Художники России
«Образы Метаморфоз»
(Художественная индивидуальная мифология художника Попова-Амшел)
Эстетика и образная поэтика вселенских метаморфоз
Это Метаморфозы образов и форм, явлений и качеств, феноменов и сущностей. Прослеживается ритм становления, неустанных преобразований, трансмутаций, трансформаций. Поступь метаморфоз уловлена и крепко запечатлена в чеканной красочной вязи абстрактных и фигуративных (образных) мифологем-знаков и символов визионерского художественного мировидения, точнее – это разветвляющаяся цепь пластических метафор, в равной мере выражающих свершение как космических, так и психических (душевно-духовных) процессов. Это всеобщие Метаморфозы Сущего, застигнутые в действии, даже в витиевато-витальной органической геометрии, как бы «Абстракций» (например, в графике). Главное здесь это скорее не формы как таковые, не красота их статики, а скорее ритм изменений, путь Перемен, не формы, а именно, процесс формирования в действии.
Здесь ощутима скорее творчески-волевая завороженность изменчивой, одновременно прекрасной и жутковатой множественностью полиморфоз – мира проявлений, чем поиск неких постоянных, неизменных идеальных сущностей, наподобие Идей-Эйдосов Платона или, каких-либо универсальных, обретаемых и раз и навсегда первоформ, как то было у классиков абстракции, таких, как, например, Малевич, Мондриан и даже более эксперссивно-витальный Кандинский. Здесь же в нашем случае доминирует волшебство текучести, Тайна Бытия, Потока, магия всепроникающего взаимопревращения одного совсем в другое. Здесь (взглядом художника) исследуется метаморфозная обратимость начал и качеств, где любое одно парадоксально и внезапно может обратиться в совсем иное, когда подчас одновременно соседствует и совмещаются, совпадают Эрос и Танатос, разрушение и созидание, распад и кристаллизация, то есть – силы универсальные, касающиеся всего Мира Проявлений, будь то биоорганизмы, структуры физического микромира или образования звездных галактик.
Исходя из вышесказанного, мы можем заключить, что здесь глубоко оригинально продолжается та хотя и не центровая, не «магистральная», но также и не периферийная, а важнейшая, отнюдь не менее значимая ветвь художественного авангарда XX столетия, где развивалась своего рода художественная натурфилософия, где, в частности, происходило эстетическое переосмысление открытых экспериментальной наукой (в том числе взглядом микроскопа и телескопа) загадок природного физического Универсума макро и микромира в их естественно-научном понимании.
Однако, попадая в контекст новаторского искусства, эти данные экспериментального опыта возводились в совсем иную, новую, качественную степень и обретали уже, можно сказать, свое духовно-метафизическое «вертикальное измерение». Эти данные «мира фактов» становились теперь объектом исследования для художника-визионера – тайновидства естества, становясь теперь сигналами и кодами не менее загадочного, чем Космос природно-физического «внутримирия» – субъективного внутриличностного психокосмоса.
Как уже ясно, для знакомых с развитием современного искусства (авангарда или модернизма) эта линия, эта направленность ассоциируется, например, с именами Филонова, Арпа, Миро, пожалуй, Клее, Эрнста...
Потому, возвращаясь конкретно к нашему художнику, можно констатировать, что личное авторское определение – «субъективный реализм» – вполне адекватно и справедливо.
Чисто визуальная броскость – формальная изощренность, порою аскетично-сдержанной, порою организованно многоцветной, цветистой, «пестрой» колористики, наряду с многообразной игрой обратимых, зачастую орнаментализируемых форм – все это создает особую зрительную и даже феерично-зрительную ауру, что не приводит, однако, к поверхностной декоративности и к внешней красивости, поскольку эти красоты письма по закону контраста органично соединены с драматичным тревожным содержанием, с трагической напряженностью мировидения и жизнечувствования, с приметами в целом, «трагического чувства жизни» (Ф.Ницше), с Дионисийской Волей и вкусом к заглядыванию в Бездны и к укрощению Хаоса и прочих опасных и непослушных сил и стихий.
