Имена / Память

Виктор Ворошильский

Из статьи «Роман с Россией»
(«Московский комсомолец» от 4 марта 1990 года)

* Беседу вел Сергей Бычков

Виктор, я знаю о вашем интересе к русской культуре. Наверное, есть тому причины?

— Я родился в Западной Белоруссии, в Гродно. Русского языка я в детстве не слышал — город разговаривал на польском, окружающая деревня — на белорусском. До сих пор ощущаю связь с любимой Белоруссией, с ее природой, с ее добрым, незлобивым, сочувствующим всем, кто находится в беде, народом, со звучанием ее речи, наконец, с ее трагедией — чернобольской тучей и с куропатской могилой. Об этом я неоднократно писал. Я перевел несколько повестей Василя Быкова — самого правдивого, на мой взгляд, из писателей военного поколения. За послевоенные годы мне дважды удалось посетить родные места, причем второй раз — в обществе жены и дочери. Они прежде здесь не бывали. Возвращаясь тогда из Таллинна, мы сошли с поезда в Гродно, и я повел их на берег Немана...

(...)

Вы учились в Литинституте. Какие у вас воспоминания о годах студенчества? (...)

(...) Литературный институт, по крайней мере в то время, был задуман как питомник литературных бюрократов и служителей соцреалистического культа. Под таким углом производился отбор кандидатов и велась вся педагогическая работа. Но жизнь разбивала эту схему: наряду с поощряемыми серостью и послушанием то и дело появлялось в учебных залах что-то живое: какой-то душевный порыв, яркое воображение, преданность искусству, плодотворное упрямство, просто талант. Я горжусь тем, что подружился на Тверском бульваре с такими незаурядными личностями, как Фазиль Искандер, Лина Костенко, Владимир Соколов, Юнна Мориц... Я вспоминанию также преждевременно умерших Паруйра Севака, Алексея Ласурию, Володю Морозова, о котором Евтушенко недавно написал трогательные стихи. Я дружил с преподававшим в институте тонким, человечным, неповторимым Михаилом Светловым. Может быть, я правильнее сделаю, если когда-нибудь (и не откладывая в долгий ящик) сяду и напишу воспоминания об этих людях, об этом времени — и, естественно, не только о том хорошем, что я помню, но и об ужасном. Например, о собрании, посвященном бдительности (это было зимой 1953 года, после того, как был арестован преподаватель института Коваленков), во время которого один аспирант упрекал себя и другого в неразоблачении своего товарища Юрия Трифонова, скрывшего, что он сын «врага народа»...

С кем из институтских однокашников вы потом встречались?

— Со всеми, кто хотя бы один раз приезжал в Варшаву и не побоялся начальства, запрещавшего такие неблагонадежные связи. Юнну Мориц (ее составленный мною сборник был у нас издан в 1974 году), Фазиля Искандера (чьи «Пиры Валтасара» перевела моя дочь, она ведь у меня тоже русистка), очень давно — Лину Костенко (я переводил и ее стихи, книга скоро выйдет). Недавно я познакомился и с ее очаровательной дочкой Оксаной, тоже поэтессой, находящейся пока под сильным влиянием матери, что неудивительно, но, естественно, преходяще... Совсем недавно мне позвонил Володя Соколов — мы не виделись тридцать три года, но наша встреча была такой, как будто мы и не расставались: полное взаимопонимание и как будто параллельный хотя и порознь пройденный путь внутреннего созревания... Соколова я считаю настоящим крупным поэтом, однако так случилось, что я его никогда не переводил. Когда мы с Андреем Мандаляном и покойным Витольдом Домбровским составляли двухтомную антологию новой русской поэзии — от Случевского до Айги, — Соколова, естественно, туда включили и нашли ему хорошего переводчика, особенно чувствительного к его тональности. Наша антология вышла во Вроцлаве в 1971 году.

(...)

У меня в руках ваши книги о русских поэтах! «Жизнь Маяковского», «Жизнь Сергея Есенина», «Кто убил Пушкина»...

— Это книги совершенно другого рода, не лирические романы, а документальные реконструкции, разбор и сопоставление материалов, я бы сказал — нечто вроде детективных расследований, попытка проявить затертые следы и пробраться к правде о жизни и гибели поэтов. За «Жизнь Маяковского» я взялся потому, что меня не удовлетворяла ни одна из существовавших биографий любимого мною с юности поэта. Потом увлекся этим жанром, но в каждой из трех книг, разрабатывал его по-разному.

