Ереван, издательство «Зангак—97», 2002, 296 стр., ISBN 99930-2-390-6От автора Записи, которые я веду, конечно, не подлежат обнародованию, по крайней мере в ближайшие десятилетия. Но я всё же веду их, уподобляясь сказочному брадобрею царя Мидаса. Помните, не смея разгласить тайну, но и не умея молчать, он вышёптывает её по ночам в глухом, безлюдном лесу. Но мы знаем и другую сказку, тоже о брадобрее, очень похожую на эту. Александр Македонский, как повествует предание, имел рога, о существовании которых знал только его личный брадобрей. Долго томился несчастный, не зная, как поступить с этой тайной: разглашать её — рисковать жизнью, а молчать было невмоготу. Брадобрей Македонского нашёл другой выход. Тайну эту вверял одинокому колодцу в степи, в который, наклонившись, вышептывал: — У Александра Македонского на голове рога. У Александра Македонского на голове рога... Прошли годы. Много, много лет. Однажды пастух, пасший своё стадо вблизи этого колодца, увидел: на дне его растёт камыш. Он опустился в колодец, выбрал одну камышину и смастерил себе свирель. Но когда он принялся играть на ней, то вместо песни вдруг из неё полетели слова: — У Александра Македонского на голове рога. У Александра Македонского на голове рога... Вот и я надеюсь на сказочную свирель. На пастуха, который извлечёт из этих записей крик моей души. Доведёт до потомков этот мой скорбный глас. Турецкие авторы о роли Сталина в армянском вопросе Известный турецкий историк Тевфик Быйклогу, ссылаясь на свою беседу с бывшим руководителем турецкой делегации на Московской конференции 1921 года (переговорах по заключению советско-турецкого договора) Юсуф Кемаль-беем, пишет: «22 февраля 1921 года во время нашей встречи со Сталиным он нам предложил оружие, деньги и помощь живой силой. «Армянский же вопрос вы уже сами разрешили», — сказал он» (Т. Быйклоглу «Ататюрк в Анатолии (1919—1921)». Стамбул, 1959, с. 21). Видный турецкий военный и политический деятель, первый посол кемалистской Турции в Москве генерал Али Фуад Джебесой, принимавший участие в советско-турецких переговорах 1921 года, пишет в своих воспоминаниях, что Чичерин не захотел решить вопрос о границах в пользу Турции, и только благодаря вмешательству Сталина удалось достичь соглашения: «Благодаря Сталину удалось разрешить те вопросы, которые завели переговоры в тупик». («Политические воспоминания генерала Али Фуада Джебесоя», газета «Ватан», 20 апреля 1954 г.). В специальном разделе «Сталин и армянский вопрос» Джебесой излагает беседу турецкой делегации со Сталиным в ночь на 23 февраля 1921 года. На вопрос членов делегации, будет ли армянская проблема обсуждаться на конференции, Сталин ответил: «Вы уже её разрешили. Если ещё остались неразрешимые вопросы, разрешайте сами» («Ватан», 20 апреля 1954 г.). Другой автор — журналист и историк профессор Ахмед Шюкюр Эсмер пишет, что наркомат иностранных дел РСФСР всё ещё колебался, подписать ли договор с турецкой делегацией, однако «благодаря вмешательству Сталина договор был подписан 16 марта 1921 года в Москве» (А. Эсмер. Турецкая дипломатия. Стамбул. 1959). «Тов. Ленин, я вчера узнал, что Чичерин действительно послал какое-то дурацкое провокационное требование об очищении Вана, Муша и Битлиса (турецкие провинции) в пользу Армении. Это армянское империалистическое требование не может быть нашим требованием, нужно запретить Чичерину посылку нот туркам под диктовку националистической настроенности армян. Сталин».
Составитель и редактор Лариса Исаакян
Дизайн Армен Игатханян, Рубен Игатханян
В 1923 году в Карабахе проживало 175000 человек, из них армян — 93,2%.
Армянское население НКАО в 1970 году по сравнению с 1923 годом сократилось на 36932 человек. То есть на 24%, а азербайджанское население области увеличилось на 16179 человек или на 147,8%. Русское население в 1970 году по сравнению с 1959-м уменьшилось на 27,2%.
