Имена

Рубен Ангаладян

Эзра Паунд. Порог мысли как пространство

1.

Все, что мы не знаем, есть хаос, что знаем – порядок. В бескрайнем океане жизни в фиксированном временном диапазоне (за основу взяв дату рождения Эзра Паунда) мы в разных странах находим рождение других жизней, несущих такой же поэтический всплеск и свет. Это важно видеть и помнить, что бессознательная, на первый взгляд, коллективная жизнь человечества имеет внутреннюю логику развития, имеет внутренние и внешние связи, и конструкция времени не такая линейная, как нам может показаться. Почему я пишу это эссе именно в этом ключе? Может, потому, что Эзра Паунд творец нового англо-американского поэтического языка и мира? Скорее всего. Здесь возникает догадка о языке, как не о самом универсальном выразителе сознания и воображения, в частности. Возможно, именно поэтому в дополнение к языку эта система получила математическую систему выражения. В дальнейшем, я коснусь творчества Велимира Хлебникова, который в достаточной степени проникал в систему чисел.

2.

Очень часто творца жалко видеть в окружении своих современников. Часто так и бывает, как у японца Исикавы Токубоку, который в 26 лет стал вечным путешественником в мире парадоксов:

Захотелось быть в пути.
Сел в поезд, вышел,
Некуда идти…

А ведь Паунд был всего на несколько месяцев старше японского поэта. Они были современниками и могли бы встретиться на литературных путях самой жизни. Хотя, как могут встретиться две параллельные линии, выброшенные в космос, – только в далекой дали, где-то за горизонтом. И тут возникает вопрос вопросов, а что мы понимаем под горизонтом, далью внутри космоса или вселенной или просто – пространством? Это сложнейшие вопросы, которые могут быть охарактеризованы как пульсации, а могут быть восприняты как сигналы или органические связи с этим окружающим мирозданием. Человечество перестраивает внутри себя какие-то очень важные составляющие, как в поэзии, литературе, в других видах искусства, в науке, в технике и технологиях, и это приводит к существенному изменению качества жизни человека внутри человечества. Нравственность, которая сегодня выпала из поля зрения, и сухой рационализм или формальная логика встали на нашем пути как регуляторы взаимоотношений между людьми, религиями и народами как носителями совершенно непохожих по развитию, и формам приложения или восприятия нравственности. Этим и пользуются многие формальные аналитики человеческой жизни. Они и заявляют, что важна свобода выбора, нежели нравственная шкала понимания жизни. Именно поэтому картина мира (еще одни внутренние связи человечества деформируются) столь искаженная. Кстати, нравственность не регулирует (при всей внутренней свободе) любопытство ученого, cамой науки, как живого вектора поиска гармонии. И в этом ряду поэзия одна из важнейших. Часто бывает, что ум, талант и знания, находясь, как в одном человеке, так и в разных людях, предстают в антагонизме друг к другу… Бывает и так, что потенциалу силе знаний (часто это лишь информативность) часто не возможно противопоставить природный ум, талант… И тогда гармония терпит поражение. В это время как вся внутренняя структура человечества (его связи – духовные, физические, родственные, художественные, психические, научные и т.п.) желает и стремится к этой гармонии. Хотя есть мнение, что самовыражение разделяет людей и народы, что в корне совершенно неверно. Скажем, какое состояние мы понимаем как болезненное – мировые войны, да и войны вообще – это как инсульты, как быстро или вяло текущие смертельные болезни… Такова картина, на наш взгляд.

Что это на самом деле в этом конкретном случае? И почему мы к этому обращаемся именно в эссе о Паунде? Да потому, что его жизнь и творчество в полной мере отражает многие перипетии данного времени. Менялся язык, фиксирующий и запоминающий это время больших разрушений и беспрецедентного синтеза нового, неизведанного, недосказанного, недопонятого и устремленного в те горизонты, которые каждый новый день превращали в прошлое быстрее, чем за 24 часа. И он, этот ВЕК был таким, рвущимся в будущее, как будто оно в настоящем, хотя и варварства хватало.

3.

