Впечатления

Карина Манушакян

Рассказы

Монотонно стучат колеса.

Я сижу в поезде и смотрю в окно. Осенние пейзажи средней полосы мелькают перед глазами со скоростью, достаточной для того, чтобы наслаждаться увиденным, предаваясь воспоминаниям...

«Уважаемые пассажиры, наш самолет произвёл посадку в аэропорту «Эребуни» столицы Армянской Советской Социалистической Республики города Еревана.

Температура в городе +39 градусов.

Экипаж самолета прощается с вами...»

— Потерпи, кез матах¹, сейчас будет лучше, сейчас выйдем на свежий воздух.

¹ кез матах — ласкательное обращение на армянском языке.

Я с любопытством смотрю в иллюминатор: незнакомый жёлто-оранжевый пейзаж на фоне нереально голубого неба...

— Пойдём.

Я встаю, но ноги почему-то не держат. Я пытаюсь сделать шаг...

— Пропустите. Ребёнку плохо!

«Надо же, — думаю я, — какому-то ребёнку плохо.»

Люди перед нами расступаются, жалостливо глядя на меня сверху вниз. Меня выводят под руки на трап.

Я делаю глубокий вдох. Какой здесь удивительный воздух! Тишина после самолётного гула кажется нереальной и звонкой...

Я делаю ещё один вдох.

Находясь на верхней ступеньке трапа, я вижу выжженные Солнцем холмы и деревья в виде высоких свечек, я слышу незатейливое щебетание птиц и ощущаю непонятный дурман, то ли от тяжёлой посадки, то ли от горячего пьянящего воздуха, проникающего в меня с каждым вдохом. Всё, что окружает меня, кажется сказочно нереальным...

— Смотри, цавет танем, это наша историческая Родина!

— А что такое историческая Родина?

У здания аэропорта нас встречают незнакомые мне люди. Они радостно целуют меня в щеку, отчего щека становится влажной. Но я не успеваю её протереть, так как влага исчезает очень быстро.

Нас сажают в машину.

— Хехч ереха, — произносит незнакомая мне женщина и ласково смотрит на меня.

Мне кажется, что она что-то говорит маме о моём самом красивом платье, надетом специально для такого торжественного случая — розовом платье с белыми цветочками.

— Инчкама сепяртнац! Вочинч, эса галуенк тун...²

² Какая бледная! Ничего, сейчас приедем домой... (арм.)

Как странно здесь разговаривают. Вроде бы по-армянски, но как-то непонятно...

Сколько лет назад это было... Лет тридцать? Нет, кажется больше...

Всюду, где мы появляемся, нас встречают улыбающиеся радостные лица. Нас принимают как самых почётных гостей: возят по достопримечательностям, везде, куда бы мы ни заходили, накрывают столы.

Я в жизни столько не ездила на машине и так часто не садилась за стол в течение дня. Мне даже показалось, что в этом городе нет городского транспорта, а люди целыми днями сидят за празднично накрытыми столами и произносят тосты...

«Фии....иу» — проносится встречный поезд. Стук колёс усиливается. Кажется, этот грохот никогда не кончится... Наконец, встречный товарный уносится прочь и только размеренное «та-там» метрономом стучит в ушах...

— Эребуни был построен царём Аргишти 2750 лет назад... — звучит голос экскурсовода.

Я убегаю от группы и захожу в большую комнату, пол которой усыпан песком. Странно, здесь, наверное, также бегали дети, только много веков назад.

Какой сказочный город этот Эребуни. Наверное, когда-то он был наполнен криками уличных торговцев, а прекрасные дамы в разноцветных шёлковых шалях, развевающихся на ветру, спешили прикрыть ими гранатовые уста... А здесь, на этом самом месте, наверное, располагался звездочёт и предсказывал судьбу всем, кто этого желал... Мне кажется, я видела об этом кино. Эребуни, город-крепость, находился на горе и его, говорят, недавно раскопали археологи...

Какая нескончаемая лестница вниз! Мне кажется, что, когда мы поднимались, она была короче.

— Смотри! Это гора Арарат.

— Где?

— Да вот же — в небе!

— Как! Разве гора бывает в небе?

Я пытаюсь увидеть гору, но вижу только большое белое облако на голубом фоне.

— Ну, вот же, вот! — уже почти кричит брат.

