Солнечный зайчик бегал по улочке, выложенной прямоугольными булыжниками, то лихорадочно выхватывая и освещая каждый камень, то плавно проносясь по разноцветным витринам разноэтажных домов, расположенных геометрически по обе стороны, создавая удивительное зрелище. Казалось, будто вся улица просматривается через какое-то огромное оптическое стекло, способное преломить все, что находится перед ним. И это искаженное, гипертрофированное видение создавало неповторимый, удивительный танец пластики и ритма. Отчего улица напоминала большую карусель, пущенную в ход туго натянутой железной пружиной.

А над всем этим импрессионистским изображением носились звуки множества скрипок, аккорды которых, вначале одиночные, оживляли плавный танец уличного солнечного зайчика, а потом, объединившись в слитный состав, перешли в наполненное «форте» наглядной архитектоники утрированной улочки.

Неожиданно в этот единый музыкальный и пластический строй, не нарушая его, а окрашивая новым качеством — поэтическим лейтмотивом, вошли ОН и ОНА.

И, словно почувствовав динамичную увертюру необыкновенной улочки, они включились в ее ритм, и с какой-то юной непосредственностью, схватившись за руки, в удивительном танце понеслись вперед. Промчавшись, а точнее на одном вздохе добежав до огромной стеклянной витрины, которой заканчивалась загадочная улочка и в которой отражались их силуэты с поднятыми вверх руками, они остановились, не прервав своего одухотворенного танца.

ОН и ОНА были юны. Будто стилизованные ангелы неожиданно сошли с полотен итальянца Боттичелли.

И, касаясь друг друга руками, с широко открытыми глазами, вселяющими в себя весь окружающий радужный мир, они улыбались, а в глазах у них играли блики солнечного зайчика.

Скрипки, взяв свой последний бемоль, умолкли. ОН и ОНА, сделав пируэт и взявшись за руки, остановились тоже. Окружающий мир, с населяющими его предметами, принимал свои реальные очертания. ОН и ОНА рассматривали их жадно и пытливо.

И лишь как напоминание искаженного бытия в стеклянной витрине качались механические манекены — символы необъяснимого мира, и самопроизвольно крутилась ножная швейная машина фирмы «Зингер».

Улица стала спокойной и уютной от звонких лучей солнца, освещающих ее. И юная пара, замерев в необыкновенной позе в сердце улочки, казалась спокойной тоже. Приставив руки к глазам, они пристально старались уловить движение огненного шара на прозрачном небосводе. Потом руки их, неожиданно описав неосознанную дугу в воздухе, сплелись в эмоциональном рукопожатии. Они повернулись лицом к лицу и, держась за руки, вновь пришли в движение, отвечая своим новым гармоничным шагом знакомому скрипичному крещендо, возникшему вновь и откуда-то издалека.

ОН и ОНА пересекли улочку по диагонали в новом пластическом ритме и приникли к декоративной витрине, каждый прижав ухо к нарисованной на стекле граммофонной трубе, стараясь этим придать живую материальность великолепному рисунку и оправдать наличие звукового музыкального окружения.

Непонятно, почему опустилась штора, отчего изображение граммофона на стекле потускнело. И мгновенно, как результат случившегося, исчезла лучистая улыбка на тонком личике девушки. А как продолжение необъяснимой печали на противоположной стороне в гротескных позах остановились манекены. Девушку словно отбросило от витрины в центр улочки, и она, вопросительно глядя на юношу, отрешенная замерла на черных квадратиках булыжника. ОН сделал одно-единственное движение навстречу ей, раскрыв широко руки, как бы желая закрыть и отодвинуть все неприятности данной минуты; подошел к ней и легким прикосновением рук обнял за хрупкую талию, излучая при этом нежность, доброту, участие.

ОНА ответила на его ласку и, порываясь что-то сказать, склонила голову к нему на плечо и коснулась губами его уха.

Лицо юноши озарилось действием, и он, сделав бодрое «антраша», отбежал от девушки, предпослав ей изысканнейший реверанс, фантастично убежал куда-то в даль.

ОНА осталась одна и одиноко выделялась в параллелограмме живописной улицы, на которой солнечный зайчик бегал озорно, стараясь расшевелить застывшую фигурку.

