Сергей Иоаннесян

Страницы истории

(К 100-летию со дня экспроприации Камо на Эриванской площади в Тифлисе)

Редакции журнала стало известно, что в Москве проживает носитель одной из тайн прошлого столетия, ближайший родственник женщины, принимавшей в возрасте 14 лет непосредственное участие в знаменитой Тифлисской экспроприации на Эриванской площади легендарным революционером Камо 13 июня 1907 г. В советское время этому событию и самой личности Камо уделялось много внимания: выходили книги, снимались кинофильмы. Времена изменились, но и сегодня эта личность несет в себе ореол загадочности и таинственности.

Главный редактор журнала лично отправился на встречу с Сергеем Лорисовичем Иоаннесяном, который попросил встретиться в его загородном коттедже.

Встреча проходила на летней веранде за старинным дубовым столом, за которым, как выяснилось, неоднократно сидели многие из тех, кто в течение длительного времени в 20 – 50-е годы прошлого столетия управлял Советским государством, имея неограниченную власть.

Его рассказ, основанный на впечатлениях от встреч и воспоминаний семьи, мы и предлагаем вниманию читателей. Надо добавить, что он является владельцем уникальной монеты, единственного оставшегося свидетельства упомянутого выше события, которому в этом году исполнилось 100 лет.

Экономист-международник, кандидат экономических наук С.Л.Иоаннесян, специализация которого – США, является одним из ведущих специалистов по привлечению иностранных инвестиций в Россию, участник и докладчик на многих международных конференциях по этой проблематике, его компания является соорганизатором Российского Инвестиционного Симпозиума в Гарвардском Университете в 1998–2003 гг.

ioannesyan1.jpg (17956 bytes)

Исторический стол Сергея Иоаннесяна. Фото Левона Осепяна

13 июня 2007 г. исполнилось ровно 100 лет со дня знаменитой экспроприации 13 июня 1907 г. легендарным Камо банка на Эриванской площади в Тифлисе. Эта акция и ее исполнение по своей дерзости стоит в одном ряду с крупнейшими преступлениями в мировой истории. Этот юбилей и ориентировал меня на возможность поделиться с читателями воспоминаниями моих самых близких родственников – участников тех событий. 100-летний юбилей – это круглая дата, но к сожалению, имя Камо сегодня практически забыто. Тогда как про деятельность этого пламенного революционера снята блестящая кинотрилогия – «Лично известен» (1958), «Чрезвычайное поручение» (1966), «Последний подвиг Камо» (1976). Недавно я с удивлением узнал, что имя Камо не вошло в альбом о 100 величайших армянах прошлого столетия.

Моя родная бабушка – Нина Михайловна Габинова (Шахпаронянц) – принимала непосредственное участие в знаменитой экспроприации на Эриванской площади в Тифлисе 13 июня 1907 года. С детства, а в 1907-м ей исполнилось 14 лет, влияние революционных идей преобразования общества, осознание неизбежности грядущих событий подтолкнуло ее к большевикам. Камо (Симон Аршакович-Тер Петросян) был очень упорным человеком, который ради достижения высокой цели готов был поставить на кон всё. Утром 11 июня 1907 года в девять часов Камо встретился с бабушкой на Эриванской площади и попросил ее помочь ему в одном деле.

В 12 часов дня 13 июня ей нужно было находиться на пересечении двух улиц (Лермонтова и Галактиона Табидзе) в 300 м от места предполагаемого захвата для того, чтобы после взрыва встретить и спрятать двух боевиков в чулане на Хлебной площади, пока не стихнет резонанс от этого события. В этот день из Санкт-Петербурга в банк должны были прибыть деньги – 200 тысяч золотых, которые, по нынешнему курсу, эквивалентны 5 млн. долларов. Охрана состояла из казаков, а инкассатор в отдельной повозке держал в руках саквояж с деньгами. Камо с сообщниками находился у поворота с Эриванской площади (сегодня площадь Независимости) на Сололакскую улицу (ул. Кирова). При появлении процессии была брошена бомба, погибло по разным источникам несколько людей – охранники и прохожие. Произошло это где-то в 12 часов 25 минут. После этого Камо выхватил саквояж с деньгами у инкассатора, и боевики разбежались по близлежащим улицам. Двух боевиков, как и было договорено, моя бабушка встретила и провела в условленное место, где они и пробыли двое суток.