За доблесть и героизм в боях Отечественной войны 15000 её участников были награждены боевыми медалями и орденами, 27 удостоились почётного звания Героя Советского Союза, а легендарный лётчик Нельсон Степанян — дважды.
Область дала вооружённым силам Советского Союза 18 генералов, много офицеров, таких талантливых организаторов, как маршал авиации С.С. Худяков (Арменак Ханферян), генерал-полковник М.А. Парсегов и многих других. 20 % Героев Советского Союза — армяне — уроженцы Нагорного Карабаха.
По данным всесоюзной переписи 1939 года, население НКАО составляло 150838 человек, из них армяне — 90%. От этого количества во время Великой Отечественной войны на фронт было мобилизовано 45000 тысяч, или 30% населения, а по Советскому Союзу из 194 млн. — 11 млн., то есть 6%. В процентном отношении здесь мобилизовано было в 5 раз больше, чем по всей стране. Погибло 22000 человек. Общая потеря Вооружённых сил СССР составляет 3% населения, а по НКАО — 15%. (Данные взяты из книг генерала армии С.М. Штеменко — «Генеральный штаб в годы войны», книга вторая, стр. 506—507, М., 1974 г., М.А. Парсегов, стр. 13—14, Степанакерт, 1970 г.).
«Процент мобилизации населения в армию в НКАО был почти в два раза больше, чем даже в фашистской Германии во время второй мировой войны. Гитлеровцы, которые проводили несколько тотальных мобилизаций, до таких высот не дошли — мобилизовали 16% населения.
Сталин такой высокий процент германской мобилизации считал авантюризмом, который подорвал жизнеспособность страны... был одной из причин краха». (Штеменко, там же, стр. 506—507.)
Разве не ясно: здесь попахивает геноцидом. Гонениями на нашего брата ровно столько лет, сколько Советской власти в Азербайджане — этакий негласный геноцид длиной в 60 лет.
Геноцид длиной в 60 лет. Нет, я не оговорился. Вслушайтесь в эти дикие для нашего уха слова: «Правительство Азербайджана постановило для присоединения Карабаха и Зангезура к Азербайджану отпустить 200 миллионов рублей». Далее: «До сих пор ещё не обезоружены 90 процентов зангезурских деревень. Это печально. Но более печально то, что до сих пор не обезглавлено (не оставлено без вождей) зангезурское армянство. Его интеллигенция и военные главари до сир пор остаются в деревнях. Работайте день и ночь. Постарайтесь, чтобы все видные и нужные армяне были арестованы. Оставьте человеколюбие — этим нельзя создать государство, завоевать страны... В богатых вояками местах с целью ослабления армян убейте одного русского воина и обвините в этом армян. Знаете, что сделают русские! Не оставляйте в Зангезуре ни порядочных людей, ни богатства, чтобы это проклятое племя не могло подняться на ноги».
Остаётся сказать, где и когда написаны эти строки. В Анкаре перед геноцидом 1915 года? Нет, их записали в Баку, на заре Советской власти. Могу назвать точные даты: первая директива была спущена 19 июля 1920 года, а вторая двумя днями позже — 21 июня. А писал их один из первых руководителей Азербайджана, портрет которого вы можете увидеть в Баку на стендах рядом с Шаумяном, Азизбековым и другими зачинателями Советской власти в республике. Это Асад Караев. Да, да, тот самый Асад Караев, о котором пишут книги, чьи портреты рисуют. Для неверующих сошлёмся на архив — ЦПА ИМЛ, ф. 64, оп. ед. хр. 10.
Мой Карфаген
Один умный человек сказал, что при нынешнем бурном развитии современных коммуникаций мир уменьшился до размеров футбольного мяча. И вот этот футбольный мяч у меня на ладони. Я вижу на нём все части света. Все города. Даже наш маленький Степанакерт. Такая зоркость находит на меня, когда смотрю на мир с крыши моего родного дома в Норшене.