Раздались музыкальные звуки. Девушка повернула голову и в глубине улочки, на фоне кубического пространства, увидела улыбающегося юношу, вертящего ручку громадного граммофона. Желтый ящик с огромным неуклюжим раструбом издавал светлую, воздушную мелодию, создавая своим присутствием и звучанием необычное настроение.

И мир улочки в глазах девушки тут же перестроился. Домики вытянулись, витрины расширились, улица стала длинной-длинной. Одно переходило и проникало в другое. Все стало иллюзорно-волшебным.

ОНА, поддавшись новому ощущению, словно бабочка понеслась навстречу изумительному миру, созданному собственным воображением. А юноша, отвечая возникшему апофеозу ирреальности и пластики, крутил вокруг граммофона сальто-мортале.

Звучание с большого «тутти» перешло на «морендо». Это испускал последние вздохи механический завод музыкальной шкатулки. Юноша схватился за серебряную ручку, ибо ему не хотелось, чтобы исчезло это прекрасное видение, так органично переплетавшееся с музыкой, вытекающей из этого удивительно примитивного аппарата. Там, у мозаичной стены, девушка старалась увенчать собой пластическую красоту музыки.

ОНА, плавно и мягко пройдя свое «балансе», замерла с изогнутыми над головой руками. Вся ее фигурка выражала недоумение перед возникшей вдруг абсолютной тишиной и растерянностью юноши, стоявшего перед ней и держащего в руках сломанную серебряную ручку. А на брусчатой мостовой, скульптурным желтым мазком, вырисовывался умолкнувший граммофон.

Девушка робко шагнула в сторону и, глядя на юношу, стала медленно опускать руки, невольно создав своим состоянием рисунок Сен-Сановского балетного лебедя.

ОН, неосознанно повторив ее движения, в странном танце снова умчался куда-то вдаль.

ОНА, проводив его взглядом и сделав различное «порде-бра», шагнула в сторону граммофона, протянув руку к его громадной гофрированной трубе. И как только она до нее дотронулась, возникли нервные звуки скрипки. Звук высокой струны с какой-то виртуозностью накладывался на звук низкой струны, образуя своеобразный диссонанс, оживляющий мир притихшей улочки.

Это — у появившегося юноши — скрипка издавала «рондо-каприччиозо» Мендельсона. Смычок в руке юноши касался тонких струн скрипки, да и вся его фигура казалась олицетворением звука, ибо она очень точно дополняла шаг смычка по струнам и конкретной пластичностью отвечала возникающим звукам.

Так он прошел по всей улочке, отражаясь во всех ее малых и больших витринных стеклах, его движения и отражение создавали четкую, ритмическую композицию танца.

ОНА смотрела на весь этот рожденный миг, и лицо ее вбирало это новое настроение.

А в одной из громадных витрин, как молчаливая соучастница зрелища, стояла большая кукла с золотистыми волосами, открывавшая и закрывавшая свои голубые пластмассовые глаза.

Вытянув вперед руки, девушка встретила приблизившегося юношу, который, коснувшись ее рук, с доброй откровенностью переложил в них маленькую перламутровую скрипку, девушка прижала ее к себе, закрыла глаза и легким движением руки, в которой был нежно зажат смычок, пробежала по струнам удивительного инструмента. И мир улочки окрасился лирически светлой моцартовской музыкой, которая вначале тихо разлилась по улице, потом, набирая силы, вдруг неожиданно утвердилась в твердом аккорде виолончели.

Девушка открыла глаза. Перед ней стоял сияющий юноша с огромной виолончелью, азартно передвигая большущий смычок по толстым струнам.

Лирическая тема нарастала. Казалось, будто в странном музыкальном дуэте, они хотели выразить обуревающее их чувство.

Увлекшись, они не замечали, как солнечный зайчик, поддавшись их музыкальной страсти, создавал вокруг них бурлеск солнечной фантазии. Это стеклянные обшивки зданий преломляли его и рассеивали по потешной улице, создавая видимость рафинированного изображения.

Вдруг в этот загипнотизированный мир ворвался звон треснувшей струны. Все замерло.