Да, эти японские стихи отражают сложный и невероятно трагический путь великого американского поэта, чье воображение и ярость созидали некую рукотворную вселенную справедливого гнева и субъективного поиска. На просторе или ландшафте поэтического поиска в это же время находился еще один мечтатель – русский поэт Велимир Хлебников. Футурист до мозга костей так же мог бы быть собеседником Эзры Паунда. Родившись в степях юга России, он всего на неделю был старше американца и прожил не менее фантастическую жизнь, что еще раз подтверждает о внутренних разломах и разрывах внутри человечества и в его локальных человеческих составляющих. Интересен механизм человеческого ВООБРАЖЕНИЯ, сколько их в массиве или в пульсирующей субстанции человеческого сознания? И как работает знак звука, графический знак, знак метафоры внутри ПОЭТИЧЕСКОГО воображения (микроскопическая часть – будто мельчайший чип)? Сколько их, этих поэтических образов и метафор (они существуют не только для чисто эстетических радостей), которые в постоянном движении и созидают, корректируют связи с тем сознанием, которое у человека находится вне его, внутри всего сознания человечества, а через эту линзу и с космосом. Это воображение есть и подчинено лишь творческой личности, ее прямой художественной воли (бесчисленные каналы воли и воображения имеет человек) как поиску гармоничных связей для человечества, когда вдруг внутри огромного тела человечества наступит прозрение. Это прозрение пробудит в самой жизни человека огромные творческие силы, ибо человечество в привычном понятии всего лишь замкнутое на себе бессознательное существо – простейшее биологическое существо. А в момент прозрения оно придает человеку такую энергию, которая и в какие-то мгновения открывает пространства и коды будущего-прошлого-настоящего в едином потоке (именно поэтому я написал их, лишив обычной последовательности), именно в эти мгновения (возможно, даже века) человечество приобретает совершенно новый смысловой импульс. Что это будет, и было ли на самом деле что-то похожее, не могу сказать. Но это внутренняя моя убежденность. Божественность человека, возможно, в этом. Как гениальный музыкант, играя великую музыку, переживает за инструментом совершенно иначе, нежели обычный слушатель, так и внутренний тонус художественного воображения в момент гармонии внутри сознания человечества приносит иные чувства и иные мысли, открывая иные просторы внутри космоса. Роль творцов именно в этом. Они корректируют связи внутри бессознательного до того момента, пока не наступит величайшее прозрение и тогда творческая энергия (синтез многих энергий!) внутри и вне тела человечества (но внутри сознания) придут в равновесие – зло и добро перестанут существовать как антагонисты, они предстанут в ином философском понимании. Парадигма осознается как важнейший всплеск сознания, для чего и запущен этот механизм вне времени и вне пространства.

4.

Хлебников ушел из жизни в тридцатисемилетнем возрасте (на смертном одре поэта запечатлел его друг и замечательный рисовальщик Петр Митурич), как и многие великие: от Моцарта и до друга Хлебникова по поэтической стезе Маяковского, от Рафаэля и до Тулуз-Лотрека, Ван Гога, от Артюра Рембо, Томаса Вулфа и до Пушкина... Вот хлебниковские строки, его манифест поиска:

Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы…

Что искал в начале ХХ века японец и что находил он, что чувствовал и понимал русский поэт, и какие мысли тревожили его душу? О чем были математические выкладки Хлебникова, эти «доски памяти»? И далее, какое будущее волновало его и какое прошлое убивало в нем надежду? Что из будущего пытался нарисовать и выставить как живую плоть в своих раздумьях Эзра Паунд?

Хлебников сразу уходит в пространство будущего, где еще должно жить человечество, а он уже живет:

Если я обращу человечество в часы
И покажу, как стрелка столетия движется,
Неужели из нашей времен полосы
Не вылетит война, как ненужная ижица?

Опережая время и заселяя в это будущее свои мечты и свои, выверенные математикой, мысли, Хлебников еще не знал, что попадет в мировую войну, как в капкан. Подушка со стихами и будет для русского поэта домом, тишиной раздумий и футуристическими грезами… «Первый председатель земного шара», – стало быть, человек управляющий жизнью человечества, вот кем хотел быть поэт.

Еще один поэт, близкий по духу, родился в том же 1885 году, но на этот раз не в степях юга России, а в горах Армении – Ваан Терян.

«Стою я на развилке дорог…», –

говорит армянский поэт в одном из ранних стихов. Потом восклицает с болью:

«Ужель поэт последний я…»