Уже отмеченная выше своеобразная натурфилософия, магия, мистика в трактовке природных, физических и биоорганических мотивов и космоструктур – то есть в целом интерпретация – художественное истолкование Природного Универсума во всех его явных и тайных связях «Всего со Всем» – все это заслуживает специального, особого осмысления.
Наш художник преодолевает разного рода дуалистические оппозиции и противоречия, точнее даже напротив, не игнорируя различных контрастов, конфликтов и «диссонансов» Бытия, смело переступает границы, переходит пределы, как раз особо пристально исследуя именно пограничье, переходные фазы и зоны, как уже говорилось, вещие мгновения перехода-превращения одного качества или явления «в свое» – подчас радикально в Иное!
Таковы загадочные, отчасти пугающие, но при этом так же кажущиеся волшебно-чудесными, – то есть подобными чуду, весьма непростые взаимоотношения, переходы и трансформации между природой органической и неорганической, между живой и неживой «материей», как, впрочем, и между самой Природой, – то есть Миром Естественным и Высокой Искуственностью самого искусства – особой сферой одухотворенного эстетизма, миром чисто художественного формообразования, благородным вымыслом пластического воображения, где последнее – переход на еще высший уровень вдохновенного «фантазма» – экскурса в «Необычное» и в «Невозможное», которое и есть настоящий маяк и магнит для души творящего, созидающего.
Конкретизируя вышесказанное, отметим, что аналогично на уровне собственно образной системы (и авторской тематики) наибольшее внимание привлекают пограничья – переходные зоны, грани трансформации и метаморфозы между Бытием и Небытием, Жизнью и Смертью, распадом кристаллизации и регенерации (возрождением или перевоплощением существ и сущностей в их зримом проявлении).
Процесс нетождественного обновления жизни в вечном круговороте стихийных, но мудрых метаморфоз и в самом своеобразном «космизме», который принизывает и организует «микрокосмы» отдельно взятых картин, коллажей...
Это часто происходит в ситуациях, близких к катаклизмам и даже катастрофам, на переходных гранях, границах ломки, разрывов, мутаций, деформаций и т. п., когда Природа порою порождает «чудовищ» – монстро-образных гибридов и первертных фантомов, но все же в этом оргиастическом избытке пламенеющего «фантазма» или непредсказуемой прихоти взаимодействующих вольных стихий, предвосхищается таинство обновления и, тем самым, чудо прекрасного – акт порождения какой-то небывалой, невиданной доселе, новой иноприроды!
Живая материя одновременно в муках и, быть может, в наслаждении переходит из Жизни в Смерть, из Смерти в Жизнь, и тут возникает образность новой, странной постжизни в некоем особом состоянии, не сводимом уже ни к Живому, ни к Мертвому – ни к тому, ни к другому.
Как и в самой жизни «природных» Космических стихий, «Огонь живет смертью воды» (Гераклит Эфесский) и наоборот, так в соотношении Жизни и Смерти, распада и формы Бытия, они меняются ролями и затем причудливо сорастворяются или «срастаются» в неожиданном, чудообразном (хотя, порой и несколько «чудовищном») симбиозе – событии метаморфозы – в энигматичном действе взаимопревращения!
Сходящееся расходится, расходящееся – сходится. Музыка диссонансов, преодолеваемых противоречий, за которым все же угадывается прекраснейшая гармония.
Так, например, в картине «Наследник» внезапно возникший из вулканично пламенеющих цветов, на фоне апокалиптического зарева, как бы взорванных небес, монстрообразный скелет обрубок, на самом деле, оказывается наделенным своеобразной постжизненной витальной силой. Он, по-своему персонален и столь же органичен, как и исторгнувшие его изломы кристаллических растений, и даже по-своему монументален, словно некий памятник-изваяние, возвышаясь и торжествуя над бренной закатной роскошью земной природы.
