Представляем автора
Разное
Крысолов
Пока проходили казни, –
он ел колбасу, – Крысолов.
Пока выл какой-то проказник, –
его распирало от снов.
От злости сутулый-плешивый,
казался он всем пауком,
и взгляд гипнотически-черный
запущен был в жизнь стариком.
Своих лиходеев-ублюдков
послал он творить веролом.
И всё на диаметре монстра
плясало-скакало вверх дном.
Но срок недалёк Крысолова, –
слетит и его голова –
набита пустейшей соломой –
взирает она свысока.
Презреньем закручены жесты,
и голос таится глухой.
И бегают скользко занозы
у гнома под бровью кривой.
Из сердца же черная жидкость
струится водицей хмельной,
и корчатся-маятся блики
на лбу – он пока что живой!
Так раз в веренице столетий
сверкнут нам мильоны оков.
Лишь раз в сотни тысячелетий
рождается в мир Крысолов!
Пока что творить ему горе,
петь зависть и славить беду!
Пока Крысолову привольно
возделывать злость на виду!
Пока ему мудрость простится,
и пьёт он смертей череду.
Ему бы поглубже спуститься, –
найдёт себе место в аду!
Свистят целомудренно Крысы:
«Он наш, дорогой Крысолов!»
Ухмылка по лестницам мчится, –
Смотрите! Каков же улов!
Но знаем мы, больно и скоро
в капкан попадёт Крысолов,
и будет он путаться в сетях
из цепких густых обшлагов.
И будет он корчиться, воя,
своих призывать дураков.
Но те лиходеи-ублюдки
лишь станут кричать: «Будь здоров!»
«Прощай, Крысолов, душегубец!» –
вопит, очумев, какаду.
Вонзается в горло трезубец
«И песнь допоёшь ты в аду!»
Трусливо костлявые пальцы
сжимают последнюю нить.
Сейчас уже не удержаться!
Теперь уже нечего ныть!
Никто не придёт к Крысолову
на помощь, узнав обо всём.
Лишь зябко подёрнуться плечи, –
ведь был он всегда палачом!
И жертв его бледные тени
вздохнут на земле без него.
Он злобы и алчности гений.
Как жить в чистоте хорошо!
Да здравствует солнце без тени!
И счастье земле возвратить!
Как славно нам без Крысолова!
Да здравствует новая жизнь!
Я не пожелаю такого
ценою ни слёз, ни побед!
Чтоб вам не встречать Крысолова
ни разу за тысячу лет!
В поисках утраченной дистанции
Вадим Голиков, Кирилл Ласкари, Гюнтер Грасс, Умберто Эко, Людмила Гурченко, Михаил Козаков, Геннадий Бурбулис, Кирилл Разлогов, Майя Плисецкая, Александр Ширвиндт, Михаил Державин, Сергей Юрский, Ирина Губанова, Уте Лемпер, Андрей Толубеев, Сергей Лосев, Борис Смолкин, Татьяна Сельвинская, Светлана Крючкова, Илья Ильин, Петер Макал, может, кого и забыла, – те, с кем я разговаривала всего пять минут, пересекалась по работе или общалась много лет – у них ни у кого не было дистанции. Ни ко мне, ни к кому. У них не было страха, что сейчас в них вцепятся или сядут на голову. Они со всеми обращались запросто, как с равными. Эта демократичная манера запала мне в душу и, в результате, сыграла злую шутку.
Я вот всё думаю о том, что Вадим Голиков не был бы Вадимом Голиковым, будь у него дистанция. И жизнь его сложилась бы по-другому. И не «съедали» бы его артисты в театрах, и не снимали бы столько раз с постов худрука. Но он не мог по-другому. Ведь это значит ломать свою природу.
Пробовала год жить с этой самой пресловутой дистанцией на лице и внутри – между бровей пролегла тоненькая вертикальная ниточка. И чувствовала я себя, прямо скажем, неуютно, не в своей тарелке.
А нельзя нынче без заветной дистанции! В моём случае она куда-то пропала, испарилась сама собой. А теперь ходишь, ищешь её: «Ау, где ты, дистанция?!»
Понты – это другое, они грубее, они способны взбесить кого угодно, здесь простыми понтами не отделаешься. Дистанция тоньше, интеллигентнее. Она почти невесома, прозрачна. Она делает тебя неуязвимой. Она противна, но дайте мне её, подарите!
До какого-то момента можно было без неё обойтись. Довольно долго. Но жизнь стала бесцеремоннее.
Проходящая мимо звонит тебе по телефону через день и спрашивает:
– Ну как Вы? Я соскучилась, я сейчас к Вам в гости приеду!
