Если бы изначально все складывалось как «положено», то день рождения Анны Павловой пришелся бы на апрель. Но этого не случилось: девочка родилась семимесячной. Для мамы, простой петербургской прачки, слабый ребенок — предмет особой любви и заботы. Тем более жизнь с мужем, тверским мужиком и рядовым Преображенского полка, не задалась... Но если мы станем рассматривать фотографии Анны Павловой, то даже при самом пристальном и придирчивом взгляде не найдем ничего «плебейского»: утонченность, изящество — вот что характерно для внешности гениальной балерины. Причем, без исключения — «с головы до ног».

... Она, не ломая никаких классических канонов, отомкнула дверцу для балета XX века. Старые формы, сотни раз показанные произведения, но стоило к ним прикоснуться Павловой — и новые краски, оттенки, нюансы, а все вместе — то, что получило емкую, образно-символическую фразу: «русский балет».

Павлова училась вместе с Фокиным в Петербургской балетной школе, начинала с ним. Для Павловой, и благодаря Павловой, сочинил Фокин едва ли не лучшие свои создания: «Шопениану» и «Умирающего лебедя»... Она была партнершей Нижинского, принимала участие в первом парижском сезоне труппы Дягилева, где афишу с ее летящим силуэтом написал блистательный Валентин Серов...

И все же серебряный век русской культуры не только делал гениев, а сама эпоха создавалась, творилась личностями. Анна Павлова являлась таковой с полным правом. Два стержня, на которых прежде всего держалось ее уникальное искусство — самозабвенная влюбленность в дело, которым ты занимаешься, и фантастически тяжелый труд на репетициях. Но дадим слово профессионалу, а именно: Айседоре Дункан. Вот что пишет балетная «революционерка», «гениальная босоножка», оказавшись в начале века на гастролях в России:

«... Несколько дней спустя меня посетила прекрасная Павлова, и опять мне предоставили ложу, чтобы видеть Павлову в восхитительном балете «Жизель». Несмотря на то, что движения этих танцев противоречили моему артистическому и человеческому чувству, я не смогла удержаться от горячих аплодисментов Павловой.

...После ужина, к удовольствию своих друзей, неутомимая Павлова танцевала опять. Хотя мы разошлись лишь в пять часов утра, она пригласила меня приехать в половине девятого в то же утро, если я пожелаю посмотреть как она работает. Приехала, опоздала на три часа (признаюсь, я была сильно утомлена), и застала ее стоящей в тюлевом платье и упражняющейся у станка, совершая сложнейшую гимнастику. Старый господин со скрипкой отмечал время и уговаривал Павлову стараться. Это был знаменитый балетмейстер Петипа. В течение трех часов я сидела в напряжении и замешательстве, наблюдая изумительную ловкость Павловой. Она казалась эластичной и сделанной из стали. Ее прекрасное лицо приняло суровое выражение мученицы, ни разу она не остановилась ни на минуту...»

А вот что много лет спустя, почти в таком же эмоциональном регистре, о Павловой вспоминал Уолфорд Хайден, пианист и дирижер ее труппы: «Секрет подвига Павловой в том, что она была эмоционально организована, судьбой организована для физического, ритмического самовыражения. Она подобна динамо: постоянно отдавая энергию, возобновляла ее изнутри. Болезненная с виду, она не была болезненной: хрупкое сложение сочеталось с крепкими мускулами. Но то, что она делала, было бы невозможно даже для самого мускулистого атлета без ее сверхчеловеческой нервной силы. В течение более двадцати лет, она, почти не отдыхая, день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, давала по восемь-девять спектаклей в неделю, сопровождавшихся репетициями. Неустанно путешествуя, иногда даже не высыпаясь, она выполняла большую физическую работу, чего можно ожидать от самой сильной женщины. И если подумать, что ее работа была полна напряжения, рядовой женщине неведомого, то мы поймем, что Павлова была феноменом и ее энергия была неистощимой энергией гения».