У Эзра Паунда такие мысли не возникают. Он родился и вырос в стране, которая стала диктовать миру свой план первенства. Европа еще смотрела на американцев свысока. Терян понимал реальность лучше, чем подавляющее большинство целой нации, и разбудил еще одного поэта, который и стал опережать время. Он, гибель родины предвидя и ото всех тая, тишайшие стихи свои со слезами горечи смешав, в молчанье находил спасенье. Сосредоточив свое внимание на мировой войне, поэт предугадал агонию рода своего и в то же время его возрождение… Выходит, он видел в этих годах иной смысл и иные проблемы, что и привело к созданию других знаков и символов. И, казалось бы, что это совсем другое время. Но это лишь при поверхностном анализе. На самом деле, все он говорил и действовал в русле единого времени. Он с временем японского поэта как-то был связан, – и там и там нечеловеческие страдания сотен тысяч… Но в чем твоя вина, Армения, высказывается поэт и не находит объяснений, кроме… и поэтому бросает в лицо Родины упрек: «Ты не горда, страна моя…», но буквально через пару дней он сожалеет об этом и пишет, что он как сама Армения, одинока и бедна… Да это другой сценарий развития биографии и будто бы совершенно другое время, но… Это все то же время – начало ХХ века. Но Эзра обживает свое интеллектуальное пространство, как и выше упомянутые поэты, и выявляет свой масштаб поиска. И в этом смысле каждый из четверых поэтов имеет свой интеллектуальный поиск, никак не умаляющий достоинство каждого. И тогда мы с уверенностью можем сказать, что все, что было сделано этими поэтами, находило в общем времени ХХ века свое место. Время то исчезало, то вновь возникало. Пространство, убитое скоростью мысли, деформировано окончательно – тот ракурс, та точка обзора, которая была приоритетной более 400 с лишним лет, перестала существовать как важнейшая. Новые ощущения от пространства обнаружены и в микромире, с расщеплением атома, и в полете в стратосферу, на самолетах, преодолевающих звук. Правда, к тому времени в живых оставался лишь Эзра Паунд. Но вдумайтесь в стихотворные строки Хлебникова:

Мир понимается как луч.
Вы – построение пространства.
Мы – построение времени…

Здесь поиск нового пространства, поиск нового смысла жизни и иного ракурса анализа и понимания этого смысла. Впереди ХХ век приготовил поиск модуля внутреннего времени, гипотезу большого взрыва, формулу сжатого пространства, формы черных дыр и запах темной материи… Впереди Паунда ждала эпоха великих трагедий и завоеваний: были две мировые войны, две железные клетки (одна в его воображении), где и ненависть целого народа, и безграничное уважение собратьев по перу. Паунду это было необходимо, и понять, а главное, и ощутить. Время, пойманное поэтом, открытое и одушевленное действительно меняло картину мира. Восток настойчиво рвался на Запад, а Запад, не теряя ориентиров пространства, терял свою религиозную составляющую содержания жизни и, стало быть, искусства, которая стала менять форму, стремительно разрушая ее визуальную составляющую. Вскоре стала необходимость разрушать тот смысл, который мы вкладывали в понятие времени. Великий Джойс (всего на несколько лет старше Паунда) в начале ХХ века формирует актуальный вопрос литературной формы как постижение разломов времени. А может, и его отсутствия…

Взросление у этой группы поэтов происходило приблизительно в одно и то же время. Кто-то вкусил радость любовных утех, но есть и такой, кто с тоской в голосе, но со слабыми жизненными силами так и не заполнил пространство любви. Время и пространство стали для Мецаренца иными собеседниками, где шепот и полутон, трепет и нежность одинокой души, как одуванчик в ожидании легкого ветра в ночной тиши… Каким представал век ХХ, какую маску он одевал и из каких мозаичных камушков выстраивал свое пространство. Где-то в Гондурасе золотоискатель Юджин О,Нил пытается найти свое лицо, настроить антенну своих глаз, своих эмоциональных лабиринтов в русле подлинной жизни. Как раскрывается плоть, как мужает юноша, какой восторг испытывает он, когда любовь посещает его? Огромная страна Америка не подавляла воображение поэта (масштаб национального воображения дал Уитмен), а интеллектуальный синтез поиска Паунда вдохновлял. Но еще там, в начале своего века, он не задумывался над реками его генетического кода, над горами и морями его поэтического родства… Вот оно вещественное доказательство, что плоть имеет глаза, что имеет родство и, стало быть, связь и со страной, и миром. С миром! Он должен пересечь океан, одновременно соединить реку своей речи с рекой речи англичан. Он и есть тот океан, который недружелюбен и беспомощен одновременно, всемогущ и всеохватен, наивен ежесекундно. Там в глубинах сознания он ищет такой же образ, так похожий на глупый и бездарный анализ. Такова изнанка поиска. Тот, кто знает многое, говоря, что не знает многого, в этом незнании равен тому, который ничего не знает. Паунд устремлен в будущее, как в справедливость (о чем мечтали все вышеназванные мной поэты), и в этом вымышленном социально защищенном обществе он сам поселяется и строит свою модель мира. Имажизм с его принципами был началом этого освоения мира.

Персонажем эпохи он становился стремительно, по мере того, как проникал в капилляры поэтического мира. Однако он хотел подняться до образа деда, чье понимание совершенства было абсолютно недоступным для обычного сознания. Преодоление – вот смысл жизненной цели у целого поколения поэтов в начале ХХ века. Как-то по поводу Антонена Арто Артюр Адамов писал, что «жестокость есть место встречи человека с законами вселенной». Эта формула для театра жизни Эзра Паунда впереди. Есть еще пара десятков лет, чтобы его поэтическая нежность превратилась в жестокость. Театр равенства и был театром насилия. У жестокости нет языка, есть слепая сила. Артюр Адамов считал, что эпоха, в которой он живет, может претендовать на что угодно, поражая отсутствием поэтов.

