мрачен и беспощаден. Его «Горе», «Портной», «Уголок кухни» гипнотизируют.

Чем ближе картины к нашему времени, тем меньше в них искусства.

Но настоящим сюрпризом оказался для нас «Зал русского искусства XX века». Армяне не побоялись выставить художников, тщательно скрываемых от широкой публики в российских музеях. Одни имена чего стоят! Кандинский, Павел Кузнецов, Лентулов, Якулов, Петров-Водкин, девять работ Фалька (среди них знаменитая «Дама в розовом»), Кустодиев, Анненков, Наталия Гончарова, Борис Григорьев, Шагал, Тырса, Рудаков, Натан Альтман, Конашевич, Куприн, Судейкин. О многих мы только слышали, и теперь стоим ошеломленные этим богатством. Как жаль, что поспешили вернуть фотоаппарат!

После русского «Зал западного искусства» воспринимался спокойнее. Полотна Рубенса, Греза, Фрагонара, Буше, скульпторы Фальконе и Гудона. Но стоило задуматься над тем, как собиралась коллекция – ведь галерея открылась только в 1921 году. Многие полотна пожертвованы армянскими коллекционерами и меценатами диаспоры.

Был еще один зал, о котором хочется рассказать подробнее.

В «Зале даров» представлены работы армянских художников, живущих в рассеянии. Их мечта – заявить о себе на родине. То, что здесь экспонируется, прислано из раскинувшейся по всему миру армянской диаспоры. Есть ли еще где-то в мире такой музей? Количество картин и скульптур просто поражает. Не все равноценны, но к ним и подход иной. Главное укрепить и продемонстрировать связи с диаспорой.

Значительная часть экспозиции – скульптуры умершего во Франции Гюрджана. Возвращаться на родину он не стал, но все свои работы завещал Ереванской галерее. Среди них «Саломея» – как пантера, играющая головой Иоанна Крестителя, «Победа», целая галерея портретов, великолепные, полные движения и грации скульптуры животных. «Саломея» Гюрджана – уже третья в музее. От девушки-гида мы впервые слышим о «танце семи покрывал», который Саломея исполняла перед Иродом. Сбрасывая покрывала по одному, она осталась обнаженной и в награду получила голову Крестителя. Вот вам и первый стриптиз!

Запомнились работы Орагяна из Италии – «Танец», «Встреча», «Дети», Адамяна из Англии – теплый, лиричный холст «Семья с собакой». Много картин из США, Италии, Франции, Ливана, Египта. Картины разного уровня. Встречаются совсем слабые, но все без исключения трогательны. Здесь наглядно продемонстрирована живая связь армян с родиной, и это производит самое сильное впечатление. С таким чувством мы покидаем Ереванскую галерею.

***

В последний вечер заходим попрощаться с отцом Тиграна, затем до ночи сидим в жарком и дымном кафе под фуникулером. Кладем свою бутылку в небольшой бассейн с холодной проточной водой, где она охлаждается вместе с другими. С нами симпатичная молодая пара: милицейский психолог Тате и студентка-медик из преуспевающей, аристократической семьи Анаит, с которыми мы познакомились на турбазе в Дилижане и договорились о встрече в столице.

«Я выросла в России, жила там до 18 лет, не зная своего языка, да и сейчас говорю с акцентом. Я далека от политики, далека от национализма, и всю нашу трагическую историю воспринимаю скорее рассудочно, чем эмоционально. Но когда выхожу утром на балкон и вижу Арарат – сердце сжимается, ненависть душит меня, в глазах темнеет! Мы должны вернуть его! Он наш!». Так говорила Анаит. И так думают армяне. Хочется верить, что придет час и народ осуществит свою мечту.

Ребята славные, несколько лет мы переписывались. Это была наша последняя встреча в армянской столице.

***

Как всегда перед отъездом, не могу заснуть. Лежу и думаю: что же мы увозим из Армении? Мы, привыкшие к необъятным просторам России, к ее размаху, слабо представляли себе, как может существовать национально обособленная, маленькая республика, совсем недавно, каких-то полвека назад, потерявшая половину населения и три четверти территорий. В чем источник возрождения армянского народа, расцвета его культуры и науки, относительного экономического благополучия и, по сравнению с Россией, даже процветания? Почему даже сталинский изуверский террор не остановил бурное развитие страны? На мой взгляд, главная причина – прекращение многовековых этнических и религиозных преследований, минимальные гарантии национального выживания.

Как и везде на юге, семья здесь – это не только отец, мать, дети, но весь клан. Независимо от степени родства (будь ты хоть седьмая вода на киселе) членов клана в беде не оставят.