И ты не знаешь, куда деваться, потому что не ожидала. И вот она тебя уже перетянула на своё поле и поливает грязью твоих любимых людей. А ты не можешь выпутаться, потому что понимаешь, что сделала ошибку, «влипла».
А она опять звонит – ей нужен собеседник. Она перескажет тебе всё по пятьдесят раз, а ты будешь судорожно искать причину, как поинтеллигентнее закончить разговор, потому что она страшно обидчивая.
– Да, я вот тут лекцию пишу!
– Бросьте, приезжайте ко мне в гости в Чертаново! И вообще, переезжайте в Чертаново! Чего Вы сидите в центре, в каменном мешке! Мы же с Вами подруги! (Да поищи ты себе подругу в Чертаново!)
Утверждения становятся всё наглее, всё безапелляционнее, перемежаясь репликами, типа: «Я человек благородный!», «Я никогда никому гадости не делаю!»
Ты шарахаешься от телефона, а она уже влезла к тебе в душу и в жизнь:
– А сколько, если не секрет, Вы получаете всего в целом? А Вы в Швейцарию с другом ездили или с кем?
Она сливает на тебя свои проблемы, а ты терпишь, хотя уже пьёшь успокоительное.
– У меня зуб передний сломался! Вы что-то говорили, что у Вас врач хороший есть?
– Не знаю, что делать: окна пластиковые поломались! У Вас мастер знакомый есть?
Видимо, тебя приняли за безотказную. И тебе звонят в первую очередь. Видимо, других знакомых уже не существует. Она рассказывает тебе все свои страхи, и ты десятый раз на дню успокаиваешь её мнительность и подозрительность, в душе взывая «Господи! За что мне это?!»
А она любит тебя за то, что ты слушаешь. Страшно любит, но приходит к твоим друзьям и ставит условие: «Либо я, либо она!»
И у тебя, никогда прежде не являвшейся жертвой, слёзы текут по щекам, потому что ты не понимаешь, за что?! И кричишь: «Дистанция! Прости меня! Я была не права, спаси меня, дистанция!»
А проходящая мимо продолжает навязывать тебе советы, которых ты не просишь. Она звонит тебе и елейным голосом начинает свою песнь, – как там в «Интердевочке». – Ой, ну просто мать родная! И ты понимаешь, что она уже затягивает петлю, и из последних сил пытаешься вырваться и кричишь, рыдая: «Дистанция, спаси!»
Но поздно, дистанция здесь не поможет. Проходящая мимо полощет тебя своими грязными руками и за спиной плетёт интриги.
От любви до ненависти, как известно, один шаг. И вот она уже звонит с угрозами и осыпает тебя оскорблениями.
Но ты сильная, ты вырвешься, хотя в тебе поселилось сомнение в самой себе – прежняя модель поведения не работает. Надо что-то менять.
Много лет назад я опубликовала эссе «Хамский манифест, или Трактат о вежливости. Эпатажная проза». Я выступала с ним со сцены и имела колоссальный успех. Смысл был как раз в том, что никакая дистанция не поможет сделать «ножку маленькой, душу большой, а сердце справедливым». Дистанция обиделась и отомстила. И вот малознакомые люди звонят тебе в пять утра, в час ночи.
Ты понимаешь, что раньше нужно было пресекать такие контакты, когда ещё только начиналось. А теперь это может быть «с пожизненной гарантией». И они тоже предают тебя, но не перестают звонить и тянуть ласковым голосом:
– Вы уже приехали? Как у Вас дела? А где Вы были?
«Нельзя так приближать к себе!» – кричит на меня моё второе я. Правильно кричит. Поделом!
Дистанция! Я больше никогда не буду обижать тебя! Вернись! Я вовсе не бесхребетная, вовсе не мягкотелая, ты же помнишь меня! Это с тобой мы были когда-то подруги!
За границей, в Европе люди очень обижаются, если ты им задаёшь вопросы личного характера. Неприлично подходить к человеку близко на улице или в общественном месте. В некоторых странах не принято даже рукопожатие. А у нас все пьют из одной бутылки. И обидятся, если ты с ними не выпьешь непременно из одной.
Долой панибратство! Долой амикошонство! Да здравствует Дистанция! Дистанция! Ты слышишь! Я уже хвалю тебя! Я воспеваю тебя!
Майя Плисецкая, Андрей Толубеев, Кирилл Ласкари…
Глядя на Вас, я всегда думала, что чем человек больше, тем он проще.
Я ничего не понимаю.
