Проза

Александр Лозовой

«Бог перекрёстных дорог»
(Глава из романа)

Гога и Магога
(Один год Аркадия Курочкина в Колхиде)

Аркадий познакомился в Москве с Гогой, и последний сделал ему такое предложение: «Я заведую Домом культуры в Абхазии около Сухума, и мне нужно разукрасить как следует этот дом: плакаты, стенды, а главное – росписи на стенах. Твою работу я в Москве видел, и она меня очень устраивает. Расценки на работы я тебе сделаю максимальные, но половину денег – мне. Жить будешь у меня рядом с Домом культуры и море не так далеко. Кормить и поить тебя я буду, как самого дорогого гостя. Месяца за три – всё сделаешь. И денег заработаешь и заодно отдохнёшь. С местными художниками я связываться не хочу: поползут слухи, обиды какие-нибудь могут возникнуть. А ты – приехал и уехал.

– Чехов писал, – продолжал Гога, – что в Абхазии под каждым деревом таится сюжет для рассказа, а под каждым кустом сюжет для художника! – Последнее Гога добавил уже от себя.

«Сделай для меня это, и я больше никогда у тебя ни о чём не попрошу», – такими словами закончил свою речь Гога.

Аркадий согласился и приехал к Гоге. Был август месяц – самый жаркий в Колхиде. Они осмотрели Дом культуры, потом съездили в Сухум, купили краски, кисти. Эскизов Гога не потребовал. Он прямо объяснил Аркадию: «На этой стене нарисуй – крестьяне собирают чай, на этой – толпа с праздничными знамёнами, на этой – отдыхающие у моря».

Аркадий решил начать с отдыхающих и загрунтовал стену. Гога сообщил Аркадию, что оформил его руководителем кружков пения и национального танца.

– Да я же нот не знаю! – возразил Аркадий.

– Это не важно. И занятий не будет, и денег тебе не будет (мне деньги). А если комиссия вдруг приедет проверять, я буду знать заранее, и ты вроде бы заболеешь. Ты только в ведомостях, знай, расписывайся.

Как-то вечером Гога с озадаченным видом сообщил Аркадию: – У нас сосед умер – твой родственник.

– Как же так, – изумился Аркадий, – у меня здесь родственников нет, в Сухуме только Скворцовы, и я кроме твоей семьи вообще никого не знаю!

– Фамилия покойного – Катавадзе, это в переводе на русский означат Курицын, поэтому он и есть, в наших понятиях, твой ближайший родственник. В наших краях эта фамилия очень распространённая, так что родственников у тебя много.

И Гога продолжал:

– Соседи знают твою фамилию и давно бы пригласили тебя к себе и накрыли бы по твоему случаю шикарный стол, но поскольку в доме был тяжело больной, этого, к сожалению, сделать было невозможно. Ты должен быстро с фотографии сделать его портрет, так как много людей будут приходить на оплакивание, соболезновать. У нас всегда много народу приходит. Покойник будет лежать в гробу покрытый с головой покрывалом, зато все будут видеть красочный портрет, не то, что маленькое чёрно-белое фото у гроба. Очень нужно помочь, поддержать близких тебе и мне людей.

– Могу, конечно, но пока буду писать, его уже похоронят.

– А сколько займёт у тебя времени портрет?

– Ну, дня два-три.

– Похоронят не раньше, чем дней через семь, так что успеешь. Сделай для меня это, и больше я никогда у тебя ни о чём не попрошу», – закончил Гога и сразу же пошёл к соседям и принёс маленькую фотографию усатого пожилого мужчины.

Утром Гога и Аркадий пошли в Дом культуры искать холст, но его не оказалось. Стали думать, какой найти выход. Гога сказал, что имеется много портретов вождей и висят они в каждой комнате, а портрет Сталина на складе: «Вешать нельзя, но берегу на всякий случай. Похоже, что скоро опять распорядятся повесить». Остановились на одном из портретов вождя мирового пролетариата. Он был напечатан на холсте и помещён в золочёную раму. Фон и пиджак были уже готовы. Оставалось только их обновить – протереть маслом и сделать новое лицо.

В Колхиде люди привыкли конкретно всё воспринимать. Приходят к покойнику, а тут гроб закрытый и мало ассоциаций возникает с самим усопшим, только воспоминания, а наглядного зрелища нет, поэтому красочный портрет делает оплакивание представительнее.

Через день портрет был готов. Он был не совсем похож на покойного, но выглядел в пиджаке и в галстуке (которого покойный крестьянин никогда не носил, а только сфотографировался с ним на паспорт) очень впечатляюще. Гога с Аркадием понесли портрет в золочёной раме.

У гроба сидели женщины, а мужчины, самые близкие родственники, стояли у входа в дом и встречали пришедших соболезновать. Портрет очень понравился, тем более, что Гога уже всех известил, что это работа знаменитого столичного художника. Портрет поставили над гробом, а Аркадия и Гога пригласили к трапезе.