Вечером того же дня 13 июня в районе 7 вечера Камо в знак признания активного и деятельного участия лично подарил бабушке на память золотой Николаевский червонец 1899 года. Из тех, особо подчеркиваю, денег, которые были им экспроприированы и похищены (здесь можно использовать разные глаголы и обороты), но при этом попросил ни в коем случае эту монету не продавать, а передать последующим поколениям своей семьи. Так и произошло. Эта монета перешла после смерти бабушки в 1986 году моей маме. Сегодня эта уникальная монета – единственное оставшееся материальное доказательство этого события – находится у меня. В наше время с этой монетой произошло небольшое приключение. Моя мама, будучи совершенно аполитичным человеком, никогда не вникавшим и не стремившимся понять истинную ценность монеты, использовала ее часть для золотой коронки. И когда меня спрашивают, рассматривая фотографию (а саму монету я никогда никому не показываю), почему монета не круглая – это, что, от взрыва, я молчу и многозначительно улыбаюсь. Это увеличивает интригу.

ioannesyan2.jpg (24727 bytes)

Памятный календарь, выпущенный к 100-летию со дня экспроприации Камо на Эриванской площади в Тифлисе с изображением монеты, подаренной им Нине Михайловне Шахпаронянц (Габиновой) – бабушке автора этих строк

Когда мне исполнилось 8 лет, бабушка впервые показала эту монету со словами: «Она мне памятна с того времени, когда я была романтиком и искала приложение своей энергии и активности». 13 июня 1967 года – в день 60-летнего юбилея экспроприации – около 12 часов дня бабушка подвела меня к этому месту и стала первый раз детально рассказывать об этом событии.

Я хотел бы особо отметить, что до конца своих дней Камо был другом нашей семьи, пил пиво с моим дедом за 5 дней до своей трагической смерти в июле 1922 года на Верийском спуске, когда его, спускавшегося на велосипеде, задавила одна из нескольких грузовых машин, ездивших в то время по Тифлису. Не хотелось бы давать оценку тем версиям, по которым всё это было подстроено меньшевиками, да и оснований у меня на это нет. По воспоминаниям, Камо был идейным и очень принципиальным человеком, что обычно порождает конфликты с окружающими. Длительное время после этих событий он был вынужден находиться в эмиграции и скрываться. В Германии подвергался нечеловеческим пыткам, симулируя сумашествие и невосприимчивость к боли, поставив тем самым в тупик немецких светил психиатрии, признавших его недееспособность. Политическая ситуация в то время складывалась таким образом, что надо было сделать всё, чтобы он не был выдан России. Это описано в книгах и показано в кинофильмах, где Камо предстал как человек, мужественно переносивший все пытки и испытания.

В ракурсе описываемого хотелось бы рассказать историю нашей семьи. Моя бабушка – Шахпаронянц (Габинова) родилась в 1893 году в Тифлисе. Детей в семье было: 3 сестры – Ася, Нина, Зарик (четвертая сестра умерла в младенчестве) и один брат – Ваня. Бабушка окончила в Тифлисе армянскую школу, после чего уехала в Москву и параллельно училась в МГУ на биологическом факультете и в Лазаревском институте благородных девиц. Дед – Григорий Давидович Габинов, родился в Тифлисе в 1885 году, его отец владел самым крупным в Тифлисе магазином по продаже обоев на Гановской, д. 13. Родной брат деда – Ваган – был ученым, работал со знаменитым академиком Марром на раскопках на территории современной Армении, но, к сожалению, трагически погиб в возрасте 30 лет. Родная сестра – Аня – всю жизнь прожила в Тбилиси и скончалась в 1965 году. Дед после окончания школы также уехал в Москву, где окончил медицинский институт и стал врачом. Здесь же он познакомился со своей будущей супругой – моей бабушкой.

В 1916 году у них родился сын Давид – мой дядя, а в 1918-м моя мать – Эсма. В начале 20-х годов они вернулись в Тифлис, и, по личному распоряжению Лаврентия Павловича Берия, занимавшего в то время не столь высокий пост, им была предоставлена, как врачам, особо уважаемым властями, прекрасная квартира на ул. Сергиевская, 12 (впоследствии ул. Мачабели), с потолками в 6 м, которая не утратила своей прелести и в 1977 году, когда в преклонном возрасте после смерти сына бабушка переехала в Москву.

В двадцатые годы бабушка активно занималась партийной деятельностью: занимала должность главного инструктора школ г. Тифлиса, работала первым секретарем одного из сельских уездов (Тетри-Цкаро). Одним словом, в годы, когда происходило становление страны, шла индустриализация и коллективизация, она отдавала все свои силы и энергию служению народу.

ioannesyan6.jpg (25743 bytes)

Нина Михайловна Габинова – первый секретарь уездного обкома ВКП(б). Тетри-Цкаро. 1923 год

Тифлис в те годы был центром Закавказской Федерации, родом из которого было большинство тех государственных деятелей, которые в течение долгого времени занимали высшие посты в партии и Советском правительстве. Это Л.П.Берия, братья Кобуловы, В.Г.Деканозов, серые кардиналы – охранники Берия – полковники Саркисов и Надарая. Менее известен, в частности, другой охранник-телохранитель Л.П.Берия, который работал с ним в Тифлисе. Это Гигуш Сихарулов – муж самой близкой маминой подруги детства и школы – Седы Абрамовой.

