Воспоминания о Кирилле Ковальджи

Виргиния Шпенёва

«С Кириллом мы учились в одном классе…»

Бывает – вспомнится что-то далекое, и жизнь поворачивает вспять, в года ранней молодости, веселья, силы и веры в будущее, а бывает – становишься свидетелем таких воспоминаний… В один из моих приездов в Одессу в сентябре 2013 года я побывал во Дворце графа М.С.Воронцова, в котором в советские годы был Дом пионеров, а теперь проходят разные фестивальные события. На сей раз шел фестиваль «Пушкинская осень в Одессе», который несколько раз проходил уже в Одессе под несколько абсурдным названием «Пушкин в Британии». И вот – в овальном зале дворца вижу фигуру Кирилла Владимировича. Мы тепло встретились, ведь знакомы лет около тридцати и познакомила нас в свое время старейшая писательница России Анастасия Цветаева… Вот тогда я увидел в первый раз Виргинию Васильевну Шпенёву (в замужестве – Суркову). Нас познакомили, и когда она заговорила со мною, выяснилось, что для нее самой ценной личностью в русской литературе, за развитием которой она следила всю жизнь (чуть ли не полвека работала учительницей), был именно К.В.Ковальджи. И основой тому – именно воспоминания молодости, то увлеченное, задорное чувство, которое пришло в юности… Я видел, как упоенно она слушала Кирилла Владимировича, который, выступая, делился с залом своими ранними – военных и послевоенных лет воспоминаниями… Именно тогда я предложил ей написать то, что она помнит, – каким запечатлелся в ее памяти тогда только начинавший свой путь ныне известный русский писатель и поэт, утро жизни которого взошло в Бессарабии, в Белгороде-Днестровском, старом пушкинском Аккермане…

Станислав Айдинян

Пожалуй, осталось совсем мало людей знающих Кирилла Владимировича столько лет, сколько знаю его я… Мы знакомы почти 70 лет, а точнее – 68.

Шел 1945 год, только что закончилась Великая Отечественная война, со всех концов Советского Союза люди ехали в освобожденные районы, чтобы помочь в восстановлении народного хозяйства. Ехали рабочие, инженеры, врачи, учителя. И мои родители, охваченные общим энтузиазмом, решили отправиться из родного Ташкента в Бессарабию. По просьбе моего отца его послали переводом в школы Кишинёвской железной дороги (он был педагогом).

Отец мой получил назначение в 7-ю железнодорожную школу города Белгорода-Днестровского в качестве завуча… После очень длительной поездки (только до Жмеринки из Ташкента мы ехали 13 дней) наш поезд остановился на станции Белгород-Днестровский.

Был на редкость тёплый и солнечный вечер (а это был сентябрь: мы опоздали к началу учебного года). Нас встречали две низкорослые лошадки, запряженные в телегу и человек, который должен был отвезти нас прямо в школу. Мир был янтарно-золотым; по небу плыли предзакатные золотые облачка, мы ехали по золотой песчаной дороге, с правой стороны которой тянулись низенькие виноградники с позолоченными осенью листьями, среди них висели янтарные, спелые и прозрачные гроздья винограда. Воздух, насыщенный запахами нагретой на солнце увядающей травы, казался сладким и тягучим. Лошади наши утопали в песке, едва вытягивая тяжелую ношу. И вот мы завернули на одну из улиц города, приведшую нас прямо к воротам школы.

Здесь нашей квартирой оказалось полуподвальное помещение, находившееся в здании школы. На следующий день мы уже знакомились с Белгород-Днестровском (его называли по старому – Аккерман). Это был уютный, на редкость спокойный и чистый городок, без особых следов пронесшейся над ним бури войны. Мы увидели небольшие домики, окруженные зеленью и часто построенные с большой фантазией: один из них был сделан в виде корабля, с круглыми окнами- иллюминаторами; другой – был похож на средневековый замок, украшенный небольшими башенками; третий – напоминал барскую усадьбу с белыми колоннами, по их башенкам и колоннам до самого верха ползут вьющиеся растения, по зелени которых были разбросаны сиреневые и фиолетовые гроздья цветов, похожих на акацию.

По обочинам тротуаров росли шелковицы, «и шелковицы спелые ягоды об асфальт разбиваются в кровь»...

Таким остался в моей памяти послевоенный Аккерман – любимый город Кирилла Владимировича Ковальджи, описанный им впоследствии в ранней поэме «Белая крепость» в «Лиманских историях», в романе «Свеча на сквозняке» и во множестве стихотворений разного времени.