Как же вы работали над этими книгами, не бывая в Москве, не имея доступа к нашим архивам?

— Что касается Маяковского, я заготовил много материалов еще в мои московские годы, хотя и не предполагал тогда, что они пригодятся для книги. Потом я переписывался с Лилией Брик, Давидом Бурлюком, навестил в Париже Эльзу Триоле. Мне оказали помощь разные люди, прежде всего Айги, работавший тогда в музее Маяковского, но и другие. Назову только покойных — Александра Марьямова и Юлию Борисовну Мирскую. Они все помогали мне и материалами для «Снов под снегом»** и для следующих книжек. Случались и неприяные приключения, например, однажды были задержаны пограничниками книжки, одолженные в одной из московских библиотек, уже использованные мной и через какое-то время возвращаемые на место. Потребовались большие усилия, чтобы заполучить их обратно и вторично попытаться переправить через границу — на сей раз благополучно... В результате этой коллективной помощи моих доброжелателей могли быть написаны мои книги о русских писателях.

** Роман Виктора Ворошильского о Салтыкове-Щедрине, переведен Георгием Кухарским.

(...)

«Литературная газета» от 26 февраля 1996 года

Беседу вела Ольга Панченко.

(...)

Пане Виктоже, скажите, а что из публикаций последнего времени, которые вам все-таки довелось прочесть в русских изданиях, запомнилось: в поэзии, прозе, публицистике?

— Сравнительно недавно в журнале «Знамя» я прочитал новую повесть Виктора Астафьева «Так хочется жить». Это история парня из провинции, из Сибири, который попадает на фронт, потом возвращается с войны, как-то живет. Очень хорошая, реалистическая и честная, на мой взгляд, вещь (мне кажется, как часто у этого автора, написанная на автобиографической основе). В последнее время в газетах я читал коротенькие рассказы Фазиля Искандера. Искандер — тоже мой старый друг, тоже с тех давних пор моего первого пребывания в России. И я считаю, что это большой писатель. Но в последнее время он стал писать по-другому: коротенькие рассказы, полупритчи. Они мне тоже нравятся, хотя я больше люблю повести про его родные места, про Чегем. Но все последние его вещи мне тоже интересны. Что же касается более молодых писателей, хотя тоже уже не мальчиков, мне нравится Евгений Попов, его рассказы. С поэзией дело обстоит сложнее: столько появилось новых поэтов, а еще больше поэтесс, что в каждом номере нового журнала, который до меня доходит, я вижу новое имя. Причем странное дело: все они очень хорошо владеют пером, определенным мастерством. Они умеют писать, но кто из них в самом деле тот поэт — мне трудно сказать. Потому что, если столько людей умеет писать в каком-то смысле хорошие стихи, есть в этом что-то странное. Я начинаю чувствовать отчуждение по отношению к этим стихам. Я предпочел бы, чтобы они, быть может, не так хорошо писали, а чем-нибудь вдруг очень взволновали меня. Такого я у этих поэтов не увидел. Но, возможно, я просто этого не встретил, а мог бы встретить.

А из поэтов вашего поколения?

— Вот как раз перед вами лежит новая книга Володи Соколова «Посещение». Прекрасные стихи. Я любил его стихи всю жизнь, но не переводил.

Почему так случилось?

— Мне было трудно его переводить. Гораздо легче переводились стихи, казавшиеся более трудными по форме. К стихам Соколова у меня не было ключа. Я не знал, как к нему подойти. В поэзии существует такой феномен — «нечто». Начиная с Пушкина, когда в стихах ни слова не выкинешь, ни слова не переставишь. И это «нечто» есть в стихах Соколова. И только в этом году я вдруг перевел несколько его стихотворений. Я еще не успел напечатать. Вот из этой последней книжки. Одно из них вы, наверное, помните: «Я устал от двадцатого века...» Эти стихи меня чем-то взяли. Буду их публиковать.

(...)