Во дворе под брезентовым навесом был длинный стол, сколоченный из досок человек на сорок, и вокруг стояли скамейки. За столом сидело человек пятнадцать, которые ели и поднимали тосты за покойного. Это было предусмотрительно со стороны хозяев, так как многие родственники, знакомые приезжали из других городков и отдалённых сёл и им в этот же день предстоял обратный путь.

Во дворе суетились люди, которые устанавливали новые столы и натягивали брезент, чтобы обеспечить трапезу в день похорон нескольких сотен человек. Это была работа неофициальной бригады, которая за деньги предоставляла такие услуги. Власти смотрели на это сквозь пальцы. Во-первых, вторгаться – нарушать традиции, тем более похоронные. Во-вторых, эти услуги им и самим понадобятся.

В Испании и на Колхиде проявления скорби одинаково драматичны, поэтому к описанному Сервантесом в «Дон Кихоте» уже нечего добавить: «…любезного её супруга уже нет в живых, огласила воздух стенаниями, потрясла небо своими жалобами, распустила волосы и стала их рвать, стала царапать себе лицо, и вся она была полна такой бесконечной скорби и муки, ничего сильнее которой не могла бы испытать ни одна страждущая душа в мире».

Один из родственников Гога, гнусного вида человек, сотканный из зависти, во время большого скопления людей у гроба подсунул под бок покойнику фотографию Гога. Это означало, что фотография окажется тоже в могиле и вскоре вслед за своим изображением в землю отправится и сам Гога.

В день похорон пришло множество народу. Покойника вынесли из дома во двор, и портрет стоял на самом виду. Все приходящие обращали на него внимание, и на Аркадия, так как знали, что портрет сделал известный художник, приехавший из Москвы. Специалисты из столицы в Колхиде неоправданно считались авторитетами, примерно так же, как и иностранцы почитаются в России. До приезда Аркадия у гроба выставляли под стеклом только чёрно-белые фотографии покойных.

Каждый вечер на оплакивании играли музыканты. Флейты и скрипки играли у гроба тихую заунывную мелодию. Играли за деньги, обильное угощение и выпивку. Музыканты делали несколько перерывов, подходили к столу, выпивали немного чачи, а после панихиды уже садились за стол капитально.

Музыканты, приходя к новому покойнику, сообщали о нововведении с писаным портретом. Об этом договорился с ними Гога, обещая благодарность в случае заказа.

К Гога потянулись с заказами на портреты. Дом культуры подождёт, а покойник ждать не может! – решил Гога и сказал Аркадию: – Деньги за портрет пополам. Холсты, краски, рамки я беру на себя.

– А местные художники не будут возражать, что я отнимаю у них работу?

Аркадий вспомнил историю об Альбрехте Дюрере, который когда приехал в Венецию и получил заказы, то местные художники собрались, пришли к нему и сказали, что он лишает их заработка и чтобы он немедленно убирался из Венеции. Дюреру не оставалось ничего иного как уехать.

«Во-первых, наши художники делают умершим бюсты на могилы. Это не сравнить с нашими копейками (хотя предполагались совсем не копейки). Во-вторых, за два дня они не смогут сделать, как ты. В третьих, я за тобой стою, а я здесь не последний человек», – заверил Гога.

Гога определил для себя, что если портрет и будет сделан всего за один день, родственникам покойного надо показать значительность работы и отдать портрет только дня через три, после принятия заказа, и за работу брать приличные деньги. Врач, если мало берёт, значит, плохо лечит. Так считалось в Колхиде.

И ещё Аркадию нужно самому ездить к покойникам. Такого мастера как он отвезут на автомобиле и привезут. Аркадий для достоверности будет сличать портрет с лицом покойника и обязательно заберёт ещё на день портрет, якобы для доработки и вставить в золочёную раму. «Кто продаёт бриллиант без оправы!?»

Гога настоятельно просил Аркадия во время оплакиваний не пить чачу, а только вино: «А вино и в доме у нас есть, так что вообще пей лучше здесь, сколько хочешь, а там выпей стакан-два для приличия». И Аркадий последовал совету Гога и пил вино только дома.

Но Аркадия всё-таки мучила совесть по поводу росписей в Доме культуры. Пока заказы на портреты ещё не навалились, он успел частично сделать фреску с пляжем. Написал лежавшую обнажённую загорелую курортницу с пышными формами. Внизу живота у неё сидела красная бабочка и на грудях – две голубые. На заднем плане Аркадий предполагал написать пальмы, море, корабли.

Дом культуры функционировал, и иногда там показывали фильмы и проводились какие-то мероприятия. Купальщица вызвала у сельских жителей необычайный интерес, а потом и смущение. Слух о купальщице сразу же распространился по селу и за его пределы. В Дом культуры стали приходить толпами, как на ни одно из интересных мероприятий.

Приехало и местное начальство в огромной кепке с плоским верхом, называемой в Колхиде аэродромом. Аркадий в это время выписывал под купальщицей песок.