В этот год я начала учиться в девятом классе той же школы, где завучем назначен мой отец. В классе было много девочек и только четыре мальчика. Девчонки в первый же день, познакомившись со мной, дали яркие девчоночьи характеристики каждому из мальчиков, но одного из них в тот день не было на уроках: он болел. «А вот придёт Кира Ковальджи!! Ну ты сама увидишь» – утверждали девочки, сопровождая это высказывание загадочными улыбками. Естественно, что это меня заинтересовало, и я с некоторым нетерпением ожидала его появления.

Через пару дней он пришел на уроки. Одет в голубовато-серое демисезонное пальто в клетку, на шее у него было кашне, а на темечке торчал хохолок непокорных темных волос.

К сожалению, теперь нет уже тех волос, но непокорность в характере осталась: он уже тогда умел отстаивать свою точку зрения, был смел и убедителен в своих суждениях, а своему оппоненту, выслушав его доводы, говорил: «Ну и что?» и продолжал твердить своё.

Как-то в газете «Культура» мне встретилась статья Надежды Железновой, которая так и называлась – «Ну и что?». Статья была написана к 70-тилетнему юбилею Кирилла Ковальджи. В ней говорилось, что в поэтической студии, которой много лет руководил он, учили не только секретам стихосложения, но и основам мужества говорить и отстаивать правду – «в своих стихах и в прозе, какое бы тысячелетие не стояло на дворе».

И сам Кирилл Ковальджи признавал за собой эту черту – говорить правду, отстаивать свою независимую точку зрения. «Я разрешил себе в основном писать то, что хотелось, не очень-то беспокоясь об официальном признании. И, полагаю, сумел сохранить собственный взгляд на вещи», – писал он в своей книге «Литературное досье».

Но меня в то время поразила не эта черта его характера, хотя я заметила, что он может говорить очень убедительно и отстаивать свою правоту. Я также обратила внимание на его правильную литературную русскую речь, несмотря на то, что он учился в румынской школе. Правда, мне казалось, что в этой речи чувствуется едва заметный акцент: как-то немного необычно для моего слуха произносились звуки «т» и «л».

Поразили же меня энциклопедические знания Киры. С ним можно было говорить буквально по любому вопросу, и в каждой области науки, техники, искусства, культуры, психологии и просто жизни он высказывал незаурядные знания и оригинальные суждения. Мне нравилось бродить с ним по вечернему Аккерману, где пахло зеленью и шлепались крупные ягоды черной шелковицы. Мы вели беседы о самом разном, но более всего о поэтах и писателях, о стихах и прозе. Мы увлекались и Маяковским, и Твардовским, и Константином Симоновым, Есениным и многими другими. Ведь в юности интересует все, поэтому каждая такая беседа с ним была новым жизненным открытием.

Для него не было предпочтения гуманитарных наук над естественно – математическими или наоборот. Его в равной степени интересовали факты истории и географические познания, биологические открытия (запрещенная в то время генетика) и технические новшества, литература и математика. Все давалось ему на редкость легко.

Феноменальная память Кирилла поражала нас всех – его соучеников. Мы иногда собирались вместе где-нибудь на скамейке в ближайшем скверике, задавали ему вопросы: «А скажи, что происходило на фронте 15 апреля 1942 года?» и он, как компьютер, выдавал незамедлительный ответ: наши войска оставили (или взяли) такие-то населенные пункты, нашей авиацией было сбито столько-то самолетов и т.д.

И на удивление всем нам ответы его были всегда верны и точны. Когда наша классная компания собиралась вместе, – сидели ли мы в скверике, гуляли ли мы по улицам городка, шли ли мы на лиман купаться или в старую Аккерманскую крепость насладиться ее древностью и вообразить себя участниками каких-то исторических событий, – Кира всегда был в центре внимания не только как рассказчик об истории города и крепости, но и как человек с большим чувством юмора, необычайно остроумный, доставляющий нам минуты веселья, радости, а часто и гомерического смеха.

Да, башня крепости в строю.
Лиман и небеса…
Калитки, окна. Узнаю
Былые адреса.

Однажды я заболела: у меня была ангина, и я лежала в полумраке своего подвального помещения с завязанным шерстяным платком горлом, горела от температуры и поглощала теплые напитки, даваемые мамой.

Но вдруг после уроков зашли проведать меня Кира и еще один ученик нашего класса (в это время на уроке украинского языка мы изучали басню «Вовк та ягня»). Они разыграли передо мной настоящее театрализованное представление на тему этой басни. Это было так остроумно, так смешно, что я, забыв про свои болезни смеялась до коликов в животе. С этого времени я сразу пошла на поправку. Так Кира умел создать атмосферу радости, веселья… Уже в то школьное время Кирилл писал стихи, и почти каждый ученик в классе получал от него нечто вроде остроумной эпиграммы или дружеского стихотворного шаржа. Так например, комсорг нашего класса, деятельная, деловая и серьезная Света Лозовская получила эпиграмму, где Кирилл назвал ее «премудрая царица Света» и в заключении не без юмора утверждал: «Справедливо без обмана нами правишь, о Светлана».