За всю свою жизнь я много переводил Геннадия Айги. В этом году вышла его большая книжка «Поля-двойники», в которой были, конечно, не только мои переводы. Но я эту книжку составил и написал предисловие. А потом ко мне обратился другой издатель (сейчас читающая публика в Польше испытывает к Айги какой-то особый интерес) и предложил составить еще одну книжку, уже только из моих переводов. Я ее составил: в нее вошло все, что я перевел из Айги за целую жизнь — 60 стихотворений. К тому же мне удалось перевести несколько эссе. Эта книжка называется «Здесь». Ее выпускает издательство «Пограничье» «Pogranicze», которое находится в провинциальном городке Сейны на северо-востоке Польши. И, представьте себе, хорошее издательство.

Почему оно так называется? У него есть своя специфика?

— Издательство «Pogranicze» находится на границе Польши с Литвой и Белоруссией и интересуется литературой разных приграничных народов — русской, белорусской, украинской, литовской.

Это замечательно. Но, наверное, такому издательству сейчас нелегко существовать, или они издают еще какую-то коммерческую литературу?

— Нет. Но они все время ищут спонсоров, без которых ничего не смогли бы сделать. И находят. Интересно, что за последние годы в Польше начал развиваться институт спонсоров. Их удается убедить, что стоит выделять деньги на создание книжек, фильмов, спектаклей.

А если продолжить тему моих русских литературных пристрастий, то назову поэта, которого, на мой взгляд, в России не ценят. Вернее, его ценят не как поэта, а как ученого. Это — Сергей Аверинцев.

Пожалуй, вы правы: Аверинцев известен в основном как блестящий филолог, переводчик, но не как поэт.

— Однако, как вы знаете, он пишет религиозные стихи, и очень серьезные. В России у него не вышло ни одной книжки стихов, а вот в Польше недавно, всего несколько недель тому назад в Познани, в издательстве отцов-доминиканцев, вышел сборник его стихотворений в моем переводе. Я считаю, что Аверинцев — очень интересный, своеобразный поэт, не похожий на других.

По своей стилистике?

— И по стилистике, и по смыслу. Я вообще не любитель религиозной поэзии, но в его исполнении это что-то совершенно иное. Я уже несколько лет его перевожу, печатал в журналах, а теперь вот все собрал, и это удалось издать. Вот, пожалуй, мое последнее общение с русской поэзией. К сожалению, среди переводимых мною нет молодых поэтов.

Чтобы закруглить тему, скажу еще об одном. После стольких лет работы над переводами русской поэзии, я решил: пора издать большую книгу избранных переводов из русской поэзии. Над этим я сейчас работаю. В нее войдет 58 поэтов, начиная с Пушкина. Но, составляя книгу, я обнаружил, что самые молодые авторы уже среднего возраста. Среди них — Вероника Долина. Я ее заприметил еще в 1988 году, когда она была в Варшаве, вместе с гитарой. И перевел несколько ее песен. Она мне нравится. И еще ее ровесница, которая сейчас уже в эмиграции, — Ирина Ратушинская. Из этого же поколения поэт, который мне тоже интересен. Это Тимур Кибиров, но его переводить я не умею.

Возможно, дело в том, что я постарел и лучше воспринимаю поэзию моего поколения, нежели молодых авторов.

А теперь поговорим о переводах с польского на русский. Попадалось ли вам в последнее время что-либо значительное?

— По мере возможности я стараюсь следить за переводной поэзией. Из переводчиков хорошо знаю Наталью Астафьеву, Владимира Британишского, Андрея Базилевского. По-моему, переводят они много, а печатают их мало.

Несколько удачен, на ваш взгляд, выбор стихов в составленных ими книгах и качество переводов?

— Мне трудно на это ответить. Как вы знаете, выбор — очень субъективная вещь. У Базилевского есть свой взгляд на польскую поэзию, и он имеет на это право. Он выпустил книжку поэта Яна Рыбовича. Никто в Польше не знает о существовании такого поэта. Но если Базилевский в нем что-то нашел, то, возможно, он прав. Про Британишского могу одно сказать с определенностью: он очень компетентный человек, который никогда не делает ошбок. А ведь он самоучка, никогда не был полонистом. Геолог по образованию, он занялся польской литературой и провел половину своей жизни в библиотеках.


[На первую страницу (Home page)]                   [В раздел "Польша"]
Дата обновления информации (Modify date): 15.12.04 16:31