Светлана Крючкова, Михаил Державин, Уте Лемпер…
25 августа 2014 г.
Светлана Крючкова: между сценой и литературоведением
Худощавый юноша с золотыми волосами нанизывает аккорды на струны гитары. От них простираются ввысь солнечные лучи, и там они находят сочетание со строками, написанными давным-давно, они встречаются с её голосом – грудным, глубоким. И так хочется зацепиться за этот голос, потому что он кажется единственно настоящим в нашем аляповато-клиповом сегодня.
Зал будто погружается в грандиозную медитацию. Светлое чувство единения – забытое нами – охватывает людей.
Боже, какие красивые лица! Они слушают, затаив дыхание, в тишине. Их даже нельзя назвать публикой. Они все такие отдельные. Это её зрители.
Она рада, что много молодых. Значит, ещё не всё потеряно. Она, словно утренний свет, который заглядывает в гости к каждому, кто жаждет этого света, тепла. Казалось бы, она приехала из дождливого Петербурга, а привезла солнце. И вот уже золотые колосья колышутся. Она Цветаева.
Слова льются, подобно молоку из тяжёлого кувшина. Перед нами хрупкая темноволосая женщина. Мы внимаем рассказу о её жизни. Порой нам горько, но всё же светло. И всё так далеко от пошлости и так просто. Она Ахматова.
Она растворилась в этой музыке. И зал вместе с ней. Она – одна из миллиона – тамошних, не здешних. Тогдашних, не сегодняшних. Она далёкая, но близкая, странная, но понятная. Она Петровых.
Как мало нынче подвижников. Она одна из них. Оценит ли кто-нибудь это по большому счёту? Но она считает, что обязана это делать. А иначе, как дальше?
Добротная литературоведческая лекция, перемежающаяся полётами в непостижимые сферы. Она исследователь. И это для неё настоящая наука, к которой она относится с уважением, в отличие от многих нынешних филологов и литературоведов (это она-то – актриса!) Она знает об этом всё, и так не состыкуется её профессорское амплуа с образами сонных ахмато-цветаевоведов, серебряновековедов, которых я не раз наблюдала на всевозможных конференциях. Да, мы побывали на лекции, только в том её отличие от университетской, что интересно слушать.
Всё сама. Кругом, как часто у нас, никакой организации.
Лично я последние лет десять не могу сидеть ни на каких вечерах и концертах – болят уши. Это был единственный за столько лет вечер, на котором зрителю не «било по ушам», если так можно выразиться. Но этому предшествовал долгий ликбез для звукооператора.
А у молодых в ушах наушники, и они глохнут. Им всё кажется тихо. И поэтому так громко везде. Громче, значит, веселей! Все кричат, люди разучились говорить. Но она не может позволить себе кричать в микрофон. Потому что зрители привыкли слушать её спокойный грудной голос. Они слышат даже её шепот. А за ним – судьбы трёх женщин-поэтов.
Говорят – несносный характер. Это не характер, это профессионализм и уважение к тем, кто пришёл к ней на встречу. И она периодически ворчит на молодого звукорежиссёра, сидящего там далеко, в будке, и проводит ликбез ещё раз, у нас на глазах, попросив прощения, как будто это её вина. Она вздыхает. Да, не так-то просто починить у нас всё. Профессионалов не любят. Они заставляют работать. Они всё время что-то требуют, оттого кажутся капризными и привередливыми.
Но мы не обращаем внимания на эти мелочи, потому что не замечаем их за завесой солнечных сетей, в которые добровольно сдались в плен.
– Задёрните занавеску, там, на входе! Мне светит прямо в глаза! Спасибо.
Конечно, свет должен идти только со сцены. А она не устала. Час, два, три, четыре. Строки перемежаются со струнами, факты с репликами.
В век главенства золотого тельца, коммуникационных технологий, всевозможных айфонов, айпадов и упадка всего, что можно, даже как-то странно слушать эту музыку, похожую на органную, и эти стихи, подобные песням.
Зрители, как всегда, не хотят её отпускать. Они стоят, терпеливо и преданно ждут, когда принесут её книги, и она за кулисами полчаса умоляет по телефону кого-то выгрузить их из автомобиля.
Она не устала. Зрители продолжают ждать в полутёмном зале и смотреть в сумрачную глубь кулис, из которых она к ним снова выйдет. Они улыбаются про себя, и они ещё долго будут помнить, что этим вечером здесь светило солнце. Настоящее, не бутафорское.
25 августа 2014 г.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Литература»]
Дата обновления информации (Modify date): 22.01.15 22:09