Но кроме принадлежности к семейному клану, существует и другой, не менее важный критерий – национальность. Среди бывших советских республик Армения – единственная, где самый низкий процент национальных меньшинств: 96% населения армяне, и это, конечно, важнейший фактор, позволяющий избежать множества конфликтов. Прежде всего армянин. Солидарность и поддержка сохраняются у армян, где бы они ни жили, и этому стоит поучиться.

А для нас главным было, что мы поняли – и в маленькой стране можно жить, и жить хорошо. В ней не тесно тому, кто ее любит, и он найдет в ней все, что ему нужно.

Домой

Зря мы так спешили: вылет, как всегда, опаздывает. Бесцельно слоняемся по аэровокзалу. У выхода оживление. Группа гостей возвращается в Ливан. Их провожает шумная толпа, где каждый старается перекричать соседа. В руках у многих транзисторы, магнитофоны, кино- и фотокамеры. Все это орет, воет, трещит и щелкает. Наполовину оглохшие, мы стараемся держаться в стороне. Отъезжающие, с элегантными пакетами, коробками и заграничными чемоданами, по одному скрываются в плотно занавешенном зале для иностранцев. У входа пограничники в зеленых фуражках. Через час гости появляются у выхода с внутренней стороны вокзала. Теперь они уже неприкасаемые. Самолет «Ереван–Бейрут» стоит в 50 метрах от вокзала. Толпа провожающих беснуется у кордона пограничников. Зеленые фуражки отсчитывают 15 человек и вместе с ними поднимаются в автобус, который доставляет всех под крыло самолета. При выходе из автобуса снова пересчитывают пассажиров (как будто за 20 секунд пути они могли испариться!) и по одному выпускают прямо на трап самолета. Затем автобус отправляется еще за пятнадцатью, и так до конца. Неужели пограничники опасаются, что кто-то захочет нелегально остаться в СССР и тайком спрыгнет из герметично запломбированного автобуса? Идиотизм происходящего просто потрясающий. Но мы смотрим с завистью. Доживем ли до подобной процедуры? Удастся ли когда-нибудь вырваться из Союза?

Едва закончился этот спектакль, объявили посадку на наш рейс.

Уже в самолете жена повернулась ко мне и после небольшой паузы сказала:

– Как же так? Мы провели в Армении почти месяц и уезжаем, не запомнив ни одного слова. Даже спасибо сказать не можем.

– Ну, почему? По крайней мере, одно слово я точно запомнил.

– Какое?

– Спюрк.

– Что оно означает?

– Так называется место, в котором мы вынуждены жить: диаспора.

Еще полчаса аэрофлотовской возни, и мы оторвались от земли. Позади синеет двуглавый силуэт Арарата, справа – наш Арагац, за ним блеснул на мгновение Севан. Вошли в облака…

Вот и все. Сразу вдруг вспомнилось, что еще могли увидеть. Поздно об этом жалеть – успели мы тоже немало

Прощай, Айстан! Ты был добр к нам и научил многому. Спасибо тебе!

Настоящие заметки написаны в начале семидесятых годов прошлого века, когда казалось, что «союз нерушимый» действительно нерушим и вечен. С тех пор прошло почти сорок лет. Рухнул «союз нерушимый». Армения теперь независимое государство, окруженное непредсказуемыми соседями: на юге Иран и Турция, на востоке Азербайджан и лишь на северо-западе относительно спокойная Грузия.

Мы давно уже в Израиле. Отработали, сохранив свою специализацию, и вышли на пенсию. Выросли, отслужили в армии, профессионально состоялись и обзавелись семьями сыновья. Растут и взрослеют внуки.

Пусть читатель сам решит, насколько оправдались наши надежды.

А эти заметки – слова благодарности тем, кто давал нам приют и хлеб весь этот трудный карантинный месяц: армянам и курдам, чабанам, студентам, метеорологам. Милиционерам, выбравшим для нас попутный грузовик, водителям, подбиравшим нас на дорогах, незнакомому парню, который помог сыну в Ереване, и просто каждому, кто встретился в пути. Даже тому, кто украл фотоаппарат: он позволил узнать, как в таких случаях поступают порядочные люди. Даже верноподданной Мариэтте Шагинян – по ее книге мы составляли маршрут. И в первую очередь, конечно, семье Тиграна, его отцу, братьям, его друзьям.

P.S. Здесь я хотел бы добавить, что в самолете нас было уже четверо.

Прошло девять месяцев…

…И весной, в начале мая,
просьбе бабушки внимая,
Бог нас сыном наградил.
С нами Бог–Эммануил!