Кепка за руку поздоровалось с Аркадием, про портреты она уже была осведомлена. На купальщицу кепка смотрела с явным удовольствием, потом заговорила с Гога на менгрельском языке. Из их слов Аркадий понял только два слова: керосин и ацетон. Они, видимо, советовались, чем лучше смывать фреску. Кепка выразила Аркадию своё почтение и удалилась.

Гога сказал, что надо нарисовать на купальщице платье, но кепка просит лично для него написать купальщицу, небольшую картину, но уже безо всяких бабочек, и закончил словами: «Но ты же понимаешь, с него я деньги никак не могу взять – это ведь моё начальство!»

Гога распорядился изображение купальщицы закрыть на время фанерой, чтобы более не смущать патриархальных жителей. Для маленькой купальщицы подошёл горизонтально повёрнутый портрет Маркса.

После первой купальщицы последовали заказы и на несколько других, но уже за деньги, и также оживились заказы на портреты покойников. Все расчёты с заказчиками производил Гога, и общую сумму Аркадий узнавал только из его уст. Хоть Аркадий и получал только половину, деньги были приличные, не каждый месяц в Москве ему удавалось так зарабатывать. Тем более жил Аркадий, как в раю, работал на свежем воздухе, еда была здоровая, вино не кислое, только если бы не так много его.

Как-то во время очередного оплакивания один из хитрых соболезновавших поинтересовался у дальних родственников (близких родственников покойного тревожить в такое скорбное время меркантильными вопросами было нельзя), во сколько обошёлся посмертный портрет. Те хитро ответили, что вообще это очень дорогая вещь, но Гога лично для них ходатайствовал перед известным художником, чтобы тот сбавил цену. Сумму так и не назвали, хотя знали, и тогда соболезнующий подошёл к Аркадию.

Соболезнующий не мог сообщить, что у него сегодня-завтра умрёт дядя, тем более что все желали дяде ещё сто лет жизни, поэтому он сказал, что хочет для себя заказать портрет на будущее. Но Аркадий уже усвоил кавказскую этику и сказал: «Я на сто лет умру раньше Вас!», – и наотрез отказался обсуждать такой абсурдный заказ.

Гога жил с отцом, матерью, женой и детьми в большом двухэтажном кирпичном доме. Семья в основном жила на первом этаже рядом с кухней и в ней. Второй этаж, чистый и обставленный новой мебелью, предназначался для гостей и особых торжеств. На него, как и положено, вела роскошная лестница. Зимой, особенно в феврале, когда выпадал снег, там было холодно, так как не было печи, и таких домов без труб в Колхиде большинство. Аркадий спал на втором этаже, а писал в комнатке рядом с кухней. Утром ели мамалыгу с фасолью с приправами и солениями. Это же ели и днём и вечером.

По двору бегало множество кур. Их яйца тоже ели, но кур не резали. Хозяева знали фамилию Аркадия и считали неприличным резать кур и тем более готовить их них еду для Аркадия. У хозяев было суеверное опасение, что если зарезать курицу, то с самим Курочкиным не дай Бог что-либо может случиться, и тогда это точно будет по их вине. Так что Аркадий вкушал в основном на оплакиваниях рыбу.

Соседи, правда, кур резали, но Курочкину курятину не предлагали всё по той же причине, так что у Аркадия начался в Колхиде пост, а ведь курятина была любимой его едой, и в Москве Аркадий питался почти исключительно ею.

Правда, во дворе у Гога бегала овца, но резать её нельзя было по двум причинам: для Аркадия резать, хоть он и гость, было слишком большой роскошью. Овца содержалась для большого праздника или горя. Эту овцу Гога должен был отвести на заклание к годовщине смерти своей тёти. Если бы умер дядя, то на годовщину полагалось отвести барана, то есть животное мужского пола.

Гога решил, что без ущерба для Дома культуры он может пожертвовать ещё пять портретов Ленина и три Маркса, но с красочными материалами возникала проблема. В Сухуме удалось достать только мастичный лак, который хорошо растворял краски, но практически не высыхал, хотя портреты и не предполагалась трогать руками. Из белил не удалось достать цинковые, кроющие, перекрывающие другой цвет, а только свинцовые – лиссировочные, более прозрачные.

И получился казус с одним из вновь написанных портретов. Чтобы облегчить себе задачу и ускорить процесс, Аркадий написал лицо усопшего с закрытыми глазами. У родственников это вначале вызывало недоумение, но Гога показал им иллюстрацию «Положение во гроб». «Даже у Христа глаза закрытые, а чем Ваш усопший лучше?», – убеждал Гога. Возразить против Христа было нечего, но в день похорон температура была около 40 градусов, и белила на закрытых глазах потекли. И покойный уже взирал в упор на окружающих своим ленинским прищуром глаз.

Примерно такая же история вышла и с Марксом. На его портрете Аркадий написал лицо безбородого усопшего: бороду записал белилами. Портрет поставили около гроба, но через несколько дней борода стала проступать, и причём, окладистая. Вызвали Гога для объяснений, который утверждал, что всё правильно, как должно и быть: у покойника продолжают расти ногти и волосы. Тогда открыли гроб – покойник оброс только щетиной. Гога пытался объяснить, что портрет сделан, якобы, ещё и на перспективу, но пришлось всё равно забирать портрет на срочную переделку.