И бесполезно искать здесь какой-то локальный, конкретизированный, один-единственный отдельно взятый смысл: здесь, конечно, можно усмотреть и предупреждение об угрожающей человечеству его собственной саморазрушительной энергии, как и о возможности угрожающих жизни в целом, планетарных и космических катастроф, и, таким образом, уловить здесь подтекст социально-экологического «предостерегающего искусства».
Исходя из знакомства с общим контекстом творчества Попова-Амшел и прослеживающихся годами сквозных тем его картин, мы обнаруживаем преобладание медитативного размышления-раздумья над вечными взаимоотношениями Жизни и Смерти, Вечности и Становления или самого человека, Природы и Космоса, Естества Физиологии и Духа, что тем самым роднит рассмотренное выше наиболее беспокойное, яростное и даже «агрессивное» полотно с более ранним, наиболее спокойным отрешенным произведением, со своеобразным воображаемым метафизическим «портретом» под красноречивым названием «Memento mоrе», где даже пустота иконного оклада в руке некоего философичного, самого по себе, несколько «иконописного» персонажа возможно говорит и возвещает об отказе от сотворения кумиров, пропуская, сквозь себя Истинно Божественную Тайну «Пустотной», но энергонасыщенной синевы властно безмолвствующих небес.
Аналогично, как бы по «ту сторону добра и зла», звучит образная сила истинно «мертвой природы». Это есть поэтика, буквально «натюрмортность» в композиции, парадоксально названной «Портрет в интерьере», где наблюдается загадочная оживленность черепа (этого классического мотива философского натюрморта – медитации, то есть опять же Memento more) и, на ряду с этим – напротив, некая «посмертная» абстрагированность и дематериализованность странно парящего подобия человеческого лица, этого стилизованно отстраненного профиля, в то время, как в стерильно-белой как бы «надгробной» колонне свитка бумажного листа, словно некий клад, таятся, кроются сгустки каких-то драгоценных свечений не то растительного, не то минерального происхождения.
Все вышесказанное, при этом вовсе не означает полного этического имморализма художника. Ведь он отнюдь не чужд определенного сочувствия к бренности жизни и к трагическому, во многом травматическому опыту человеческого существования-пребывания живого и мыслящего существа во Вселенной. Хотя Человек для него не отделен от продолжения его психотелесности во всей Вселенской Природе, но его взгляд на проблему этого существования – экзистенции, прежде всего философски – отрешен, возвышаясь над всякой занудной моралистикой и слезливыми сантиментами. Это взгляд художника par exelence, он эстетически созерцателен и испытующе-интеллектуален, но главное – движим художественной волей «Kunst Wollen» творения красоты и формирования стиля. Этот взгляд, или личный способ видения, способен интерпретировать противоположности, отнюдь не игнорируя при этом манящую своей загадочностью «игру различий» – ту рознь, которая «отец всех вещей».
Аналогично и все иные «полярные» противоположности здесь сходятся или меняются ролями в игре взаимоотражений и взаимопревращений. Здесь возникают формоструктуры, в равной мере напоминающие как о мегагалактике и происхождении созвездий, так и об открытых через оптику микрокосма «элементарных», а на самом деле, отнюдь не простых микроорганизмах или в той же мере – о различимых и невооруженным глазом, но столь труднодоступных труднодостигаемых и потому наделенных для нас ареалом загадочности нарождения подводной «придонной» флоры и фауны.