Я вспоминаю мои неоднократные встречи с женой Владимира Георгиевича Деканозова – Норой Тиграновной, семья которой после вынужденной ссылки в Казахстан, благодаря усилиям в том числе и моей бабушки, вернулась в Тбилиси. Я даже и не подозревал, что тете Норе в бытность ее женой посла в Германии, неоднократно на приемах целовал руку сам Адольф Гитлер, а один из зам.директоров института, в котором мне пришлось защищать диссертацию и долгое время работать, стал седым в молодые годы за одну ночь после того, как дядя Гигуш; расставивший охрану, где работал и этот человек на Холодной речке в Гаграх во время приезда туда в конце 50-х годов Сталина на отдых, дал ему выговор за отсутствие в течение пяти минут на вверенном посту. Такие были времена.

Будучи близкой подругой бабушки, Нора Тиграновна Деканозова очень часто бывала у нас дома в Тбилиси. Я очень хорошо помню 60-е, 70-е годы и те разговоры, которые у нас велись. Очень редко (время было такое) говорили о политике. Я всегда настораживался: все запретное интересует больше всего, особенно когда тебе 12 – 15 лет. Как-то Нора Тиграновна рассказала, как в 1953 году арестовали её мужа, который в то время находился на посту министра внутренних дел Грузии, жил в Тбилиси, а семья находилась в Москве. По ее словам, приехав в аэропорт для встречи, она в последний раз увидела Владимира Георгиевича Деканозова через стеклянную дверь так называемого депутатского зала, когда на ее глазах к нему подошли два агента в штатском, и он последовал за ними. В тридцатые годы у семьи Деканозовых была семикомнатная квартира на улице Мархлевского в Москве, две комнаты из которых были отданы бабушке, работавшей в те годы в Лечсанупре Кремля, и маме, поступившей в Московский медицинский институт. Я помню детей тети Норы: дядю Реджика, который, кстати, был в числе первых выпускников Московского института международных отношений, и тетю Нану, которая преподавала в Тбилисском Пушкинском институте.

Не могу не упомянуть весьма любопытного факта: когда в 1974 году бабушка решила меня женить на внучке Деканозовых – Наде, которая в то время училась на филологическом факультете МГУ в Москве. Подход был очень жесток и по-партийному принципиален, не терпящий никаких альтернатив. Однако, не вдаваясь в подробности, могу особо отметить и свою твердую позицию по этому вопросу – жениться тогда не входило в мои планы. Это был тот редкий случай, когда бабушка не достигла своей цели.

В 20 – 30 годы к нам в дом на Мачабели, 12 приходило очень много людей – коммуникабельность и общительность семьи, простота, стремление помочь характеризовало молодую семью и притягивало к ней многих. В частности, друзьями стали братья Орджоникидзе – Серго и Папулия, которые обладали большим чувством юмора и свято чтили кавказские традиции. Немногие знают о трагической судьбе Папулия, который не любил Сталина и, называя усатым мерзавцем, нередко беззлобно ругал за допускаемые ошибки, что, в конечном счете, и привело его к аресту и трагической гибели.

Родители Берия, его глухонемая сестра Марта, красавица жена Нина также часто заходили к нам, как близкие соседи. Нередко разговоры затягивалась за полночь, благо идти домой им было недалеко – через улицу. По воспоминаниям бабушки, эти люди никогда не кичились занимаемой главой семьи должностью, были доступны во всех отношениях и, как сегодня принято говорить, демократичны.

Когда большая черная машина американского производства паккард останавливалась у подъезда, и сам Лаврентий Берия в черном пальто и в неизменном пенсне выходил из машины, соседские дети, среди которых была и моя маленькая мать, подбегали к нему, и всесильный партиец с улыбкой одаривал их сладким, не забывая сказать при этом каждому что-то приятное.

Я часто задаю себе вопрос: почему именно нашу семью Берия поселил прямо напротив себя? Видимо, потому, что доверял, как никому другому.

В начале 30-х годов стал формироваться культ личности Сталина со всеми вытекающими отсюда последствиями: доносами в партийные и правоохранительные органы и соответствующими репрессиями, которые коснулись многих. Не обошло это и нашу семью. Наша родственница написала на бабушку донос о том, что в такой-то день она посетила собрание изменников троцкистов, где выступила с пламенной речью в защиту Троцкого (которого, как ни странно, она действительно уважала). Эта бумага попала на стол к Берия, который сам рассказал через какое-то время об этом бабушке, и, хитро щурясь при этом, напомнил ей, что в этот день и в это время в действительности у нас дома отмечался день рождения моей мамы, а в числе приглашенных были и родители Берия с его женой. «Надо же назвать день рождения ребенка сборищем троцкистов!» – сокрушался Лаврентий Павлович. Так судьба защитила нашу семью.