— Где? Это же облако!

— Дурочка! Это — снежная вершина!

— А где сама гора?..

Начало осени. Разноцветные деревья, от ещё пока зелёных до вечнозелёных, радуют глаз... Однообразный стук колёс складывается в монотонное: о-сень, о-сень, о-сень... Из солнечной полосы поезд въезжает в полосу тени от тучи... Ещё несколько мгновений и начинается дождь. Поначалу капли хлёстко ударяют в стекло, затем сливаются в единый мокрый поток и окно становится непрозрачным...

— Скажи: «Пулпулак», — говорит брат и нажимает пальцем на маленький водяной фонтанчик, орошая меня хрустальными холодными брызгами, многократно преломляющими солнечные лучи.

— Сам ты пулпулак!

— Да чего ты обиделась, этот фонтанчик называется «пулпулак».

Дождь прошёл незаметно. Мы опять едем вместе с Солнцем. Оно весело заглядывает в окно, пытается отвлечь меня от воспоминаний. Я прищуриваю глаза...

Странная птица, высеченная на камне, смотрит клювом в сторону. Она больше меня. Я завороженно смотрю на неё. Хотя один глаз птицы и обращён в мою сторону, но смотрит она не на меня, а куда-то в даль, простирающуюся за мной. Интересно, почему художник не высек её смотрящей мне в глаза... Как странно, что среди развалин высоченного храма остались куски камней с цельными рисунками.

— А здесь строитель высек из камня самого себя, — говорит экскурсовод.

Странно, какой маленький строитель, и какой большой орёл.

— Встань под рукой великого Месропа Маштоца. Пусть просветит тебя Великий Учитель, — произносит заклинание папа.

— Но он же каменный, как он меня просветит...

От резкого толчка я возвращаюсь в реальность. Поезд стоит посередине поля. Наверное, дует ветер: придорожные кусты гнутся то вправо, то влево... Солнце лучами жёлто-холодного цвета пронизывает сиротливо стоящий поезд насквозь... Слышна приглушённая неторопливая речь попутчиков...

Ура! Мы едем на Севан! Мама сказала, что можно будет искупаться в озере.

Машина мчится очень быстро, но дорога, кажется, никогда не кончится...

Севан. Большое море, которое почему-то называют озером. Говорят, мы находимся высоко над уровнем моря, но мне это не очень понятно. О каком море идёт речь, если Севан — это озеро.

Озеро светится голубым светом отражённого неба. Я ступаю в воду — очень холодную и желанную.

— Ахчи, кмрсес. Дурс ек.

— Нет, мне не холодно, — отвечаю я, почему-то понимая язык, — мама разрешила!

— К’ иванданас.

— Че! — кричу я на чисто армянском.

«Та-там, та-там...» Мы опять в пути. И когда только поезд тронулся? Берёзовый частокол делает свет уходящего за горизонт Солнца прерывистым, поэтому свет этот кажется разбитым на множество тонких лучиков...

Мужчина с сильно надутыми щеками, которые, кажется, вот- вот лопнут, извлекает потрясающие звуки из тонкой невзрачной трубочки. Звуки так ёмки, что хочется думать о чём-то вечном и возвышенном, но не хватает жизненного опыта... Взрослые слушают музыканта очень внимательно, а мама и папа почему-то плачут...

На переезде усталые машины провожают нас грустными глазами фар...

Торжественное прощальное застолье. Как много людей — и все наши родственники и друзья.

У подъезда — несколько машин. Атмосфера шумного суетного погружения отъезжающих и провожающих в машины обрывается последним хлопком закрывающейся автомобильной двери... Эскорт делает прощальный круг вдоль домов под театрально натянутыми, подвешенными высоко в небе, разноцветными бельевыми веревками... Дети, ставшие за это время моими друзьями, бегут вдогонку с криками: «Приезжай ещё!»...

«Та-там, та-там». Стемнело. Не видно ни зги. Только два ярких луча света, движущихся параллельно поезду, говорят о том, что рядом с железнодорожным путём дорога.

Самолёт стремительно разгоняется и незаметно отрывается от Земли. Я сижу у иллюминатора, и мне почему-то хочется плакать. Самолёт набирает высоту, разворачивается, делает прощальный наклон над ночным Ереваном и, дав напоследок ещё раз взглянуть на столицу исторической Родины, берёт курс на Север. Где-то там внизу, среди огромного количества ночных огней, выделяется громадный горящий факел...

