Проза

Владимир Пашкин

Васька-художник

Ваське на зоне делать нечего, он художник, почти что поэт, а вот, поди ж ты, сидит, и сидит хорошо, седьмой год вчера пошел, и еще неизвестно, когда выйдет. Хозяин на него озверел, говорит, пока я «хозяин» не видать тебе, Васька, воли, и все тут. И за что он на него так взъелся, все равно, что окрысился? Разве нельзя по хорошему? Наверное из-за той наколки, что он местному авторитету написал, там, где купола, кресты и все такое прочее. Ну откуда Ваське знать что «хозяин» человек верующий, и живет с оглядкою на Бога. Да и при чем здесь Бог, когда Васька авторитет, на зоне?

Да и авторитету теперь не сладко. Крепко его допекли, вот и сейчас он к нему в мастерскую прется.

– Что делать будем, художник?

– А ты, Скорень, что думаешь?

– Думаю, что сводить ее надо паскуду. Иначе, ни тебе жизни не будет, ни мне.

– А ты представляешь, что это значит, такую агромадину убрать?

– Так что теперь?..

– А терпеть тебе.

– Буду терпеть, делать нечего.

Месяц Васька квадрат за квадратом сводил купола, убирал кресты, пока не осталась вся в шрамах, но чистая спина. Вызвал его «хозяин».

– Когда у тебя срок заканчивается?

– В две тысяче третьем году, гражданин начальник.

– Пойдешь по «удо». Понял?

– Понял, гражданин начальник.

– Еще будешь крестами да церквами баловаться?

– Нет, гражданин начальник.

– Иди.

Следующим был авторитет Скорень, личность на зоне приметная, но ничего худого за ним еще не наблюдалось.

– Раздевайся.

Скорень раздевается, поворачивается спиною.

– Одевайся.

Скорень натягивает рубаху.

– Знаю, что теперь на зоне тебе жизни не будет. Я уже послал за твоими вещичками. Ночью этап, до ночи продержишься?

– Постараюсь, гражданин начальник.

– Вслед тебе пойдут нужные бумаги, через месяц выйдешь. Понял меня?

– Понял, гражданин начальник.

– Но если не убережешься, твоя кровь на мне будет. Знаешь об этом?

– Знаю, гражданин начальник.

Входит надзиратель.

– Вот что, – обращается «хозяин» к надзирателю, – под полную твою ответственность. Возьми нужного человека, и пока не посадишь его в машину, – показывает на Скореня, – отвечаешь головой и всем прочим. Ты меня знаешь, Петрович?

– Знаю, товарищ подполковник.

– Если знаешь, шагай.

Однажды, уже на воле художник и авторитет столкнулись. Художник спился, зато Скорень пошел в гору, и теперь уже был не Скорень, а Василий Тарасович Голиков.

– Художник!.. ты?.. – спрашивал Скорень у бывшего товарища по зоне.

Они сидели в отдельном кабинете и художник с нетерпением ждал, когда можно будет приложиться.

– Я, – невесело отвечает художник, а в глазах, все та бутылка.

– Чем занимаешься то?

– Да так! Не обращай внимания.

Васька быстро опрокинул рюмашку и уже задумался о другой. Скорень едва пригубил.

– А у тебя, смотрю, – художник имеет в виду стол, ресторан и все такое, – дела идут.

– Идут, – спокойно, как нечто естественное, подтверждает Скорень.

– А эти, не беспокоят?

Васька имеет в виду бывших дружков с зоны.

– Нет. Они ж суки, – говорил Скорень цепляя сардинку вилкой, – За валюту не только «понятия», мать родную продадут. А у тебя что?

Васька опрокидывает еще рюмашку и, почувствовав облегчение, пожелал выговориться.

– Меня не хватило. Какая разница, в чем причина; преждевременная смерть таланта, исчезновение вдохновения, потеря увлеченности и всё такое. Сдался я, Скорень…

– Василий Тарасович, Вася, – поправляет его Скорень.

Художник засмеялся, горестно покачивая головой.

– Вот, въелось. Почитай, восьмерик отбарабанил. Как вторая шкура. Но ладно, об этом, Василий Тарасович. То в прошлом. Когда освободился, работал как зверь, выставка за выставкой, деньги пошли, слава, пусть небольшая, но меня уже знали, заказы сыпались, особенно пейзажи Севера шли. Я их немного подмалевывал. Если правду гнать, покупателей не найдется. Встретил девушку, изумительной красоты, доброты и душевного покоя. Женился, купил квартиру, она за границу, а я работать, работать и работать...

А потом до меня дошло: шлюха она оказалась, с кем только не переспала. Вот так-то...

Васька замолчал и, не дожидаясь приглашения, наливает в фужер и пьет залпом.

– Порешил я ее, на меня сразу подумали. Но алиби у меня оказалось стопроцентное, непробиваемое алиби. Женщина, что любила меня и которой я пренебрегал, засвидетельствовала, что я в эту ночь был у нее. Ее крутили, как могли, – она ни в какую. Сейчас живу с нею, на зоне было легче. Может, и ее порешить? – предложил он себе уже в шутку.

Неделю пил Васька-художник, а потом повесился. На запой у него своих не было, Скорень снабдил, надо же как-то выходить из положения. А Василий Тарасович Голиков всё богател, матерел, похоронил дружка за свой счет, пристроил на работу куда-то подальше его подругу, где та скоро себе мужичка нашла.., а Васьки-художника не стало.


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Литература»]
Дата обновления информации (Modify date): 29.01.15 18:39