Аркадий перестал спокойно спать, и снились ему по ночам покойники, что и понятно. Но однажды приснился автор «Капитала», который с укоризной обратился к Аркадию: «Значит, ты использовал мой портрет для получения себе прибавочной стоимости?»

А потом явился во сне и сам вождь мирового пролетариата и, картавя, закричал на Аркадия: «Как ты смел мою физиономию переделать в мордоворот внука ренегата меньшевика?! Ты разве не знал, что я их ненавижу ещё больше, чем классовых врагов? И на моём законном пиджаке медаль «Наше дело правое – мы победили» с изображением профиля самозванца-диктатора, который меня ухайдокал, ты ещё в насмешку пририсовал. Имей в виду на будущее, когда и ты и другие будете писать мои портреты, а вам ещё предстоит писать их много и долго, то нос мой делайте более прямым, а то и так клевещут, что я был сифилитиком. А я от этого недуга окончательно избавился ещё задолго до смерти. А сами обыкновенные проститутки, чтобы ты знал, по моему опыту, гораздо честнее и порядочнее политических проституток. И ещё запомни уже для истории: меня оклеветали, что я постоянно слышал какие-то «голоса» в полной тишине. Это тоже ложь. Я «голоса» улавливал из шума сталкивающихся ледяных глыб на реке Лене по время половодья».

После этих слов Аркадий проснулся и пошёл во двор считать яркие звёзды на южном ночном небе.

Гога стал предполагать неладные последствия с написанными лицами и решил проехаться по кладбищам на места захоронений портретируемых.

После похорон родственники впервые должны были появиться на могиле через тридцать, сорок, пятьдесят два дня, в зависимости от принадлежности покойного к той, или иной конфессии. Портреты заворачивали в целлофан от дождя и ставили на могилу среди венков. Потом портреты забирали домой.

Предчувствия не подвели Гога, и со свежих могил на него смотрели Ленины и Марксы, так как солнце совсем растопило мастичный лак. Портреты и ещё что-либо с могил забирать не полагалось, и Аркадию срочно пришлось посетить все эти захоронения и реставрировать портреты, разводить краски для быстрого высыхания бензином, хотя цвет от него и темнел.

2. Магога

На одно из оплакиваний приехал Магога – директор знаменитой пещеры, популярного экскурсионного объекта, в небольшом городке по соседству. Он приходился дальним родственником Гога. Магога очень стремился занять эту должность: мало ли какие потрясения могут произойти в мире, а он спокойно и безбоязненно может отсиживаться в своей пещере.

Магога обратил внимание на почти готовый портрет покойного, познакомился с самим художником, отозвал Гога в сторону: «Одолжи мне этого человека на месяц. Я понимаю, что он тебе самому здесь нужен. Тебе дам отступного. Я в безвыходном положении: в пещере нужно расписать стену на платформе, куда привозят экскурсантов. Всё в пещере оборудовано по последнему слову, даже орган установлен для концертов, а стена серая, невзрачная, просто стыд. Ты же знаешь, какие делегации приезжают к нам, и из-за какой-то стены вдруг я такую работу потеряю! На стену я хорошие деньги выхлопотал»,– закончил свой монолог Магога.

– А почему ты не наймёшь художников из Сухума?

– Дело в том, что когда пробивали один из проходов из грота в грот, наткнулись на горячий радоновый источник. Вода проходила внутри скалы, а теперь стала выбивать наружу. Для больных и очень больных – радон лучшее целебное средство, а для здоровых людей – наоборот. Для экскурсантов, которые приезжают на час-два это не имеет никакого значения, а постоянно, месяц находиться внутри никто из художников не хочет ни за какие деньги. Художники стену только загрунтовали и сбежали.

– А как же мой художник? Он мне ещё будет нужен»

– У них в Москве воздух в несколько раз вреднее, чем наши пары радона. Может быть, я ещё бы уговорил других художников, но первые, кто отказался, распустили слух от зависти, что другие выполнят заказ, что от паров радона становятся импотентами.

– А это правда?

– А я откуда знаю! Может, наоборот, – и Магога продолжал, – Твой художник может работать круглосуточно. В пещере, что день, что ночь – всё равно. И спать там же будет, и ничто отвлекает».

Гога стал подсчитывать упущенную выгоду из-за отсутствия Аркадия и оценил ещё не сделанные портреты по высшей ценовой категории (в чём Магога сомневался), и безапелляционно утверждал, что это столичный художник экстра-класса, и повёл Магога показывать изображение купальщицы.

Когда Гога приоткрыл изображение, то Магога не удержал своего восторга и согласился на все условия. «Правда мне в пещере купальщицы и пейзажи не подойдут. Нужно что-нибудь этнографическое», – высказал своё пожелание Магога.

– Аркадий, для тебя есть новый, очень выгодный объект. Покойники могут подождать, – и Гога объяснил, в чём дело. – Сделай для меня это, и я тебя больше никогда уже ни о чём не попрошу!»