Но это, разумеется, нигде не переходит в простой «естественнический» натурализм, поскольку важна резонансная соответственность подобных форм и структур внешнего Мира ритмам и процессам внутреннего психокосмоса, душевно-духовного внутримирия, то есть структуре «внутреннего человека». Известен касающийся впрочем, сугубо метафизического аспекта: соотношение духовного – неба и земного плана герметический афоризм: «Что вверху то и внизу!» (Гермес Трисмегист), менее часто вспоминают: «Что внутри то и снаружи!» (как и наоборот). Это касается и искусства, отношения внутреннего и визуально-чувственного опыта художника к миру объективно-природных реалий. Почему, например, так эстетически и волнуют, и магнетизируют взгляд (живопись, графика и рельефные коллажи Попова-Амшел). Природные структуры, явно почерпнутые из наиболее внечеловеческих – отчужденных от нашей повседневности сфер и отсеков окружающего физически-материального Универсума (будь то его микро или макроуровень). Почему так привлекают испытывающий взгляд и формотворящую волю все эти странные формообразования и структуры, напоминающие одновременно и какие-то биоморфные микроорганизмы и подводную природу, и космопланетарные процессы. В чем секрет их эстетической резонансности в нас, их художественно-пластической экспрессии и психической суггестии, их силы воздействия – их медитативно-настраивающегося звучания. Однако не будем забывать, что, именно, как формы структуры, экспрессивные знаки, данные объекты из мира «объективной природы» требуют для своего постижения не только исследовательского инструментария – наблюдательных приборов и аналитической логики Ученого, но и (в еще большей мере) видящей интуиции и обобщающе-синтетического взгляда человека искусства – созерцателя и тайновидца естества.
Ведь, собственно, только проходя, будучи пропускаемый через мыслящий кристалл сознания и сквозь магическую призму преображающего воображения (то есть виденья). Все эти био и космоформы только и могут проявиться, обрести свою полную реальность, стать собою вполне именно так. Они требуют контакта с активно видящим и творчески мыслящим наблюдателем, а по сути соучастником их проявления, соавтором самого космогонического процесса миросотворения (какими и являются люди познания и люди искусства «немногие избранные»). Если эти природообразные формы обрели свою форму эстетически-экспрессивную, т.е. проявили, раскрыли свою линеарную, фактурную, ритмическую и светоцветовую выразительность, а также обрели действенность сигнала – знака, значимость некой, пусть трудно дешифруемой, но насущной, сущностно-важной вести. Значит, они «изоморфны» структуре «внутреннего человека» (разумеется, это касается лишь немногих наиболее мыслящих, видящих и чувствующих из нас). Хотя принцип нетождественной взаимоотраженности внешнего макрокосмоса (от Светил – до Песчинки) и внутренность «микрокосмоса»– личностной структуры – это аксиома высокого эзотеризма – герметики, алхимии. Да и, в сущности, весь «внешний» природный мир есть не только наше причинное предшествование, но и наше продолжение – обратная проекция; проекция, «внутренность человека» в бесконечность пространства. Вся наша психофизическая телесность неотделима от них – само жесткое разграничение, грань – рубеж между субъектом и миром объектов – это иллюзия, преодолеть которую нам лучше всего помогают парадокс и метафора искусства и данный – на сей раз уже субъективный – объективный метаморфоз, так наглядно ощутимый в одухотворенных «биоморфизмах» живописи и графики Попова-Амшел. Однако, все же фактор предшествования предсуществования, даже на чисто биологическом уровне, здесь тоже небезынтересен и даже весьма важен, например, фактор происхождения Жизни из Воды. Не отсюда ли, магнетизирующая своей загадкой и, может быть, ностальгическая тяга к, казалось бы, столь несхожими с нашим привычным окружением флоре и фауне подводья. Возможно, тут дает о себе знать полускрытая память – припоминание о наших дочеловеческих воплощениях, или, (если на сей раз обойтись без мистики) о ранних, древнейших фазах развития жизни на Земле. Вполне возможно, в этом секрет, как бы визуально-музыкального созвучия процессов и событий в недрах «души – Психей» и взаимоподобие – изоморфизма душевно ментальных структур и ритмов с органикой познаваемой биосферой...
Хотя весь этот материал «сырой» Природы по-настоящему приобретает свой смысл, лишь проходя через горнило своей эстетической художественной «переплавки», через канал своего творческого пере-осмысления и даже пересоздания, например, в нашем случае, через камерный «Космогонический» акт – творения многих малых, но, столь энергонасыщенных картин и миров Попова-Амшел.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «ART»]
Дата обновления информации (Modify date): 11.01.13 19:37