Мы, школьники, выпускали рукописный литературный журнал с весьма символичным для Киры названием «Юность» (впоследствии Кирилл двенадцать лет проработал в настоящем журнале «Юность»). О нашем журнале в августе 1946 г. в Белгород-Днестровской газете «Знамя Советов» была опубликована заметка «Творчество начинающих авторов», время было таково, что все тянулись к песне, к стиху: ведь закончилась война, и каждый мечтал о будущем, о счастье, о тайнах, которые откроет нам жизнь, поэтому многие из нас пытались писать стихи, рассказы, но это была дань молодости, и никто не стал настоящим поэтом, кроме его одного – Кирилла Ковальджи.

Именно в то время происходит его становление как поэта; уже тогда в его стихах появляется широкое осмысленное разнообразие тематики, начиная от тончайших душевных переживаний, до умной, а иногда и резкой политической лирики.

Но мне в то время особенно нравилась бытовая тематика его стихов, так как в них отражалось все то, что окружало нас в жизни (это из письма ко мне, 1947 год):

Здесь все по-прежнему: свет электрический,
Кошка у печки мурлычет во сне,
Хриплое радио воет трагически,
Возгласы ветра мне слышны извне,
По столу книги небрежно разбросаны,
Ими завалена даже кровать,
Пальцем мотая свой чуб непричесанный,
Думаю что же тебе написать… и т.д.

Уже тогда зачастую проявлялась ювелирная тонкость и красота его стиха, разнообразие ритмов и отточеность рифмы. Тогда же в местной газете начали печататься его стихи.

Мы заканчивали 10-й класс, и Кира в своих стихах так точно передавал наши общие настроения: ожидание счастья, любви, и разгадок множества тайн, которые ожидали нас в жизни:

Годы детства, годы детства,
Вы уже ушли.
Нам переданы в наследство
Ценности земли.
Мы ряды прочнее стиснем,
Наша песнь горда:
Нам вручают знамя жизни,
Воли и труда!
Паровоз три раза свистнет –
Едем кто куда!
Ждут нас годы, расстоянья,
Ждут нас города…

Теперь уже прожиты те годы, пройдены те расстояния, увидены те города, что дала нам судьба увидеть.

Но он полон сил и я желаю ему идти далее долго-долго по избранному пути и разгадывать все новые жизненные тайны.

Прошло столько лет, но до сих пор, когда до меня доносятся звуки известного вальса «После тревог спит городок...» мне видится далекий послевоенный Аккерман, стоящий на берегу Днестровского лимана, окруженного золотом осенних виноградников и украшенный древней крепостью, на одной из башен которой мы (каюсь !!!) нацарапали свои имена...

Комментарий Кирилла Ковальджи:

Трогательные воспоминания моей дорогой соученицы… Рад, что судьба позволила нам недавно встретиться в Одессе. Виргинию почему-то в семье называли Гота… Позволю себе «комментарий». Гота после университета в Ташкенте стала педагогом, проработала учительницей чуть ли пол века, у нее большая семья – жизнь состоялась. Но! Но она из ложной скромности не упомянула, что была моей первой любовью, что десятки моих юношеских стихотворений посвящены ей, что она сама писала стихи, которые с ее письмами храню до сих пор. Наверное, и я напишу воспоминания о тех годах… – пока хочу лишь добавить несколько фотографий и строки из моих стихов тех лет года – да простится мне их уровень – они соответствуют самим любительским фотографиям…

Я и она

И опять я и она

* * *

Г. Ш.

Уехала в южные дали,
В тот полдень палящий июля;
Лелея надежду о встрече,
Один я остался. И вот
Осенние дни отрыдали,
Зима и весна промелькнули –
От первого мига разлуки
Уже отделяет нас год.

Сегодня достал твои письма.
Лежат они маленькой горкой,
Улыбку твою молодую
В крылатых страницах храня.
В них много горит оптимизма...
И стало мне больно и горько,
Что встретиться нам невозможно.
А ты... ожидаешь меня

В краю раскалённом и знойном,
Где мне побывать не случилось,
Где знаю, как небо синеет
Из строчек письма твоего...
По-прежнему нежно, спокойно
Глядишь с фотографии милой.
Ты всё ещё ждёшь и не знаешь,
Не знаешь пока ничего.

Мы всё-таки были счастливыми.
Что весело было – запомним,
А грусть и печаль позабудем,
Как слёзы сквозь смех невзначай.
Мечты были слишком красивыми,
Мой друг, мой хороший, мой скромный,
Мы были совсем ещё дети...
Прости и, быть может, прощай!

Кирилл Владимирович Ковальджи во Дворце графа Воронцова в Одессе

[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Литература»]
Дата обновления информации (Modify date): 10.01.15 20:04