Воспоминания

Римма Демирчян

Мои встречи с Арамом Ильичом

Познакомились мы с Арамом Ильичом в Кунцевской больнице в Москве в 1975 году. Меня часто навещала внучка Ованеса Туманяна Анаида Мушеговна Арутюнян. Однажды во время очередного визита она сказала, что двумя этажами выше лежит Арам Хачатурян, перенесший операцию по удалению почки.

Естественно, я захотела познакомиться с Арамом Ильичом, и мы с Анаидой Мушеговной, не откладывая в долгий ящик, поднялись к нему. Когда мы вошли, Арам Ильич сидел в одном исподнем и завтракал (оказывается, в этот день его впервые подняли с постели). Хотя была предварительная договоренность, и наш визит не был неожиданным, Арам Ильич в первый момент немного растерялся, но, быстро собравшись, сказал с неподражаемым юмором: «Пардон, я при полном параде». Все присутствующие рассмеялись, и минутная напряженность спала.

После обмена взаимными любезностями и комплиментами Арам Ильич вдруг сказал: «А Вы знаете, я на Вашего супруга очень обижен».

Я удивилась: «Почему, Арам Ильич»?

«У меня в Ереване особняк на улице Баграмяна, и у меня есть большой архив, который я предложил сдать государству с тем, чтобы мне сделали дом-музей. А какой-то чиновник мне говорит: “Пишите заявление”. Это я должен писать заявление? Я отдаю даром свой архив, который с удовольствием примет любая страна мира, я дарю особняк под дом-музей, и я еще должен писать заявление»? Тут я постаралась убедить его, что это не отказ и не чиновничья волокита, а элементарная необходимость. Его заявление нужно, чтобы начать дело по созданию музея.

«А что касается Карена Сероповича, говорю, то Вы напрасно на него обижаетесь. Он очень любит Вашу музыку и хорошо знает ее».

Тут он удивил меня еще больше, обернулся и через плечо полупрезрительно бросил: «А что он знает, “Танец с саблями”, что-ли?»

Ведь «Танец с саблями» давно уже стал расхожим номером и звучал во многих ресторанах мира. Арама Ильича, видимо, несколько коробило, что его больше знают по этому танцу, чем по серьезным произведениям, и он решил, что и Карен Серопович знаком с его музыкой на этом уровне.

Я все это поняла и ответила: «Арам Ильич, Ваш “Танец с саблями” тоже достоин того, чтобы его знали. А Карен Серопович знает не только Ваши крупные, серьезные произведения, но даже некоторые сугубо профессиональные, камерные».

«Ну, а что, что конкретно?» — настаивал Арам Ильич.

«Ваши концерты, фортепьанный, скрипичный, Ваш концерт для виолончели, вторую симфонию, Ваши балеты и особенно «Спартак», который буквально обожает».

Арам Ильич поднял удивленный взгляд, а затем задумался, но ничего не ответил.

Наш разговор продолжался, в основном, говорил Арам Ильич. Он рассказал, как начинал учиться музыке (ведь это было в довольно позднем для начинающего музыканта возрасте):

«Привели меня в комнату, где было много инструментов. То ли их демонстрировали, то ли просто собрали в одном помещении (уже не помню). Привели и спросили, на каком из них я бы хотел учиться играть. Вот на этом, я указал на скрипку, но не назвал инструмента, т.к. не знал как он называется». Так началось его обучение музыке.

Потом, слово за слово, разговор зашел о его здоровье, и я сказала, что он должен скорее поправиться, потому что он очень нужен, он должен долго жить и много еще сделать.

Арам Ильич на это ответил: «Да, у меня есть заветная мечта, я давно хочу написать монооперу, одно действие для одного голоса, моего любимого голоса».

«Какой же это голос, если не секрет», спрашиваю я.

«Голос Елены Образцовой. Я давно мечтаю, чтобы целое действие пела только она, вот это я и думаю написать».

Я ответила, что с удовольствием поддерживаю его идею, т.к. мне самой тоже очень нравится голос Елены Образцовой.

В конце беседы я пригласила Арама Ильича в Армению: «Какие бы ни были у Вас планы, включите в них, пожалуйста, и поездку в Ереван». Я это сделала из самых непосредственных побуждений, просто от души. Но мое приглашение, как я поняла позже, оказалось как нельзя кстати. Дело в том, что вопрос дома-музея стоял еще задолго до того, как Карен Серопович стал руководителем республики, но по каким-то неизвестным мне причинам, ход этому делу не был дан. Арам Ильич был очень обижен этим и долго не приезжал в Армению. Кстати, там же в палате Арама Ильича я познакомилась с его сыном Кареном, очень приятным молодым человеком, который исключительно заботливо и нежно относился к отцу.