А пока Паунд весь в поэтических превращениях. Он расщепляет поэтический мир прошлого и скрупулезно собирает мозаику новых превращений. Он находит модуль в поэтических образах Элиота и тональность в стихотворных экзерсисах Йетса. Это было время открытий. Было время, когда Эзра был влюблен в Хильду, которая в какой-то период стала ему крайне актуальна и как поэтесса. Прошло время и вместе с ним жажда социальной справедливости, и его талисманом становится Муссолини. К этому времени уже в Константинополе умер его ровесник поэт Мисак Мецаренц, который так и не вкусил радость первой любви и любовных утех. 7 января 1920 года в русском Оренбурге в холодном вагоне умер и Ваан Терян. Жизнь его была, подобно знаку борьбы и томления, а поэтические вспышки были то знаками юношеской влюбленности, то мудрыми раздумьями над судьбой рода своего. Все это напоминало тревожное ночное небо, перегруженное многослойными тучами, сильным ветром несущие, сквозь которые пробивается свет полной луны. Это его мысли придали великой библейской горе символ национальной гордости, это его сердце сохранило прекрасные черты благородной любви, когда поэт восклицает: «Я свою любовь люблю».

Есть поэты, которые говорят с народом, есть – с самим собой, есть такие, кто горит с будущим, есть – с прошлым, есть молчащие, есть говорящие со всем человечеством, есть с близкими и друзьями, есть такие, кто лишь в диалоге с кем-то, есть обращающиеся к природе и к космосу, есть всецело погружающие свою речь в науки или в искусство, есть поэты, любящие беседовать с властью, есть и такие, кто ненавидит ее, есть поддерживающие бытовую мудрость жизни, а есть такие, кто совершенно далек от этого быта, есть поэты, любящие музыку, и в речи вы видите эти признаки, но есть такие, кто далек от музыки, есть поэты, которые, как шуты, веселят людей, есть такие, которые сострадают, есть такие, которые печалятся с человеком, есть такие, чьи речи и вовсе непонятны, есть бедные поэты и есть – утопающие в роскоши, есть поэты, чьи речи обращены к юному поколению, есть – для всех поколений, есть поэты – великие личности, а есть и просто никчемные и даже преступники, есть святые и есть тихие служащие, есть неприметные и есть броские, есть спокойные и уравновешенные, есть бурные и даже буйные, есть поэты, чья речь улицы, а есть с высоким глаголом, есть образованные и есть малообразованные (но все они талантливы!), есть властители дум и есть изгои, есть приносящие хаос, а есть, которые из хаоса строят гармонию… Есть те, кто играют со словом, словно жонглеры, а есть такие, будто они каменщики, есть те, кто понимают, что такое форма в порядке слов, образно говоря, окуная слова в некую психологическую жидкость… Это перечисление я прекращаю, ибо оно бесконечно. И все они нам необходимы, интересные, украшают нашу жизнь, давая многообразию мысли человеческой, чувствам человеческим особую форму и верный ракурс. Это наше богатство. Какие только поэты не были в жизни человечества, чья жизнь и творчество стали классикой мировой литературы. И среди них Эзра Паунд, принадлежащий к той категории, которые созидают свою биографию в рамках общечеловеческого театра, где главный персонаж не он сам, а его фантазия и упрямство.

Перевоплощение есть важнейший элемент в системе реконструкции как реального внутри сознания, так и вымышленного внутри воображения. Он имел могучее воображение, оно распространялось на многие интересы поэта, и реальность уходила от него, как и то, что никогда не покидала воображаемая суть его раздумий. Персонаж эпохи он, Эзра Паунд, как лакмусовая бумажка, открыл души многих любителей поэзии, великих поэтов. Он вскрыл из глубин сознания и бессознательного свой мир. Он встал над бездной парадоксов, как поэт и как редактор, как переводчик, как объект, униженный и оставленный многими после великой победы над фашизмом. Он встал упрямо, как ребенок, открыв дверь сострадания и впустив в свой удивительно гармоничный мир поэзии многое из того, что не было понятно другим великим, слову как таковому и без чего мир был бы тусклым (даже с этими великими), если бы не было его. Он балансировал на грани мысли, где мудрость, интеллект и безумие впервые встретились, чтобы подняться до высокой трагедии. И последнее: «Это не я достиг молчания, это оно настигло меня». Это полное слияние с пространством нашей и чьей-то жизни…

[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Армения»]
Дата обновления информации (Modify date): 18.12.14 19:39