С автором доноса – нашей родственницей Сиран – бабушка не разговаривала до дня ее смерти. И очень показательным, запомнившимся мне случаем было то, когда в 1967 году, прощаясь с родственниками перед отъездом в Москву после зимних каникул, мы зашли к Заре – сестре бабушки – и в это время там находилась Сиран, бабушка, демонстративно повернувшись к ней спиной, разрешила мне подойти к ней и поздороваться. Не осознавая до конца ситуацию, я почувствовал ту глубину чувств, которые испытывал близкий мне человек. В этот момент я подсознательно ощутил ненависть и неприязнь, которая может существовать между людьми. И сейчас, в зрелом возрасте, каждый раз, когда я слышу какое-либо упоминание о культе личности, ассоциативно вспоминаю двух пожилых людей, сидящих за одним столом, но спиною друг к другу.

В двадцатые годы наша семья, под влиянием кампании по возврату в общество беспризорных, оставшихся без попечения родителей, в результате происходивших в обществе бурных событий, социально реабилитировала 300 детей, которые в подавляющем большинстве стали активными строителями новой жизни.

У меня сложилось твердое впечатление о том, что в 20 – 30-е годы люди искренне верили в коммунистические идеалы и готовы были пожертвовать собой ради достижения тех целей, которые ставила партия. Это в корне отличается от тех мотивов, которые руководили людьми в 70 – 80-е годы, когда партийный билет и членство в партии рассматривались лишь в качестве необходимого пропуска в «мир хорошей жизни», а заложенные предыдущими поколениями ценности и ориентиры начали интенсивно размываться. Сталин, получивший в двадцатые годы аграрную страну с сохой, оставил после себя мощное промышленное государство с атомной бомбой – это непреложный факт. Оставит ли после себя что-либо нынешнее поколение – большой вопрос.

Проблема культа личности у нас не замалчивалась, ей всегда давалась объективная оценка, особенно это касалось 1937 года, когда, по словам бабушки, не было дня, когда на нашей улице не забирали людей. На мой вопрос: можно ли было этого избежать? Следовал ответ: «мы находились во вражеском окружении, нужно было срочно укреплять государство и государственность, но всё же без таких репрессий можно было обойтись».

В начале 30-х годов, продвинувшись по партийной лестнице, имея за плечами большой жизненный опыт, бабушка получает предложение работать в Лечсанупре Кремля (Лечебно-Санаторное Управление Кремля), что означало выезжать в весенне-летние месяцы на Черноморское побережье в Сочи для медицинского обслуживания высшей партийной верхушки – членов Политбюро. Воспоминания, относящиеся к тому времени, очень интересны. Работая в Клиническом управлении, ей приходилось ежедневно общаться с высшими чинами, в том числе со Сталиным, который был, по ее словам, очень прост, вежлив, обходителен, тактичен и с большим чувством юмора.

Когда заболел Серго Орджоникидзе, страдавший тяжелой формой сахарного диабета, ей приходилось в девятибальный шторм по морю выезжать на военном корабле ежедневно к больному для анализа крови на предмет содержания в ней сахара. Тяжело больной Серго даже не задумывался о болезни и вспоминал о недуге, когда в очередной раз у него брали кровь на анализ. «Нина, когда я Вас вижу в белом халате, то сразу вспоминаю о болезни» – с легким укором, смеясь, говорил он бабушке.

Тридцатые годы можно было, по ее словам, разделить на две части: первая половина характеризовалась единым порывом и стремлением в кратчайший период заложить основы социалистического общества и поднять уровень жизни и вторая, характеризовавшаяся возросшей военной опасностью и усилением роли государства во всех сферах, ужесточением законности, полным доминированием интересов государства на фоне развертывания полномасштабного культа личности и репрессий.

Великая Отечественная война, ставшая страшным испытанием для всего советского народа, унесшая несколько десятков миллионов жизней, навсегда останется в нашей памяти и истории. Необходимо было срочно перестроить структуру промышленности, переводя ее на военные рельсы, полностью централизовать управление, мобилизовать общество, наладить жесткую дисциплину, осуществляя руководство всеми этими процессами. Промедление было подобно смерти – стоял вопрос о существовании нашего государства. К тому времени относится и закон, устанавливающий уголовную ответственность за опоздание на работу без уважительной причины.