Наступал ноябрь – сезон сбора мандаринов. Гога дал Аркадию в пещеру два ящика мандаринов, как объяснил, для витаминов.

Около пещеры, в городке, в каменном доме из известняка в Кипарисовом тупике, жил с родителями молодой гермафродит Шуро. Считалось, что Шуро всё-таки, более женского пола, чем мужского, потому что на лице его не было волос, и Шуро не брился. Шуро за местных выдать замуж было затруднительно. Шуро приходился дальним родственником Магога, и он, знал, что Аркадий пока не женат.

Магога задумал отдать Шуро в помощники Аркадию. «Месяц поработает вместе с художником в темноте. Художник привыкнет к Шуро, а потом, когда выйдут из пещеры, Аркадию уже некуда будет деваться, и мы их поженим. Тем более, что там будет два бочонка вина. По нашим обычаям, если пробыл наедине с девушкой хотя бы одну ночь, даже если между ними ничего не было, – обязан жениться», – таков был замысел у Магога.

Родителям Шуро хотелось сбыть с рук своё проблемное дитё.

– Художник приданого не возьмёт, а мне, причитается, – говорил Магога родителям Шуро.

– За это тебе мотоцикл.

– У меня автомобиль есть, зачем мне мотоцикл? Если только «Хонду».

– «Хонда» у нас в стране не продаётся.

– А если я достану? – продолжал торговаться Магога.

– Ты достанешь по такой цене, что будет дороже «Мерседеса». Возьми самый лучший отечественный мотоцикл.

– Хорошо, но деньгами за мотоцикл с коляской.

На этом и порешили.

3. Радоновый источник

Чтобы покрепче «зацепить» Аркадия, и он не передумал, и не бросил работу, Магога выдал ему приличный аванс и проследил, чтобы Аркадий положил его на сберкнижку.

Магога целиком полагался на опыт и мастерство Аркадия и попросил сделать какое-нибудь изображение на фреске из старинной жизни на Кавказе.

Аркадий, ничего не подозревая, не стал отказываться от помощника и их повезли в пещеру. Это было огромнейшее подземное пространство: пять залов со сталактитами каждый длиной не менее семидесяти метров и столько же в высоту. К первому залу из городка был пробит пятисотметровый тоннель, по которому в летний сезон ходил поезд из четырёх вагонов с экскурсантами, но для известного художника его запустили специально. На платформе, стену которой предстояло расписывать, включили два прожектора. Включили свет и в неработающем кафе, где Аркадию и Шуро предстояло жить. В кафе была работающая от газового баллона плита. Включили иллюминацию во всей пещере, показали её Аркадию, а затем выключили и показали, где лежат шахтёрские каски с фонариками.

Круглогодичная постоянная температура в пещере была + 13 градусов по Цельсию. Магога оставил Аркадию и Шуро два бочонка с красным вином, огромное количество еды, и, что особо важно для Аркадия, огромное количество консервированной курятины. «Не я кур резал, не я готовил. Сам хочет – пусть открывает и ест, не хочет – не ест. Я тут не причём», – рассуждал Магога.

На следующий день поезд привёз все необходимые для работы материалы. Телефонная связь между пещерой и городком не работала, были какие-то повреждения. Устранить их было целесообразно только к началу сезона, а сейчас незачем. Если бы Аркадию что-нибудь понадобилось в городке, то ему нужно было идти по тоннелю по шпалам.

Первое время Аркадий акклиматизировался посредством вина и проводил время в беседах с Шуро, который рассказывал о неопределённой судьбе современного гермафродита. «Вот в давние времена – почитали, к такому, как я, приходили за пророчеством, приносили дары», – сокрушался Шуро.

Аркадий потерял счёт времени, а вино было на славу. Время перепуталось, и по часам уже нельзя было понять, четыре часа дня или четыре часа ночи, но Аркадию это особых неудобств не доставляло.

Долго не раздумывая, Аркадий решил сделать фреску с пещерными людьми, неандертальцами. «А что же ещё более подходит к интерьеру пещеры? Всё остальное будет чужеродным», – таково было творческое убеждение Аркадия.

Прожектора освещали людей в звериных шкурах с каменными топорами и раскрытыми красными пастями с оскалом клыков. Толпа первобытных людей должна была приветствовать на перроне прибывших экскурсантов. У Шуро был покладистый характер. Он помогал в работе – красил фон и готовил на кухне. Аркадий пообещал Шуро поделиться деньгами, так как Магога Шуро о деньгах вообще не упоминал. О своём пребывании в пещере Шуро знал только то, что должен помогать Аркадию. Заговор Магога с родителями держали от Шуро в секрете.

После работы – ели (из-за непонятного времени суток нельзя было определять – это завтрак, обед, или ужин). Затем Аркадий шёл спать на диван в кафе, Шуро – в более тёплое место – около горячего радонового источника.

Как-то, когда Аркадий сел бриться, Шуро попросил показать, как правильно пользоваться лезвием. У Шуро, скорее всего от воздействия радона, выросла щетина. Возможно, происходили и ещё какие-то невидимые Аркадию изменения.