Через два дня меня перевели в больницу на улице Грановского, где я пребывала постоянно. Арам Ильич решил, что я уехала, а я подумала, что его выписали, и наше общение на какое-то время прекратилось. И вдруг в один прекрасный день входит ко мне какой-то молодой человек (оказалось, один из аспирантов Арама Ильича) с букетом великолепных, необыкновенной красоты розово-белых гвоздик: «Это Вам от Арама Ильича». Тут только я узнала, что он еще в больнице. К букету прилагалась маленькая записка: «Уважаемая Римма, желаю Вам здоровья. О Вашем пребывании в больнице я узнал от Ивана Христофоровича. Привет и мои самые добрые пожелания».

После этой весточки мы стали общаться опосредованно, из больницы в больницу. Иногда мне из дому посылали домашние обеды, чтобы хоть немного разнообразить пресную больничную пищу. Раза два я поделилась с Арамом Ильичом, и следующая записка содержала благодарность за долму с виноградными листьями и форель.

Дальнейшие наши встречи состоялись уже в Ереване, куда весной 77-го года Арам Ильич вместе с сыном Кареном прилетел для участия в торжествах, посвященных его 70-летию.

Состоялись концерты Арама Ильича в Большом зале филармонии, его встречи с общественностью в Ереване, других городах и районах Армении. Встречи проходили интересно. Музыкальная общественность и народ всюду встречали его очень тепло. По указанию Карена Сероповича, все это снималось на кинопленку, и был создан фильм о пребывании Арама Ильича в Армении.

Перед началом заключительного концерта я спустилась с ложи, чтобы еще раз поздравить Арама Ильича. А он увидел меня, сразу взял мою руку и сказал: «Пойдем, ты будешь сидеть рядом со мной». Я подумала, что буду себя чувствовать неловко рядом с Арамом Хачатуряном в такой знаменательный день и попробовала отговориться: «Арам Ильич, но меня ждут наверху друзья». Однако Арам Ильич настоял на своем: «Неужели сегодня есть кто-нибудь важнее меня? По-моему, сегодня мой день». «Конечно, Ваш день», согласилась я. Мы вдвоем вошли в зал и сразу оказались в центре внимания, под светом юпитеров. А в перерыве все кинулись к Араму Ильичу за автографом. Я и его сын помогали, как могли.

В эти дни (22 апреля, как записано в рабочем дневнике Карена) состоялась встреча Арама Ильича с Кареном Сероповичем в рабочем кабинете последнего. Они встречались не раз и раньше, но эта встреча была особенной и по длительности, и по содержанию. Она подробно описана бывшим в то время помощником Самвелом Даниеляном в его воспоминаниях, на которые я и буду ссылаться ниже. Карен во время беседы отключил все телефоны, так что, когда из Москвы по правительственной связи раздался важный и срочный звонок, помощник был вынужден войти в кабинет, чтобы предупредить:

«Сделав два шага, я в оцепенении встал. Явившаяся моим глазам картина потрясла меня. Я увидел слезы в глазах великого Хачатуряна, а сидящий напротив него Демирчян вдохновенно напевал. Я прислушался. Это была мелодия из балета «Гаяне». Молча, положив перел ним записку с фамилией звонившего, я вышел».

Выйдя из кабинета, взволнованный Арам Ильич сел около Даниеляна и сказал:

«Благодаря моим встречам, общениям, беседам с Кареном Сероповичем, я не только ощущаю себя армянином, я горжусь этим. Меня принимали, я встречался с руководителями многих стран мира, где давал концерты. Но я горжусь тем, что у Армении такой лидер, человек такой разносторонней образованности, так глубоко, тонко понимающий музыку, обладающий таким удивительным слухом. Ты знаешь, я ушам своим не верил, он по моей просьбе напевал мне целые отрывки из балетов. Он почти наизусть знает мои «Спартак» и «Гаяне», симфонии, концерты для фортепиано, скрипки и виолончели. Он прекрасно знает европейскую и мировую музыкальную классику, многое помнит наизусть. Это что-то невероятное, с ним интересно беседовать на любую тему, обсуждать разные вопросы, проблемы. Он удивительный человек. Слушая его, я прослезился это были слезы гордости».

Вообще хочу отметить, что между Арамом Ильичом и Кареном установились чисто дружеские, очень теплые человеческие отношения, подкрепленные взаимным уважением и взоимопризнанием. Не случайно в этот приезд во время беседы Арам Ильич изъявил желание быть похороненным в Ереване.