Много лет минуло с тех пор...

Это было моё первое «кругосветное путешествие» Москва—Ереван—Москва. Минуло много лет. Но всё, что я ощутила тогда, вошло в меня с тем первым глубоким вдохом, на трапе самолёта, и осталось в памяти каким-то сказочным солнечным пятном с ароматом горячего от яркого света воздуха, с запавшим в сердце звуком пения птиц и странного инструмента, с твёрдым названием «дудук», улыбающимися лицами людей, смотрящих на меня по-доброму сверху вниз.

Армянская музыка

Издалека, тихо, почти не привлекая внимания, льётся музыка. Грустная мелодия, кажется, вьётся тонким кружевом на слабом, почти незаметном ветру. Музыка льётся незаметно, не прерывая ход мыслей, не отвлекая от внутреннего миросозерцания.

Постепенно мысли выстраиваются в караван, движущийся в такт заунывной мелодии. Караван этот ведёт в прошлое...

— Ну что же ты, цавет танем, не танцуешь? Ну, скорее подними руки, как мы все, ну не стесняйся же...

— Но мне совсем не хочется танцевать — ведь эта музыка очень грустная, как можно под неё танцевать. Я не люблю грустить...

Караван мелодий движется медленно, оттягивая самые тонкие струны души...

Тёплый вечер. В доме пахнет печёными пирогами. Звонок. Телеграмма. Слёзы...

Почему взрослые плачут? Мне, кажется, тоже грустно...

Вот мелодия, кажется, становится чуть веселее, кажется, уже готовы разойтись облака...

Я подхожу к чуть приоткрытой двери... Папа танцует перед мамой. Они оба улыбаются... Иди же! Мама легко поднимается, руки подняты вверх, глаза опущены... Отец «гарцует» вокруг мамы... как мелодия одного дудука вьётся вокруг мелодии другого...

Музыка становится всё душевней. А может быть, глубже проникает внутрь...

Дорога вьётся между холмами цвета выжженной солнцем травы... Иногда мелькают оазисы из деревьев, покрытых необычными цветами... Воздух дрожит от жара... Но вот картина меняется: появляются зелёные горы, внизу маленькая речушка, похожая на ручей, издаёт шум грозного водопада, она бежит быстрее нашей машины. За поворотом появляются первые дома — окраина села...

— Здравствуй, бабушка!

— А ты кто?

— Я дочь твоего сына...

— Вай, цавет танем, иди, я тебя поцелую...

— А ты кто?

— Я дочь твоего сына.

— Вай, цавет танем, иди, я тебя поцелую...

Странная болезнь склероз...

Почему наша музыка такая грустная? Мне кажется, я уже вынула из себя всю душу, а она продолжает бередить то, что осталось...

Свадьба. Многословный тамада. Лампочки, подвешенные в воздухе, по возможности освещают торжество... Накрытые столы ломятся от «широты кавказской души»... Кларнет старается играть веселей. Звук его разносится далеко за пределами двора, вибрирует в воздухе, уходит на край улицы, возвращается... Люди танцуют, веселятся. Кларнет старается играть веселей, но это у него не получается... Как будто не даёт забыть, что в жизни всегда рядом с радостью не дремлет грусть.

Караван продолжает идти. Путники устали, опустошены, но музыка продолжает совершать своё восхождение вглубь, туда, где прячется самое потаённое... Глаза неспешно наполняются слезами.

Тёплый весенний день. День рождения. Последний с обоими родителями. Как звонки бокалы, как красивы цветы, как добры тосты, как счастливы лица, как беззаботна я, не подозревающая ни о чём. Как весела та музыка в сравнении с этой...

Слеза зреет в глазу долго, но, найдя дорогу, она течёт как ручей: одна капля спешит догнать другую... Ком в горле сдерживает звук, а музыка продолжает своё очищающее душу действо, и нет ей конца...

Но вот караван постепенно уходит в туман. Отыграла музыка скрипкой — об ушедшей молодости, отпела-оплакала близких кларнетом, аккордеоном напомнила о радостях и сильнее зазвучал барабан, отбивая безудержный такт жизни.

[На первую страницу]
Дата обновления информации: 08.09.05 14:40