Поэзия

Елена Иноземцева

Стихи

Черный март

Когда растает в марте черный снег,
Когда деревья вычертят узоры
На фоне неба, слушай «Back to Black»
И уходи от трудных разговоров.
А лучше их вообще не заводи,
Скрывая боль под траурные складки…
И если что-то екает в груди –
Наплюй на все, спасайся без оглядки.
Здесь, в этой местности любить запрещено –
«e vietate, – видишь ли, – amare».
Бушует март. За окнами темно.
Что ж, пей вино, закусывай Омаром
Хайямом, чьи премудрости уже
Прижились в речи, стали поговоркой,
Мол, лучше будь один, когда в душе
Любовь взялась, как снег подталый, коркой.
Мол, лучше будь разумен и держи
Себя в руках, когда ввиду разлуки
Бушует март, бушует ночь, и жизнь
Тебе, как мент, заламывает руки.

***
... в том времени, где жив Курт Кобейн,
где сапоги Сталлоне-«кобры»
топчут асфальт,
в том времени, где слово «шмотки»
легко рифмуется со «жмот ты!»,
где ставит мат
компьютеру Каспаров – то-то! –
где рэкетиры – Дон Кихоты
в сравненьи с тем,
что сделает десятилетье
из них же... где в квартирах-клетях
теряет темп
диаспора людей «советских»,
зачем-то всё глядящих детски -
наивно – ввысь...
мы вымрем – мамонты и зубры,
мы будем вырваны, как зубы,
в иную жизнь...

***
сказать что есть внутри меня
но не слова а лишь руда
но не цветы а лишь цвета
всё то что есть внутри меня
ещё не звуки и не строки
ещё не блики на стене
не гром не молния и не
заплакавшие водостоки
есть только в воздухе – грозы
предчувствие наклон лозы –
к источнику и лозоходца
в сухую землю жадный взгляд
послушай он не виноват
что здесь не выроют колодца

***
как тот птенец, что выпал из гнезда,
и – всё больней, всё дальше, всё разлучней...
страдает одинокая звезда –
всё мается и мается падучей.
всё падает, который день подряд,
и всё никак желанья не исполнит,
а звездопад заменит снегопад,
и первый снег растает на ладони.
и будет ночь в сто сорок фонарей
чадить, коптить сжигая безвозвратно
приметы взрослости: два шага до дверей,
два – за порог, и никогда – обратно.

Набросок

В тот самый год, в тот самый край,
в который – хочешь ли не хочешь –
не довезёт тебя трамвай,
и не дойдёт письмо по почте...

В тот самый год, в тот самый день,
где снег, как мятая бумага,
и солнце пляшет по воде,
залившей трещины оврага...

В тот самый день, в тот самый час,
в который – к счастью ли к несчастью –
вдруг взвоет ветра контрабас,
и взвизгнет пёс дворовой масти,

в тот самый миг поймёшь, что вот –
весна во двор вломилась грубо,
и что на прибыль день идёт,
а жизнь всегда идёт на убыль.

И что набросок черновой
твоей судьбы уже наброшен,
что ни случится ничего
уже ни в будущем, ни в прошлом.

Тот самый день, в котором след
оставлен, – что ты с ним ни делай,
как утвержденье: «смерти нет»
на фотоснимке чёрно-белом.

Медея – Язону

Приедешь, не приедешь – всё равно.
Не приезжай… Хорошее вино
созрело летом – пей его зимой...
Нет, приезжай… хотя бы за руном –
на корабле с дарами и вином.
Приедешь – и увидимся с тобой.

Не бойся незнакомого пути.
Но помни, чуда больше не найти:
мир изменился. Как ты ни крути,
никто на этом шарике не вечен.
Поэтому ни сцилл и ни харибд,
поэтому ни муз и ни харит.
И море ничего не говорит
ни на одном из дорогих наречий.

Приедешь – и увидимся… Язон,
мне страшно здесь: повсюду горизонт,
куда ни глянь. И остров пуст, как космос.
Что толку, что Медея – дочь царей.
Сокровищ нет. На дне моих морей
лишь водорослей спутанные космы.

Приедешь, не приедешь – нагадать
разлуку, встречу… лучше б никогда
во снах тебя не видеть, сквозь года
не прозревать, простить за всё на свете:

за муку – без тебя, за грозный взгляд
ночного неба, за солёный яд
морского ветра. Боги, говорят,
боятся страсти, старости и смерти,

совсем как люди. Слушай же, Язон:
Медеи нет, Медея – только сон,
Медея – только повод, чтобы снова
подняться на корабль, созвать гребцов,
подставить солнцу хмурое лицо,
и плыть, и плыть…
и стать, в конце концов,
не словом даже – точкой после слова.

***
Мне пора уходить, пора.
За окном – чернота двора
и квадраты окошек злых.
Уходить: зарываться в стих,
точно в жарких подушек пух.
Обо всём, что не скажешь вслух
вспоминать, шептать перед сном,
зная: дом всё равно – под слом,
а жильца всё равно – под суд
(если даже они спасут
красотою мир, – красоте
не спастись – времена не те).

В средней школе учили писать в тетрадь
без помарок. Никто не учил терять.
И науку разлук изучать пришлось
много позже на практике. Вкривь и вкось,
неумело начерчены чертежи
по которым нам надо жить.
Промолчи про любовь –
про запретный плод.
Это слово опаснее чёрных вод:
только скажешь его – налетишь на риф
неизменных веками, избитых рифм.
Но нельзя не сказать, потому что весь
мой рифмованный вздор – лишь она и есть.

Уходить, закрывать глаза…
Я люблю тебя – слышишь? – за
тебя самого, за то,
что душе под твоим пальто
слишком тесно, за боль в груди,
за разлуку, что впереди –
ту, последнюю… перед нею мы
отступаем, она ж белизной зимы
наступает, пора, говорит, пора.
И мы знаем: она права.

Мы уже научились по стуку в дверь
узнавать приближение бед, потерь,
по звонку телефона – и до того,
как из чрева его прозвучит «Алло!».
И по смене заоконных пантомим
узнавать приближенье зим.

Что же держит: последнее слово – вздор!
Ничего никому не скажу в укор.
Притяженье душ – это школьный миф.
Если держит, то – притяженье рифм,
тягой паиньки к подлецу –
страсть к логическому концу.


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Германия»]
Дата обновления информации (Modify date): 11.01.15 21:19