Мой дядя – Давид Григорьевич Габинов, еще до войны призванный на срочную военную службу, волею судьбы попал на Ленинградский фронт и с первого до последнего дня перенес всю трагедию Ленинградской блокады. Сразу же после снятия блокады бабушка немедленно отправилась к нему в Ленинград и, по ее воспоминаниям, ехала в одном купе со знаменитым клоуном Карандашом, который между выпиваемыми бутылками водки скрашивал унылый пейзаж разрушенной страны за окнами вагона пародией на ненавистных немецких военачальников во главе с Гитлером, чем приводил в неописуемую радость попутчиков, вселяя в них веру в скорейшее окончание войны и переход к долгожданной мирной жизни. Интересно, что, обладая хорошим голосом, бабушка перед поездкой к сыну записала пластинку с русскими и армянскими романсами на студии грамзаписи, чем всегда очень гордилась, а в 1963 году восстановила эту пластинку и любила ставить ее на патефон в дни праздников и семейных торжеств.

ioannesyan8.gif (35908 bytes)

Григорий Давидович Габинов в эвакогоспитале в 1942 году

Что касается наиболее острого дискуссионного вопроса о том, кто выиграл войну – Сталин или народ? – точка зрения была однозначной. Войну выиграл народ, который сумел мобилизовать и вдохновить на борьбу великий Сталин, в котором народ увидел руководителя и полностью доверил бразды правления в самый тяжелый момент своей истории. В семье не было принято говорить о военных наградах, но я очень хорошо помню, как становилось собранным, задумчивым и напряженным лицо дяди, когда он смотрел хронику военных дней, особенно документальные кадры Ленинграда времен блокады и бесконечную вереницу умерших от голода людей, которых везли на санках на специальные пункты. Когда я слышу что-либо о войне, это всегда ассоциируется у меня с беспримерным мужеством и героизмом людей, отстоявших Ленинград.

После окончания войны, в предпенсионном возрасте бабушка, которая еще не растеряла, как говорится, весь порох, решила заняться научной деятельностью и перешла на работу в Институт кардиологии, где подготовила и успешно защитила кандидатскую диссертацию, о которой мечтала еще в молодые годы, но смогла позволить себе только сейчас. Я часто вспоминаю ее рассказы об опытах с кроликами, которые стали основой ее научного исследования, как она скрупулезно по три раза в день брала у них кровь и исследовала, добиваясь весомых доказательств своих научных аргументов, защищаемых в работе.

Лет двадцать назад, когда я готовил свою кандидатскую диссертацию и перебирал как-то семейные документы, мне попалась ее диссертация с пожелтевшими страницами в настоящем твердом переплете с кучей графиков и справочной литературы, отпечатанная на машинке, без каких-либо грамматических и орфографических ошибок, что мне показалось реальным воплощением настоящего качества, присущего сталинскому времени, которое проявлялось не только в строительстве (сталинские дома), но и в других сферах жизни, в том числе и в науке. Недаром наша наука всегда славилась своими достижениями, а в 80-е годы доля СССР на мировом рынке высоких технологий достигала 3%.

Во второй половине 50-х годов после ухода на пенсию, не представляя свою жизнь без общения с людьми, все еще обладая неиссякаемым зарядом энергии, бабушка занялась частной практикой: делала анализы на дому. Формально в те годы частная медицинская практика была под запретом, однако власти ее не трогали. Каждое утро в 8 – 9 часов у нас раздавались столь сладостные сегодня, но раздражавшие тогда трели механического звонка, и с обязательными рекомендациями («я от Семенской!») к нам приходили больные. Так как бабушка по праву считалась очень квалифицированным врачом с ученой степенью, поток старых и новых больных не иссякал даже в выходные и праздничные дни. Что касается щепетильного вопроса оплаты, то отношение ко всем было одинаково доброжелательным, невзирая на имена и фамилии и независимо от того, платили или нет. Медицинский мир города уважал семью, в которой все были врачами и честно служили обществу. В те годы медицинская школа Закавказья считалась лучшей в стране, особенно кардиология, последователи которой и сегодня очень известны в России.

Не могу не вспомнить и деда – Григория Давидовича Габинова – участника гражданской войны, человека в отличие от бабушки спокойного, уравновешенного, уважаемого окружающими за честность, бескорыстие, готового всегда прийти на помощь. Табличка с надписью «Д-р Габинов Г.Д.», висевшая на двери, вспоминается мне, как некий символ, всегда олицетворявший нашу семью. Величественно неторопливой походкой с чувством собственного достоинства, уважением к себе и окружающим ходил дед по улицам, здороваясь практически с каждый встречным, так как не было в районе людей, которые его не знали.