Карен очень любил Арама Ильича и высоко ценил его и как композитора, и как человека. Он считал Хачатуряна величайшим композитором XX века, наряду с Шостаковичем и Прокофьевым, а балет «Спартак» считал просто шедевром. Не было такой недели, чтобы он раза два, а то и больше не слушал эту музыку. Всегда слушал поглощенно, как в первый раз, и часто говорил: «Все-таки как велик Хачатурян, какая бесподобная музыка!»

А однажды он сказал, что только человек с тонкой, кристально чистой душой, открытой миру, мог создать эту удивительную музыку, божественную, возвышенную и в то же время доступную всем.

Карен очень любил «Оду Радости» Хачатуряна. В свое время по праздникам, юбилеям, торжественным случаям организовывались правительственные концерты. При Карене Сероповиче эти концерты носили, как говорили, концептуальный характер. Номера подбирались строго и соответственно, лучшие из всего, что можно было представить. По предложению Карена Сероповича, концерты завершались «Одой радости». Исполнял ее большой объединенный хор в составе государственной капеллы под руководством Оганнеса Чекиджяна и хора радио и телевидения. На этом фоне звучало прекрасное меццо Гоар Галакян. Впечатление получалось потрясающее, величественное и торжественное. Весь зал замирал и, казалось, дышал одним дыханием, чувствовал одним чувством. И это, конечно, в первую очередь, было заслугой музыки Хачатуряна.

О Хачатуряне-человеке Карен Серопович хорошо сказал в надгробном слове на траурном митинге: «Арам Ильич завоевал сердца людей не только своим совершенным искусством, но и своим огромным человеческим обаянием, добротой, отзывчивостью. К нему тянулись, его любили».

Действительно, невозможно было его не любить. В нем была какая-то детская непосредственность, незащищенность. Я, например, в течение всей жизни наблюдала и могу сказать, что такое бывает чаще всего у великих людей, больших талантов.

Расскажу один случай, забавный довольно, но он о многом говорит. В одном из московских залов отмечалось его семидесятилетие. Во время концерта Карен Серопович вместе с гостями из политбюро сидел в правительственной ложе, а я, Арам Ильич и тогдашний постоянный представитель Армении в Москве Эдуард Айказян сидели в зале. Позже мне Айказян рассказал, как Арам Ильич его попросил: «Когда после концерта меня будут вызывать на сцену, я буду отнекиваться, но вы настаивайте и поведите меня на сцену, ведь все-таки я должен там появиться». Люди несведующие, не знающие Арама Ильича, могут приписать это тщеславию, переоценке своей личности. Но это абсолютно не соответствует действительности. Этот человек буквально купался в лучах славы во всех уголках мира. Конечно, еще раз увидеть, почувствовать любовь и поклонение публики это совершенно естественное желание. В этом поступке вижу прежде всего и скромность, сдержанность, то, что он не бросается сразу на сцену, и артистизм он хотел, как истый артист, предстать перед публикой красиво. Словом, мы потом немножно посмеялись, но по-доброму, с любовью посмеялись. Он был очень деликатный, очень чистый и душевный человек. Эти его качества сказывалась и во время разговора, и в поступках.

Первого мая 1978 года, когда все ушли на парад, и я в доме была одна, раздался звонок из Москвы. Карен Хачатурян тихим, грустным голосом сообщил: «Римма Агасиевна, ночью умер папа». И дальше добавляет: «Я еще никому не сказал, Вы первая, кому я это сообщаю».

Арам Ильич был тяжело болен, и его смерть не была неожиданностью, но смерть великих всегда не ко времени и всегда потрясение. Мы с Кареном смерть Арама Ильича пережили не только как общенациональную утрату, но и как личную потерю, потерю друга.

С похоронами не все получилось гладко. Об этом уже писали, но я все-таки уточню некоторые детали. Арам Ильич в завещании изъявил желание быть похороненным в Ереване. Когда Карен Серопович с соответствующей просьбой обратился к председателю Союза композиторов СССР Тихону Хренникову, тот вначале сразу согласился, но через некоторое время отказался дать согласие (было очевидно, что в центре на него было оказано давление). Карен начал обзванивать все инстанции: сперва звонил заведующему отделом культуры Шауро, затем секретарю по идеологии. Но никто не соглашался, не хотел (да и не мог) взять на себя ответственность. Тогда Карен вынужден был позвонить Михаилу Андреевичу Суслову. Не знаю, что он там говорил, как убедил, но согласие было получено. Однако тут возникло новое осложнение. Родные желали, чтобы Арама Ильича похоронили в прилегающем к оперному театру скверике. Тут для беседы с родными Карен подключил и председателя Союза композиторов Эдуарда Мирзояна, и секретаря ЦК по идеологии Карлена Даллакяна, и даже католикоса Вазгена I. Последний и убедил родных, что захоронение вне кладбищенской ограды противоречит нашим церковным заповедям, и захоронение было сделано в Пантеоне.

