О да, мой век,
На знамени твоем,
Я верю, — голубь.
Но видней на нем
Кресты костей
И костыли калек.
И этот плач надгробный матерей, —
Твой гимн, —
Над красной пеною морей
Звучит тебе ж проклятием,
Мой век.

* * *
Вчера слушал: море
и камень говорили.
В этом разговоре
звуки и слово были
века и века на грани
как на зияющей ране
соли привкус...

* * *
От почерневших береков Ирака
До Балтики багряных берегов,
С восточных скал
до западного блага,
Где лишь людскою мечено ногой —
Спеши, змея,
беги в свои ущелья.
По всей земле —
всей! —
прячься от людей...
С делами их
твои все прегрешенья —
Как шалости невинные детей.

* * *
Я помню ночь,
Упрямый голос:
«Есть ум, а чувство — ложь».
Но сердце взглядом укололось...
В грудь голосу был — нож.

Вечер в гостях

Гитара в полутьме звучала,
Беззвучно таяла свеча,
И кто-то чувствовал начало
Во взгляде чьем-то сгоряча.

И верить этому хотела
Она, и верилось Ему,
Не разобрав, где прихоть тела,
Где чувств начало, по всему.

Луну один заметил первым,
И было нам давно пора...
И только тот,
чей взгляд был верным,
не спал, несчастный, до утра.

Признание

Не плачь.
К мольбам оглохший мир
не стоит женских слез.
Скорей расплавится Памир —
не станет меньше гроз.

Не станет меньше горьких гроз,
Лишь горше станет вкус.
И сам под грозами я рос,
И губы жег укус.

Но что бы значил мир без слез,
Понятных для двоих!
О, что бы,
что я перенес,
Чтоб стоить слез твоих.

Память

О.И.

В душе моей спокойно и —
тревожно.
И жизнь не вся
иль вся не удалась,
И впереди все грозно или сложно —
Мне радостно. Я думаю о Вас.

Я думаю: что пережить мне беды,
Коль, умирая и в заросшем рву,
Я знаю, есть, о, есть душа на свете,
Которой имя тихо назову.