Да, мне с крыши Норшена далеко видно. Отсюда я совершаю путешествие не только в далёкую Монголию, на Север нашей страны, Дальний Восток или близкий Зангезур, но и в Карабах, к людям моего края. Конечно же, здесь я не могу быть просто путешественником. И если иногда хорошее и плохое я вижу в сильно преувеличенном виде, так это только от любви.
А вот и мой Норшен, закинутый высоко-высоко, под самые облака, он разбежался по гребню горы белокаменными частыми домами: тускло поблёскивая, они налезают друг на друга ржавыми железными крышами. Вот и просёлочная дорога, знакомая мне с детства каждой выбоинкой на ней. Дорога, которая через горы и долы соединяла наше село со всем миром. Узкая горная тропа, истоптанная копытами лошадей, изъезженная одноосными арбами, зелёная по краям от придорожной травы. Это дорога моего Норшена. Моё начало, осветившее мне путь на долгие, долгие годы.
Четвёрка быков, пара за парой, тянут маленький плуг. За дымчатым пластом переворачиваемой земли вперевалку ходят дикие голуби и, взлетая, вступая между собой в драку, ловко выклёвывают из борозды червей. Дойдут по вязкой борозде до конца гона — и снова назад, всё охотясь и охотясь за поживой.
На перемычке первой пары быков — мальчик. Он ещё очень мал, но, как говорится, шапкой не свалишь, уже работник, а потому он погоныч, второй год погоныч. Сидит важный и несколько надутый — работа ему, видать, по душе — и без особой на то нужды лихо пощёлкивает кнутом над спинами быков. Лица мальчика почти не видно. Самодельная соломенная шляпа, порыжевшая от солнца, налезает ему на глаза. Виднеются лишь облупившийся нос и подбородок, обветренный и загорелый дочерна.
Иногда, зацепившись за корень, лемех натужно звенит. Если корень попался здоровый, лемех сразу не в силах одолеть его, быки пригибаются к земле, для большего упора падают на передние ноги, тянут изо всех сил, пока корень с треском не поддаётся.
С мальчуганом на перемычке ярма тоже происходят разные превращения. Сперва слетает с его головы шляпа. Потом летит через головы быков он сам. Быки снова в борозде, и плуг вновь тянет свою заунывную песню из однообразных скрипов, а мальчик с головой, утонувшей в шляпе, снова важный и надутый, будто с ним ничего не произошло, уже на ярме. Ни мальчику, ни его шляпе не привыкать к таким конфузам.
Мальчик-погоныч — это я.
Вот на круче горы паренёк собирает ежевику. На его босых ногах белые сапожки. Белые сапожки — это от серебряной паутины, которая в это время опутывает всё вокруг: кусты ежевики, можжевельника, репейник, скалы и расщелины. Ежевика — тёмно-фиолетовые ягоды, до ломоты в зубах сладкие, сочные. Пройти мимо ежевичного куста и не отведать его ягод — одна мука.
Паренёк на круче не столько собирал ягоды, сколько ел, отправляя их в рот горстями.
Губы и зубы у него синие-синие. От ежевики. А ноги и руки в царапинах. Тоже от ежевики. Такова расплата за угощение, за сказочное удовольствие. Ветки ежевики снабжены несносными шипами, которые, как неусыпные стражи, охраняют сладчайшие ягоды от животных, диких зверей, даже птиц. От кого угодно, но только не от деревенских мальчишек, которые целыми днями паслись в горах, на самых недоступных кручах. К слову сказать, ежевика росла всюду, но мы забирались повыше в горы, где её труднее собирать, а потому она слаще, заманчивее. Заманчивым нам казалось всё, что трудно доставалось, что было под запретом. Виноград из чужого сада, чёрная тута, которая у нас редко встречалась. От неё тоже губы и зубы синели.
Паренёк в белых сапожках, собирающий ежевику, — тоже я.
По просёлочной дороге, тихо поскрипывая несмазанными колёсами, взбиралась в гору, в село, арба. В кузове её — полуживой юноша. С юношей случилась беда: желая похвастаться перед своими сверстниками, он сел на необъезженного, необученного к верховой езде коня, и тот, не поняв его тщеславных помыслов, сбросил его через голову, осрамив неумелого наездника. Юноша этот, вдрызг разбивший себе руку из-за глупой спеси, — тоже я...