Работая в различных медицинских учреждениях города, он имел репутацию не только знающего и преданного медицине эскулапа, но и благородного порядочного человека. В 1951 году, заведуя санчастью на знаменитом авиационном заводе им. Дмитрова в Тбилиси, он был представлен за безупречный труд к высшей награде Родины – Ордену Ленина, который и получил. Следует отметить, что это редчайший случай, когда в Советское время (еще был жив Сталин) этим орденом награждали беспартийного. Я представляю, какой проверке были подвергнуты все документы семьи и ее родословная, прежде чем было принято такое решение. К своему стыду я узнал об этой награде только после смерти деда в 1966 году, роясь в семейных документах, к которым был первый раз допущен в десятилетнем возрасте. Сегодня этот Орден является самым почетным в ряду семейных реликвий, хранящихся у меня, чем я очень горжусь.

В 1956 году бабушка впервые отправилась за рубеж – в Чехословакию – по весьма уважительной причине на роды дочери. Дело в том, что в 1954 году моя покойная мать – Эсма вышла замуж в Москве за моего будущего отца – Лориса Ишхановича Иоаннесяна. В 1955-м отца направили в длительную загранкомандировку в Чехословакию в Торгпредство и там – в красавице Праге – 27 мая 1956 года я появился на свет. Первое, что сделала бабушка, приехав в Прагу, не пошла в магазины, как это сделали бы, наверное, все, а отправилась в посольство, чтобы встать на временный партийный учет и получить свежий номер газеты «Правда», и только после этого поехала в роддом к дочери. Этого моя мать не могла ей простить до конца своих дней: не знаю грустно это или смешно, но факт.

Долгое время в подвале нашего дома в Тбилиси хранилась немецкая коляска, которую бабушка лично купила в Праге для меня и в которой выгуливала меня в знаменитом саду «Стелла». На вопросы, почему она приобрела именно эту коляску, следовал неизменный ответ: «стальная, крепкая, как наш Сталин». После этого вопросы прекращались. Интересно, что еще в конце 70-х годов в этой коляске, переданной ею кому-то из соседей, вывозили в Тбилисский ботанический сад новорожденного. Качество обыграло время.

Возвращаясь к памятным воспоминаниям бабушки о 30-х годах, расскажу интересную историю. После того, как Л.П.Берия перевели на работу в Москву, его семья категорически отказалась переезжать. Сталин приказал своему секретарю – генералу Власику – вылететь в Тбилиси за семьей. Прилетев в город на военном самолете, Власик без предупреждения прибыл к семье Берия и дал на подготовку несколько часов. Выйдя на улицу, он случайно встретил деда и попросил закурить (кончились сигареты). Следуя традициям гостеприимства и уважая высокий военный чин, дед пригласил Власика в гости, где они и просидели за обедом и неизменным «Киндзмараули» пару часов, пока семья Л.П.Берия спешно готовилась к вылету в Москву. Только перед уходом высокого гостя нам стало известно о должности Власика «Я Ваш должник, доктор» – этими словами Власика дед всегда заканчивал свой рассказ о встрече с ним.

Мама часто рассказывала мне о вечерах в знаменитом доме-флигеле Берия в Москве на пересечении ул. Качалова и Садового кольца, на которые их с бабушкой часто приглашали. Прекрасная музыка того времени, кавказская кухня, юмор, смех, простота общения, танцы; строгая, но учтивая и доброжелательная охрана, – все это запомнилось ей на всю жизнь. Деканозов очень любил, в отличие от своей супруги, танцевать и старался приглашать на танец поочередно всех присутствовавших женщин. О делах не говорили, звучали тосты и здравицы в честь страны и великого Сталина, хором пели самые популярные в то время мелодии, говорили о подвигах летчиков в небе Испании, объятой Гражданской войной, и т.д. Тбилисское сообщество, его дух и ценности сохранялись и в Москве.

Я не склонен идеализировать то время и людей, но могу с уверенностью сказать, что без ценностей, принципов и ориентиров, созданных тем довоенным поколением, нашему государству было бы невозможно выжить. Многие сегодня не в состоянии объективно оценить то, что было тогда сделано, рассматривая все с позиций тех горе-историков и ученых, которые фактически полностью отрицают все общественные и социальные достижения того времени, считая командно-административную систему чуждой и тормозящей поступательное развитие общества, забывая, что каждый период истории определяют некие объективные условия, диктующие конкретную экономическую и социальную организацию, то есть общественно-экономическую формацию с присущей властной атрибутикой, без которой невозможно обойтись.

Многие пострадали в результате последствий культа личности, репрессий, унесших миллионы человеческих жизней. Повторюсь, я не склонен идеализировать то время и людей. Однако, можно задаться вопросом: почему в наше время, когда уже более 15 лет демонтирована старая общественно-экономическая формация, мы все еще не можем достичь производственных показателей 1990 года, а население России устойчиво и стабильно сокращается из года в год? Почему не удается остановить этот процесс? Это уже не объяснить несовершенством прошлого общественного устройства.

