У А.И.Цветаевой в её, почти всегда автобиографическом, творчестве есть несколько разных по накалу чувства примеров подобного трагического «трения» — души о душу, когда А. Цветаева, человек сильного характера, личность своеобразная, закалённая годами лишений и тягот, берётся «выпрямлять ввысь» душу другого человека. Убедительный пример: взаимоотношения героини её романа «Амор», Ники, с Морицем. Прототипом Морица был реальный человек, Арсений Этчин. Под именем Ники выступала, конечно, сама А.И.Цветаева. Как она была настойчива в заботах о Морице, о его здоровье, порой даже чрезмерно... Она описала ему свою жизнь, его сделала героем поэмы, отдельные стихи из которой вошли в роман... Бой за душу! Реальный, пережитый в годы её заключения в сталинском лагере, где она одно время работала в сметно-проектном бюро. И в «Путешествии...» — нечто подобное. Здесь с ещё большей откровенностью обнажается глубоко женственная природа её, во многом материнского, чувства. В ней теплится надежда: «Может быть, мне удастся что-то в нём — во благо ему — повернуть». Вот они вместе в Крыму. Встретились у Марии Степановны Волошиной, там он предстал перед уже семидесятишестилетней «сестрой Марины Цветаевой» как внимательный к ней, удивительно внешне красивый, талантливый... «ангел». Отношения незамутнённовозвышенные, именно ангельского она и ждала от него — «Между мною и Валерием — полстолетия. (Отчего же он так — в этом же мне нет сомненья — нежен ко мне?) Ангела послала судьба?» Тяготение не физическое, духовное. Она упоминает об обете, данном ею в 28 лет, — не лгать, не поддаваться зову низменной, греховной составляющей человека. Только и в ней остались чувства далеко не ангельские, а просто человеческие, пусть и освещённые религиозностью, духом живого, искреннего сочувствия... Она глубоко переживает проявляющееся порой в отношении её невнимание, безразличие. А она — требовательна. Требовательна не современной, облегчённой требовательностью, а взыскательной требовательностью своего, дореволюционного поколения. Как в романах её детства, в романах XIX века, находясь рядом, она пишет письмо своему герою, о душу которого бьётся, как птица об стекло. Вот несколько строк из письма: «...И тот факт, что я, наконец, не выдержала, повела себя, как каждый бы повёл, тривиально — подняла голос, заплакала, бросила что-то об пол — и ринулась прочь — только это Вас привело в себя, заставило за мной броситься и — выслушать те простые деловые, по ходу дела неизбежные, в заявлении слова, которые Вы отвергали. Вам переписать полстраницы оказалось — по моему совету — трудно, Вы вскочили и осмелились мне крикнуть: «Вы мне испортили день, моё настроение!..» — мне, за всё для Вас поднятое, слушать о — настроениях? В деловой час! Мне, презирающей «настроения»; бросившей Вам в помощь все мои силы, требующие ваших — для дела...» Вот до какого накала доходили уже изменяющиеся к худшему взаимоотношения. А речь в письме была о вещи действительно необходимой — о написании заявления о восстановлении потерянного паспорта. Откуда же у Валерия грубое, глухое противодействие? Может быть, дело только в его молодости и жажде — наперекор всему — свободы?! Увы, дело не только в этом. Герой повести, и об этом упомянуто, лежал в психиатрической клинике, он психически болен... Мне приходилось видеть поэта Валерия Исаянца в жизни, когда он, многие годы спустя, уже во второй половине 1980-х приходил, приезжая из родного ему Воронежа, к А.И.Цветаевой. Тогда уже, сохранив свой поэтический дар, он имел вид человека явно душевнобольного. Помню отчетливо пришитый у плеча его пиджака карманчик из парчовой материи, из которого у него торчал коробок спичек. Заметив мой взгляд, устремлённый на коробок, он сказал: «Я забываю, где спички, начинаю хлопать себя по карманам, по телу и натыкаюсь на них...» В остальном же, исключая странного порой выражения лица, он был вполне адекватен. Талантливо, хотя и не всегда чётко по мысли, говорил о поэзии, о литературе. Те же особенности несут и опубликованные приложением к тексту А.И.Цветаевой тексты самого В.Исаянца. Недаром к одному из них, озаглавленному «К 90-летию Анастасии Цветаевой», имеется подзаголовок «Очерки импрессиониста». А.Цветаева говорила о том, что близорукие люди (а она, как и её старшая сестра, была близорукой) видят мир слегка размыто, комплиментарно-импрессионестически... Но её импрессионизм, проявившийся ещё в дореволюционных книгах — в «Королевских размышлениях» (1915), в «Дыме, дыме и дыме» (1916), был художественно много более чёток, чем у её молодого друга. Уже там, в первых книгах, сквозил её вздох над миром и понимание того, что — «Только утро любви хорошо, хороши только первые встречи...» Ей показалось, что он увидел в ней, уже старой, молодую душу. Недаром она столь резко отвергает попытки причислить её к «бабушкам». Окончательный душевный отход от героя наступает тогда, когда она, «...