– Зачем тебе бриться, тебе бородка и усы подойдут даже очень! – И Шуро не стал браться за бритву.

Шуро в пещере заметно оживился. У него появилось больше энергии, в свободное время он стал лазить по сталактитам и ловить летучих мышей и голос из баритона стал превращаться в бас. Также Шуро окреп и физически мог уже самостоятельно переставлял металлические леса у фрески. Шуро смог наклонить почти полный бочонок и сливал из него вино. Но по части готовки еды охоты у Шуро поубавилось, а потом он и вообще перестал подходить к плите, так что готовил уже Аркадий. И укладывался спать Шуро у радонового источника как-то уже совсем небрежно, не поправляя матраса и одеял, а по-мужски сваливаясь на постель.

Аркадий попытался сосчитать дни по мере опорожнения бочонка: «Если я в день, или в ночь, выпиваю два с половиной литра, Шуро вообще почти не пьёт вина, а пьёт только радоновую воду, а бочонок – литров на пятьдесят, а осталось сейчас лишь на дне, то в пещере мы находимся дней двадцать, и есть один ещё непочатый бочонок».

У себя в Москве Аркадий безошибочно мог определить количество вина оставшегося в бутылке, а с вином в бочонках он дела никогда не имел, и принял семидесятилитровые бочонки за пятидесятилитровые.

Несколько раз Магога тайком по тоннелю пробирался в пещеру и подсматривал. Тайнозритель убеждался в том, что работа над фреской продвигается, и Аркадий с Шуро работают душа в душу.

Фреска была закончена, но вино ещё оставалось, и грех было его оставлять. До курортного сезона оно бы превратилось в уксус. Оставшееся вино Аркадий прикончил за неделю и этим отпраздновал завершение работы.

Потом Аркадий и Шуро появились в городке, выкатывая из тоннеля два пустых бочонка. Шуро был с бородой и усами. Вокруг лежал снег, и Аркадий понял, что наступил уже февраль. Значит, они пробыли под землёй от сезона сбора мандаринов до самой субтропической зимы. Винный календарь Аркадия оказался неверным. Он выпивал не боле полутора литров, но пары радона усиливали действие алкоголя, так что пробыли они в пещере около ста дней.

Шуро первым делом, уже басом, обрадовал Магога, что хочет жениться! Магога понял, что остался без денег за мотоцикл.

Аркадий получил причитающиеся деньги, поделился с Шуро, и Магога отвёз его в дом Гога. Оба дельца стали делать перерасчёт. Магога оказался должником Гога за Аркадия более, чем за два месяца. Магога поспорил на всякий случай – а вдруг Гога уступит, но Гога держался на своём. Магога расплатился и всё равно остался при значительном выигрыше.

Правда, все обратили внимание, что Аркадий говорил теперь не густым баритоном, как раньше, а фальцетом. Решили, что это, наверно, от переохлаждения в пещере.

4. Высокий индеец и квартеронка

Гога привёз их города холсты и заказал позолоченные рамки определённых размеров, договорился с сельским плотником, чтобы тот сделал подрамники.

Чтобы ускорить процесс написания портретов, Аркадий стал делать заготовки. Заранее написал чёрные пиджаки на нескольких поясных портретах. Цвет галстука – по желанию заказчика. Несколько портретов сделал в полный рост – чёрные костюмы и чёрные туфли, а фон – пейзаж с горами. Можно было по желанию заказчика на одном из склонов пририсовать дом покойного. Такое изображение уже, безусловно, стоило дороже. И когда умирал человек, оставалось пририсовать только лицо или, если желали родственники, кепку или папаху.

Делать заготовки не было изобретением Аркадия. Он знал, что в Москве два популярных художника пишут заказные портреты, но не мёртвых, а именитых людей, в частности космонавтов, наследников диктатора и их холуев. Портреты были похожи и, как полагается, сильно приукрашены. От высокопоставленных заказчиков, а в особенности от их жён, не было отбоя. Эти художники (они естественно завидовали и презирали друг друга), привлекли к себе помощников, которые писали второстепенные детали на портретах и более квалифицированных «рабов», которые писали сами лица. А сам художник, уже в присутствии заказчика демонстрировал завершение работы – наносил несколько бликов на портрете. Художники спали и видели, что ещё при их жизни государство, то есть правительство, создаст их личные художественные музеи.

У Аркадия помощников не было, да и мёртвых было не так много, как именитых живых.

Гога говорил, что все деньги за работу забирает себе художник, но в селе считали, что Гога просто так не будет держать его у себя в доме, поить и кормить даром, что Гога обязательно должен иметь от этого какую-то выгоду. Но самому Гога об этом не говорили и делали вид, что принимают от него бескорыстную поддержку.

На одном из оплакиваний за трапезой Аркадий решил узнать, что такое абхазская аджика. Он ранее никогда её не пробовал и не имел представления об этой приправе, почти сплошь состоящей из острого красного перца.