Левон Осепян: – Какое было впечатление у Вашей бабушки от фильмов о Камо? Сумел ли, по ее мнению, актер Тонунц реально воссоздать на экране образ Камо?

Сергей Иоаннесян: – С ее точки зрения, насколько позволяют рамки художественного фильма, актеру удалось донести до зрителя реальный образ Камо с максимальной приближенностью к оригиналу. Она отзывалась о фильмах в самых восторженных тонах. Актеру удалось передать зрителю те черты характера Камо, которые, что очень важно, были присущи только ему.

– А что она говорила о показанной в фильме «Лично известен» самой сцене экспроприации?

– С ее точки зрения, именно этот фильм трилогии лучший, а сама сцена воссоздана реально. В 1958 году еще относительно свежи были воспоминания о том времени и самой личности легендарного революционера. Этой же точки зрения придерживалась и сестра Камо – Джаваира, которая скончалась в 1961 году, когда мне было уже 5 лет. Я помню эту статную женщину, особенно ее яркие глаза, стоящую и разговаривающую с дедом около рояля в нашей квартире. В 1954 году Джаваира присутствовала на свадьбе моей матери в Москве в ресторане «Савой».

– Как Ваша семья оценивает версию о насильственной гибели Камо?

– Могу сказать, что бабушка не считала его смерть насильственной, все-таки это трагическая случайность.

– Можете ли Вы поделиться воспоминаниями семьи о той ауре, которая была в Тифлисе 30-х годов (потом грузины переименовали его в Тбилиси, Эриванская площадь была переименована в площадь Берия, площадь Ленина и сейчас площадь Независимости – названия соответствовали изгибам истории. На этой площади во время визита американского президента, по иронии судьбы, на него едва не было совершено покушение в 2005 году).

– Это был в прямом и переносном смысле очень теплый многонациональный город, где между людьми царили дружеские почти родственные отношения, ближний делился с близким всем, что у него было, отсутствовал национализм. Сейчас модно ругать то время и говорить о том, что тогда зарождалось неравенство и т.д. Это были годы нормальных человеческих отношений, хотя случались и конфликты: жизнь многогранна. Тем не менее, по воспоминаниям многих, несмотря на трудности, злобы и ненависти в обществе не было. Ценности были едины, а люди не испорчены. Материального неравенства фактически не было.

– Давала ли Нора Тиграновна Деканозова какую-то оценку или характеристику высшим руководителям рейха, с которыми ей приходилось общаться на приемах?

– Фон Риббентроп, с ее точки зрения, был очень пунктуальным и аккуратным чиновником, от которого всегда исходил приятный запах одеколона, чего не скажешь о Гитлере: весь с растрепанными волосами, мысли которого, даже когда он здоровался, были далеко, и он думал о чем-то своем. Когда ночью 22 июня 1941 года Риббентроп официально уведомил посла Деканозова о начале войны, он, по словам Норы Тиграновны, выглядел беспомощным с выступившими на лбу капельками пота. Однажды, Нора Тиграновна рассказала, как мужа меняли на немецкого посла – фон Шулленбурга – и они добирались в Москву несколько дней окружным путем через Турцию.

– Как Вы лично оцениваете деятельность Берии на основе воспоминаний окружавших Вас людей?

– Непростой вопрос. Я бы ответил так: этот человек сделал для страны не только плохое. В частности, курировал атомный проект. Однако, как мне кажется, вешать на него все прегрешения режима, в том числе ярлык иностранного шпиона, не верно. Думаю, что время, в конце концов, все рассудит, ведь с 1953 года прошло чуть больше 50 лет, а это, по историческим меркам, небольшой срок. Не может один человек быть ответственным за все нарушения, собрать все отрицательное. Нет идеального общества, как нет и идеальных государственных чиновников. Образ отрицательный личности Берии, вобравшего в себя весь негатив, был создан его окружением, пытавшимся снять с себя всю ответственность.

– Хотела ли бабушка после переезда в Москву вернуться в Тбилиси?

– Безумно. В 1986-м, на 94 году жизни, она скончалась в Москве, уснув и не проснувшись. По ее завещанию, прах погребен на Сабурталинском кладбище в Тбилиси рядом с мужем и сыном. И каждый раз, приезжая в город, я прежде всего направляюсь на кладбище, вспоминая ее слова о том, что в Москве у нее было все, кроме Тбилисского духа и воздуха. И я склонен, как всегда, согласиться с ней.

– А как Вы сам относитесь к Тбилиси?

– Самые сильные впечатления – это впечатления детства. Первые семь лет жизни, до поступления в школу в Москве, я жил в Тбилиси. С детства, общаясь с такими же, как я, у меня никогда не возникал вопрос о национальной принадлежности. Основываясь на детских впечатлениях, в ответ на то, что происходит сегодня, я вывел свою формулу – «лицо тбилисской национальности».