Нам всем в жизни всё отпущено большими пригоршнями, и доброе и недоброе, печальное и радостное, но почему я, проживший долгую жизнь, снова и снова возвращаюсь к первым шагам моей жизни, в них ищу ответы на тревожащие меня вопросы?
Я редко отличался благоразумием, когда дело касалось Карабаха. Не могу и сейчас судить о нём беспристрастно.
Людям моего возраста хорошо известна песня: «Взвейтесь кострами, синие ночи». Песня эта и сейчас будоражит память, переносит нас, взрослых, через даль лет к тому первому костру, когда горячим угольком запали в сердце слова пионерской клятвы.
Таким же костром, светящим мне и сейчас, для меня является Норшен, та четвёрка быков, тянущая маленький плуг, тот ежевичный куст, который, прежде чем одарить сладчайшими ягодами, до крови оцарапывал мне руки и ноги, та паутина, одевшая меня в белые сапожки, опутавшая нежной серебряной тканью моё детство.
Даже не представляю себе, чтобы я мог родиться в каком-нибудь ином месте, что детство моё могло пройти под другим небом... А если вы, мой читатель, родились не в Карабахе, то в этом нет большой беды. Вы тоже где-то родились, где-то протекало ваше детство, и это где-то — ваша вселенная.
А вот и дорога, дорога моего детства, истоптанная копытами, изъезженная колёсами, со следами железных ступиц арб, теперь уже густо перечёркнутая шинами машин, горная дорога, начинавшаяся бог весть где и бегущая невесть куда!
По этой дороге мои предки несли послание Петру Первому, в котором карабахцы просили помощи у России в освобождении Карабаха от восточных нашествий. Не по этой ли дороге Атарбековы, жители села Касапет, Вани-Юзбаши и его брат Акоп, 18 июля 1805 года незаметно от неприятеля подкрались к малочисленной горсточке русских воинов и вывели их из окружения? Двое храбрецов, которых потом военный историк тех лет В. Потто назовёт спасителями отряда... Ещё несколько веков назад на этой дороге, вон у того родника царевич Вачаган встретил крестьянскую девушку по имени Анаит, поразившую его своей мудростью. Вачаган, как повествует предание, покорённый умом девушки, женился на ней и был счастлив.
Дорога, дорога моего детства! По этой дороге в Отечественную ушёл мой друг, мой побратим Васак Погосбекян и не вернулся. Ушли многие, многие норшенцы... У въезда в село в мраморе высечены их имена. Эту рану я несу в сердце, и она не заживает...
Сколько бы карабахец ни жил вне Карабаха, — это уже проверено — Карабах остаётся для него извечным, тем Карфагеном, который нелегко разрушить.
Прошло более сорока лет с тех пор, как я покинул Норшен, но я ни на миг не сомневался, что когда-нибудь вернусь сюда.
Я сейчас живу в Ереване, по праву названном одним из красивейших городов страны. Мне радостно, что он час от часу растёт, застраивается, хорошеет. Но каким бы он ни стал, мне не забыть своего Карабаха. Я карабахец, и этим сказано всё!
Мне могут возразить: «А что ваш Карфаген, так и будет блистать в веках, если с каждым годом город властно наступает на него, забирает у него людей? И в твоём Норшене, поди, людей уже кот наплакал, население уменьшилось чуть ли не наполовину».
Да, это верно, население в деревне убывает. Но верно и то, что, как бы город не звал, не забирал людей, земля остаётся землёй, она кормила и будет кормить нас, неизменной остаётся забота человека о хлебе и об урожае... А коли это так, значит, будет стоять и мой Карфаген, будут и люди, преданные ему...
Кажется, теперь всё стало на свои места, яснее стало, почему я в этой зарисовке вернулся к первым краскам своего детства, снова забрался на крышу своего дома в Норшене. Когда у тебя есть крыша, нечто нетленное, земной шар уменьшается до размера футбольного мяча, до глобуса, который можно взять в руки.
[На
первую страницу]
Дата обновления
информации: 03.09.05 10:09