Аркадий наблюдал, как люди во время еды добавляют аджику в мамалыгу, немного мажут на хлеб или сыр. Из миски аджики, что стояла на столе, Аркадий набрал полную столовую ложку и целиком положил её себе в рот. Это не осталось незамеченным для остальных сидящих за столом, и все с любопытством ожидали, как у Аркадия начнут литься ручьём слёзы, и его будет выворачивать наизнанку. Действительно, у Аркадия спёрло дыхание, и рука машинально потянулась за стаканом с вином. Такого физического потрясения Аркадий ещё никогда не испытывал. В его образном художественном видении мгновенно пронёсся аналогичный случай, вернее его заключительный эпизод, хотя Аркадий и забыл, в какой именно книге он это прочёл.

Дело было на диком Западе в середине девятнадцатого века. Колонизаторам-колонистам надоело, что индейцы то закапывают свои томагавки в знак примирения, то снова их откапывают (готовятся к войне), то снова зарывают, и, посовещавшись, решили выкупить по хорошей цене у них боевые топоры, чтобы, в конце концов, наступил постоянный мир.

Индейцы тоже были заинтересованы в переговорах, так как незадолго до этого по их вине произошёл неприятный инцидент: грузный, влиятельный колонист после дружеской попойки ехал на муле мертвецки пьяный к себе на Каса дель Курево. В седло друзья его усадили, но по дороге от страшной духоты, влажности воздуха и солнцепёка его так разобрало, что он упал с мула прямо в кусты пампасов. Пока колонист выбирался, то изрезал руки и лицо в кровь о стебли пампасской травы и тут же в беспамятстве уснул.

В это время проезжали мимо индейцы охотники за скальпами. Они увидели колониста в кровавой одежде, и у них сомнений никаких не оставалось, что это мёртвое тело. Профессионально за несколько минут молодой индеец острым ножом надрезал кожу по окружности пышных рыжих волос и стал стягивать с головы кожу. В это время колонист с запозданием, видимо, от боли, стал проявлять признаки жизни. Молодой индеец застыл на месте со снятым скальпом в руке.

В практике охотников за скальпами такое произошло впервые, и было высказано мнение, что колониста нужно немедленно прикончить. Но вождь, высокий индеец, возразил: «Скальпы снимают только с убитых, а если сняли скальп с живого, то тем более после снятия скальпа убивать уже нельзя. Это будет двойное нарушение обычая предков. Вообще, ты с самого начала поступил неправильно, что решил снимать скальп с убитого не тобой человека. Ну, это ещё простительно, если для коллекции».

Через какое-то время происшествие получило огласку.

Колонист был благодарен судьбе, что остался жив, а индейцы не могли простить своей оплошности, что до скальпирования не убили колониста.

На переговоры к колонистам был приглашён вождь племени, высокий индеец, который заодно хотел принести извинения и вернуть скальп его законному владельцу. Высокий индеец явился, как положено, в перьях и золотых кольцах. Он с поклоном протянул толстому колонисту сморщенную кожицу с рыжими волосами, а тот также с поклоном молча, вынужденно не снимая головного убора, принял её.

Для вождя было приготовлено обильное угощение, и кроме различных яств на столе находилась банка с горчицей.

Вождь обратил внимание, что хозяева намазывают какую-то непонятную для него массу кончиками ножа на хлеб. Вождь, не будь дураком, запустил себе в рот целую столовую ложку горчицы. У другого на его месте появилась бы спазмы, глаза полезли из орбит, потекли слёзы, и он бы немедленно выскочил из-за стола. Именно такой реакции и ожидали колонисты, и переговоры о мире подвергались срыву. Высокий индеец мог посчитать это за насмешку и оскорбление, и тогда очередная война была бы неминуема.

А высокий индеец должен был проявить стойкость перед прошлыми, а, возможно, и будущими врагами. Вождь ставил под угрозу выдержку и достоинство всего своего племени. Ранее он стойко привык переносить физические страдания. Его отец периодически раз в месяц опускал сына, начиная с двух лет, совершенно голого на десять минут в муравьиную кучу, чтобы ребёнок привыкал к боли. Муравьи были крупные, облепляли всё тело и неимоверно больно кусали. И высокий индеец, не моргнув глазом, проглотил горчицу.

И хотя Аркадия и не опускали в детстве в муравейник, вспомнив этот пример, он разочаровал сидящих с ним за столом и ожидавших потехи. Ни подав виду, как не в чём ни бывало, Аркадий заглотнул аджику.

Как и бывает, при таком потоке заказов вышел очередной казус. Гога перепутал фотографии покойников. Заказы стали поступать и из отдалённых районов, и в одно село отправили непохожий усатый портрет, хотя покойный никогда усов не носил. Про несходство Гога попытался опять выкрутиться, говоря, что мёртвые меняются в лице, но про усы ничего не мог придумать. Хорошо, что другой готовый безусый портрет ещё не успели отправить усатому покойнику.