В нашем доме жил народный поэт Грузии Карло Каладзе, жена которого первый раз в моей жизни привела меня в национальный музей, в котором работала, а сын Карло, – безвременно скончавшийся Гульда, – первый раз покатал меня на гордости всех грузин – автомобиле Волга ГАЗ-21, который стоял во дворе в гараже, по крыше которого я бегал каждый день. Со своим другом детства Никушей Чигогидзе я сыграл в 1963 году на балконе свою первую партию в шахматы и был бит, в прямом смысле этого слова, по голове шахматной доской после того, как попытался украсть главную шахматную фигуру – ферзя. Я даже помню величественную копну черных волос садящегося в черный автомобиль Эдуарда Шеварднадзе, занимавшего в конце 50-х – начале 60-х гг. пост Первого секретаря ЦК ЛКСМ Грузии.

Уже в зрелые годы в 1976 году, находясь на зимних каникулах, я помню, как в подъезд ЦК ЛКСМ входил Луис Корвалан («Обменяли хулигана на Луиса Корвалана»), катящиеся по его лицу слезы. Помню величавую походку Остапа Бендера – Арчила Гомиашвили – царствие ему небесное, – бывшего ближайшим другом отца моего товарища, проживавшего в соседнем дворе.

В 1990 году мне довелось сопровождать в Грузию, по просьбе дирекции института, в котором я работал, вице-президента Американского Сити-банка Стива Льюиса. В ходе поездки мы официально встречались с тогдашним президентом Грузии – З.К.Гамсахурдиа и вели переговоры об открытии прямого воздушного сообщения между Тбилиси и Атлантой. Из-за нас на два часа был задержан вылет самолета, на котором мы возвращались в Москву, что стало шоком для американца («У нас это невозможно»).

С новым «старым» президентом Грузии Шеварднадзе я встречался в мае 1994 года, сопровождая известного американского политика Джона Кристала и почетного президента СNN Майка Гартнера, желавших установить новые политические контакты на постсоветском пространстве. Кстати, скончавшийся в 2000 году Джон Кристалл был племянником знаменитого Росуэлла Гарста, ферму которого посетил во время своего первого визита в США в 1959-м Никита Хрущев, после чего победное шествие по нашим полям начала кукуруза. И это очень малая часть моих воспоминаний.

– Каковы, на Ваш взгляд, особенности жизни в Тбилиси в 60-е и 70-е годы?

– Это время изобилия и расцвета на основе финансовых дотаций Союзного центра. Интенсивно развивалось, несмотря на запреты, частное предпринимательство. Множились так называемые цеховики – наиболее предприимчивые люди, послужившие прообразом современных олигархов. Кстати, не буду называть его фамилию, один из нынешних олигархов в те годы ходил по нашей улице Мачабели, собирал и сдавал бутылки в тот же самый приемный пункт, куда сдавал бутылки и я. Так что, что-то общее с олигархами есть, как видите, и у меня. Все большое начиналось с малого. Даже в рамках командно-административной системы шло формирование известных сегодня своим богатством предпринимателей. Недавно я узнал о смерти внука легендарного цеховика Лазишвили (лечившегося в 60-е годы у моего дяди), который в начале 70-х годов был осужден на 15 лет, а наказание отбывал, работая в цеху на государство.

Вспоминаю и события февраля 1976 года, когда у памятника Ленина перед Горсоветом в Тбилиси покончил жизнь самоубийством ответственный сотрудник Министерства Внутренних дел Грузии, конфликтовавший, по слухам, с самим Шеварднадзе.

– Помните ли Вы знаменитые серные бани?

– Я их посещал с раннего детства и прекрасно помню тот неповторимый запах серной воды, банщиков и стуки в дверь с требованием освободить номер по истечении сеанса. Словами передать это невозможно. Это было единственное место, которое я в детстве посещал с удовольствием, в отличие от принудительных походов в гости, которые я просто ненавидел. А знаменитого мыльного пузыря, надуваемого банщиком, нет больше нигде в мире и сравнить это не с чем.

– А хинкальная на Вельяминовской?

– Это достойно упоминания. Небольшой подвальчик, примечательный лишь тем, что в любое время из него исходил потрясающий запах грузинских пельменей – хинкали и валил пар, но это было неповторимо.

Первый раз я попал туда в 1970 году и с тех пор ничего подобного или лучшего нигде не пробовал. А чего стоил тот ритуал обслуживания, когда пузатый повар-буфетчик подавал на стол целую гору хинкали, непонятно, как умещавшихся на маленькой тарелке. Секрет качества этой хинкальной состоял в рецепте мясного фарша. А критерием качества был и остается запах бульона, истекающего из хинкали и сопутствующий аромат...

ioannesyan3.gif (46002 bytes)