о ж и в — полюбив — поверив», постепенно понимает, что невозвратно ушло, погасло то утро любви, ушла первозданная нежность, которой герой когда-то, при встрече, окружил её, сломав лёд её одиночества. Он всё больше тяготится взятой над ним опекой. Наступает неизбежный «эпилог». В эпилоге к «Истории одного путешествия» А.Цветаева пишет: «Перо по бумаге бежало, где-то внутри глубоко окунутое в горечь...» И далее: «...И всё же билась я — за Иллюзию! Как хотелось претворить её в жизнь! Как билась! Но Высокая Трезвость уже говорила цветаевским (маминым!) голосом: тут звучит — музыкально — готовность к отказу. И шёпот: откажись... Но — бесконечная жалость к уже родному, кому без меня будет тяжче! Та жалость мышкинская, о которой Рогожин: «Твоя жалость пуще моей любви!..» Уже не юношу ангелоподобного я отдавала, а — «дитя моё», своего ребёнка! И это может понять только мать...» Анастасия Ивановна старалась помочь Валерию Исаянцу, познакомила его с П.Антокольским, в книге есть след хождения их к Мариэтте Шагинян. О Шагинян в упомянутых «Очерках импрессиониста» пишет сам поэт. В книге опубликовано среди приложений и «Предисловие к сборнику стихов Валерия Исаянца» А.Цветаевой. Однако в сборнике стихотворений поэта, который хранился в библиотеке Анастасии Ивановны, было опубликовано предисловие не её, а её подруги, Татьяны Спендиаровой, известной переводчицы и поэтессы, дочери армянского композитора-классика. Спендиарова помогла выпустить книгу в Ереване. Маленький сборник лирики стал единственной книгой больного душою поэта. В годы развала Советского Союза он продал свою квартиру и стал странником, или, современным языком говоря, человеком без определённого места жительства... Однажды мне пришлось видеть его издали. Он сидел близ Центрального дома художника на остановке, вокруг него было несколько сумок-пакетов, взгляд его был тёмен, устремлён в себя. Он не узнал меня... Когда исчезает поэт, уходит в Вечность или в путь странника, бывает, от него остаются рукописи, стихи. В моём архиве сохранилось несколько листков машинописи, подписанных спутником А.И.Цветаевой. Она когда-то отдала их мне, сказала: «— Возьмите, может быть, когда-то придёт время и это пригодится». У меня хранилась и рукопись «Путешествия...» Анастасии Ивановны с Валерием. Возможно, действительно пришло время в год 110-летия А.И.Цветаевой вспомнить и о её друге, о котором она писала: «Валерий Исаянц в лирике своей глубоко человечен, благожелателен. Он не отъединён, он на всё отзывается. Посетив выставку Сарьяна, своего соотечественника, он зажигается пламенем его картин:А. Цветаева и Валерий Исаянц во время путешествия
Поэт сочетает в себе две крови — русскую и армянскую, о чём он говорит так:...Надолго я запомню
десятки солнц, слепящие безгранно,
как шаровыми яблонями молний
катились в руки яблоки Сарьяна.
Так поэт называет предельное чувство богатства — быть сыном этих двух жизней». Книга издана совместно издательским домом «Коктебель» и Домом-музеем Марины Цветаевой в составлении и с комментариями друзей А.И.Цветаевой Г.Васильевым и Г.Никитиной и известного популяризатора крымской тематики в литературе и искусстве Дм. Лосева, которым выражаем благодарность....Два цвета в моей крови,
Два солнца — и нет исхода.
Валерий ИСАЯНЦ
*
Спиралью вьётся Канакер,
Дорогой-прихотью узорной —
Проходит он вдоль хижин горных
И заворачивает в сквер.
Здесь школа,
где рисуют дети
В них оживающих зверят,
И в переменах голосят,
Как голосит надворный петел.
Где на хачкаре
ставят щедро
Огни молений и вины, —
Моим ладоням дарят недра
Истоки чистой старины.
И с прямотою
осторожной
И с непреложной правотой
Восходит город — правом Божьим —
Светло — над страшною бедой.
И жесть, и желчь-виолончель,А.Т.
Царь Ара, раненый — Я в воздухе летел, подобно свету,(Из Ваана Терьяна)
*
Не изменяй моей розе
Чарой своей, Шамирам:
Ею погублен Ара,
Не изменяй моей розе:
Царственно сердце выносит
Горечь и боль его ран...
Не изменяй моей розе
Чарой своей, Шамирам.
Примечание:
Ара Прекрасный (Ара Гехецик) в армянском эпосе — царь армянский. Легендарная Семирамида (Шамирам) — царица Ассирии — пожелала иметь своим мужем славившегося красотой Ара Прекрасного. Она предложила ему стать царём Ассирии. Разгневанная его отказом, Шамирам идёт войной на Армению. Она велит взять царя живым. На поле битвы он был убит. Шамирам находит труп царя. По её приказу аралезы зализывают раны Ара Прекрасного, он оживает. В трактовке «Истории» М.Хоренаци, Шамирам лишь распускает слух о том, что аралезы воскресили Ара. Легенде посвящена картина В.Суреньянца «Шамирам у трупа Ара Прекрасного», трагедия Н.Зарьяна «Ара Прекрасный».
Ст. А.
[На
первую страницу]
Дата обновления
информации: 18.09.05 09:41