После этого случая Гога увеличил срок исполнения до 4 - 5 дней, и это было допустимо. В Колхиде, так же как и у троянцев («Илиада», похороны Гектора), покойника могут девять дней держать в доме, а на десятый, перед похоронами, гроб выставлять во дворе.

Во Франции, правда, приняли закон, чтобы покойника хоронить не более чем через шесть дней. Но это вызвано было не глубокой скорбью родственников, которые старались бы устроить многодневное оплакивание, а следующими причинами. Висельников держали на виду по нескольку недель, а когда появилась гильотина, то отрубленные головы напоказ неделями таскали по всей стране.

Как-то Аркадию пришлось писать портрет одной покойницы, которая умерла в девяносто с лишним лет, и заказ был крайне необычным.

Писатель Паустовский, путешествуя по Абхазии, пишет, что встречал среди местного населения негров, которые говорили на абхазском языке. Да, действительно, в Абхазии живут негры, и ранее были целые их сёла, и родным языком для них являлся абхазский. Существует несколько противоречащих друг другу версий, о том, как негры появились в Абхазии, но для Аркадия эти теории были не суть важны, так как родственники хотели на похоронах, а затем у себя дома иметь портрет покойницы, и заказ был срочным.

Негры смешались с местным населением, но у них остался тёмноватый цвет кожи и курчавые волосы. По крови покойница была квартеронкой. Заготовки Аркадия для этого не подходили, и срочно нужно было находить выход из положения. Аркадия осенила мысль: «А нет ли в сельской школе портрета Пушкина? Хоть писатель был всего на 1/16 негром, волосы у него курчавые, а это уже половина работы». Аркадий озадачил этим Гога, который тут же отправился в школу и вскоре вернулся с портретом. Гога сообщил, что в школе Пушкиных уйма, а этот он взял, якобы, для вечера писателя в Доме культуры.

Аркадий за день справился с переделкой лица и одежды и заказчики портретом оказались довольны, но основные события развернулись после похорон.

Много лет назад, будучи девушкой, покойница что-то шила, и каким-то образом иголка случайно и незаметно вошла к ней в руку неглубоко под кожу с тыльной стороны руки, сантиметров на пять выше запястья. Обнаружила она это только через несколько дней, но ничего предпринимать не стали, так как жили они тогда далеко в горах, и никаких врачей поблизости не было.

Иголка находилась в руке на одном и том же месте без малого пятьдесят лет. Внуки время от времени прибегали к бабушке пощупать иголку. Она как бы уже обросла жилами, но всё равно прощупывалась. Потом иголка сдвинулась сантиметров на пять выше по руке и опять остановилась, и более с иголкой ничего не происходило.

Лет через двадцать после последнего продвижения иголки бабушка внезапно умерла, хотя чувствовала себя вполне прилично. По утрам она всегда натощак съедала пол-яблока, а потом выкуривала папиросу. И в одно такое утро вдруг упала и умерла.

Вскрытий в нашем городе не делали, так как это считалось кощунством над покойником. Могли, разве только произвести вскрытие какого-то бесприютного и непонятно от чего умершего человека. А тут и возраст для смерти был вроде бы подходящий. После похорон покойница стала появляться дочери во сне, и это тоже вполне объяснимо. А далее в одном из снов покойница сказала, что иголка у неё в сердце. Конечно, раскапывать могилу не стали, но с врачом посоветовались. Он объяснил, что иголка оторвалась от привычного места в руке, двинулась по телу, попала в кровеносный сосуд, блуждала по нему и, в конце концов, вонзилась в сердце.

Ровно год прожил Аркадий в Колхиде, и он устал здесь больше находиться. «Если бы знал, что настолько задержусь, пригласил бы мамзель из Москвы», – сожалел Аркадий.

Гога уговаривал его поселиться здесь навсегда. После того, как уговоры не увенчались успехом, Гога обратился к Аркадию со следующей просьбой: «Сделай для меня это и я никогда уже больше тебя ни о чём не попрошу. Подпиши вот эти акты и ведомости, что получил деньги. Ты всё равно уедешь и концы в воду».

Аркадий подписал акты о якобы перекрашенных стенах в Доме культуры, починке крыши и о том, что настроил рояль. Действительно, почему не сделать одолжение гостеприимному хозяину.

– Лишаешь ты меня не столько дохода, сколько авторитета! Знаешь, какое уважение я приобрёл благодаря портретам?! На своей работе я бы и за сто лет не заимел такой вес. Каким влиятельным и нужным людям (имелись в виду родственники покойников) мы оказали услугу! Когда в горе помогаешь – у нас это всегда помнят. А сколько ещё будет значительных, авторитетных людей, а тебя уже здесь не будет! – произнёс Гога с искренней горечью.

За один день Аркадий написал на купальщице красное платье.

Аркадий с Гога распрощались, и про себя каждый подумал, что вряд ли они увидятся, но вслух пообещали друг другу встретиться в следующем году.

Уже выходя из дома, Аркадий обернулся к Гога с вопросом: «Скажи, а в какой стороне здесь море?»


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Литература»]
Дата обновления информации (Modify date): 19.01.15 19:52