Я очень хорошо помню, да и все очевидцы запомнили этот день. Если на минутку отвлечься от того, что похороны это всегда величайшее человеческое горе, трагедия расставания навсегда, то о похоронах Арама Ильича можно сказать, что это были прекрасно организованные, великолепные, очень торжественные похороны. Нация его не просто хоронила, а провожала красиво и достойным образом. Вдоль всей дороги стояли люди, в основном молодежь, и бросали цветы, так, что вся дорога до Пантеона (а это несколько километров), была усеяна розами и гвоздиками. Правда, когда дошли до Пантеона, начался сильный дождь, не дождь, а просто ливень. Мы, женщины, прикрылись зонтами, но Карен и все руководство как стояли, так и остались стоять с неприкрытыми головами. Промокли до ниточки, но выстояли. Таково было уважение к памяти Арама Хачатуряна. Карен после похорон все переживал, что гроб залило водой, интересовался, смогли ли как следует осушить гроб или нет.

Дом-музей состоялся, конечно. Тот дом-музей, первый разговор о котором происходил между нами в Москве.

Когда я собирала материалы для книги «Капли из большого моря. Карен Демирчян в воспоминаниях благодарных современников», в числе авторов оказался и бывший при Карене Сероповиче министр строительства Левон Шахбазян. В своих воспоминаниях он написал также о начале строительства дома-музея Арама Хачатуряна. Он тогда был начальником строительного треста и занимался ремонтом двух ведущих музыкальных залов оперного и зала Большой филормонии. Это был не просто капитальный ремонт, но и частичная реставрация и достройка. У здания оперного театра достраивали наружную колоннаду (капители), согласно проекту Таманяна.

Рассказывает Левон Шахбазян: «Вызывает меня к себе Карен Серопович и говорит, что вот впереди 80-летие Арама Ильича, надо обязательно успеть построить музей, берешься ли ты за это?». Шахбазян сразу возразил, сказал, что он и так уже занят большим и ответственным делом реставрацией залов, что он не может взять на себя еще новую ответственность и подвести руководство, тем более, что сроки очень сжатые (около года).

«Карен Серопович молча выслушал меня, затем взял под руку и повел в соседнюю, прилегающую к кабинету комнату. Он открыл дверь, и я ахнул от неожиданности. Там сидели все руководящие работники из области культуры, в том числе и председатель Союза композиторов Э.Мирзоян. «Товарищи, сказал Карен Серопович, вот товарищ Шахбазян согласился и взял на себя обязательство в срок успеть сделать музей. Так что ваши опасения напрасны». Шахбазян оказался перед фактом и ничего не смог возразить.

Так началось строительство музея. Это было совсем нелегко. Время от времени центральное руководство в целях экономии запрещало подобные стройки и всякие «архитектурные излишества», и как раз этот год оказался именно таким. Однако невзирая на запреты Карен Серопович настаивал на продолжении строительства, требовал не простаивать ни одного дня, чтобы успеть сдать музей во время, а все вопросы, связанные с Москвой, брал на себя. Так строился музей. Каждый раз, когда я оказываюсь в поле зрения, Гоар Арутюнян, которая стояла у истоков создания музея и долго им руководила, начинает вспоминать и рассказывать, какое большое внимание уделил созданию музея Карен Серопович, как многими вопросами занимался он лично.

Мне рассказали, например, что даже осветительную технику для музея (люстры, бра) по каталогу люстр Эрмитажа Карен выбирал лично.

Каждый раз, когда я мысленно возвращаюсь к прошлому, у меня возникает ощущение, будто есть нечто знаковое в том, что дом-музей Хачатуряна и дом, в котором жил Карен Демирчян и на котором памятная доска, стоят не то что рядом, а буквально смотрят друг на друга, словно Арам Ильич и Карен Серопович продолжают свой неоконченный разговор о жизни, о музыке, о прекрасном. И в Пантеоне они покоятся почти рядом. Мне кажется, это судьба.

Волею злого рока я часто бываю в Пантеоне у Карена. И раз в году, 6-го июня, я обязательно посещаю могилу Великого армянина, прекрасного человека Арама Ильича Хачатуряна и возлагаю цветы на его надгробье.


[На первую страницу]
Дата обновления информации: 02.07.07 16:36