Вытянувшись до неузнаваемости, стояла девушка на поблекшем фоне улицы. В руке у нее покачивалась нежная скрипка с повисшей струной, а валявшийся смычок у ног ее и виолончель напротив дополняли создавшееся пластическое оцепенение. И только назойливо, очень долго, куда-то вглубь уходил скрип надломленного звука, да и юноша своими эксцентрическими прыжками опять убежал в ничто.

Девушка качнулась, не выдержав пластического напряжения, и, поддавшись этому неожиданному движению, сделала шаг к виолончели. Изогнувшись, медленно опустила на полированную огромную поверхность ее маленькую перламутровую скрипку, как бы наложив последнее недостающее пятно на возникшем неожиданно уличном натюрморте, и потом так же медленно сделав пируэт над инструментами, плавно понеслась по улице, превратившейся в условный мирок, и остановилась у витрины параллелепипедного дома, за огромным стеклом которой висела массивная золотая рама, в квадрате которой сияла голубая ракушка, похожая на огромное человеческое ухо.

Раздался пронзительный скрип, чем-то напоминающий звук лопнувшей струны, отчего девушка перевела свой взгляд от абстрактного интерьера витрины.

И, не успев осознать увиденного, она так и застыла. По улице на ювелирных медных колесиках катился открытый черный концертный рояль марки «Беккер», своим изяществом напоминавший черный фаэтон старых и добрых прошедших времен.

Рояль энергично толкал исполненный счастья юноша. Докатив его до середины улочки, он ловко пристроился на стуле, приспособленном прямо в рояле. И, глядя на девушку, сыграл «Озорную Джульетту» Прокофьева, желая еще раз пересказать через музыкальные звуки свою беспредельную любовь к ней.

Взяв последнее «ми», он сорвался с места, подлетел к еще не успевшей прийти в себя девушке и схватил ее за руки. Прижал их к сердцу, поднес к глазам и через тоненькие ее пальчики, счастливый, посмотрел на мир. Потом так же эмоционально увлек ее за собой в грациозном танце и, завершив его в четком ритме, они остановились у рояля.

Еще раз взглянув на нее, он осторожно положил ее правую руку на белые костяные клавиши гигантского инструмента.

Пальцы ее рассеянно перебрали клавиатуру серебряными колокольцами, и на возникшее «тремоло» о бесконечную матовую плоскость рояля застучали капли дождя.

И мгновенно над головой у девушки повис раскрытый футляр от скрипки. Юноша держал его словно зонтик, укрывая девушку от частых капель.

ОНА, удивленно закинув голову, посмотрела вверх и, дотянувшись, игриво выхватила из рук юноши парящий над ней футляр, понесший ее словно раздутый парус по расписанной квадратиками улочке, в шаге плавном и лирическом. А по булыжной мостовой прыгали пузыри, лепившиеся дождевыми каплями, в массе которых движение девушки приобретало живописный рисунок.

Не дойдя до самой огромной витрины, за стеклом которой застыло множество театральных масок с различными выражениями, она споткнулась. Из рук у нее вылетел футляр, удар которого о мостовую раздался цокотом копыт по улице.

Прекратился дождь. Улица наполнилась светом.

ОНА растерянно повернулась. На другом конце улицы стоял юноша с белой лошадью, движением рук звавший ее к себе.

Девушка, словно на пуантах, прошла по всей улочке и остановилась у лошади. Лошадь, поплясав на месте и гордо качнув головой, склонила перед ней колени.

За крупом лошади неожиданно возник незнакомый экстравагантный молодой человек. Он посмотрел на девушку, легко перепрыгнул через лошадь и скупым движением руки позвал ее к себе.

Жест этот, словно взмах дирижерской палочки, взорвал улочку музыкальной темой «Прощальной симфонии» Гайдна.

ОНА приблизилась к человеку, и они стали медленно уплывать куда-то вдаль.

А ОН стоял отрешенно и видел, как они исчезают, а за ними исчезают и те предметы, которые он ей дарил.

И где-то вдалеке мелькнула едва уловимым силуэтом белая лошадь, мелькнула и тоже исчезла.