Судьбы
Письма из ада
(Отрывки писем Галилео Пиццирани из ГУЛАГА)
«И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри.
И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными».
Откровение Святого Иоанна
1940 г. (число неразборчиво)
Первое письмо за три года заключения, дошедшее до адресата.
Дорогие мама и Изольдочка.
Я с ноября прошлого года пишу вам уже четвертое письмо и никак не могу получить ответ, так что не знаю, случилось ли с вами что-нибудь или мои письма не доходят.
В ноябре прошлого года в Севастопольской тюрьме мне было объявлено, что моё дело разбиралось особым совещанием. Приговор 5 лет отбывания в лагерях, считая со дня ареста 16 07 1938 г.
После этого мне удалось прочитать один из переводов, которые вы мне посылали, за что я бесконечно вам благодарен.
Из этого перевода я узнал, что вы продолжаете проживать по старому адресу, но возникает сомнение, потому что никак не мог получить от вас ответа.
Я не чувствую себя виновным в чём-либо перед Советской властью, писал по этому поводу жалобы и буду ещё писать.
Я очень благодарен за поддержку, которую вы мне оказали в Севастопольской тюрьме и при первой возможности в будущем постараюсь вознаградить вас.
Прошу вас написать мне, как вы живёте и не случилось ли чего-нибудь с вами со дня моего ареста.
Вы, наверно, сами сильно тоскуете обо мне, и вам, должно быть, понятно, что и я испытываю то же самое.
Если вам что-нибудь известно о Тосе и Целестиночке, то прошу вас написать мне, хоть два слова, о них.
Хоть тогда вы с ней и были в ссоре, но я думаю, что не откажете мне в моей просьбе, ведь все-таки у меня были жена и дочь, которых я любил, и если вы знаете мой характер, то, очевидно, поймёте, как это меня интересует.
Не бойтесь меня огорчить какой-нибудь плохой вестью. Я ожидаю всего, но лучше, конечно, знать всё, чем догадываться, а от них я тоже ответа не могу получить.
1 июля 1940 года
Дорогие мама и Изольдочка, я получил Вашу открытку от 29 июня и, вообще, мне кажется, что получаю регулярно все ваши письма.
Здоровье сейчас у меня, можно считать, удовлетворительное. Единственная болезнь, от которой я никак не могу избавиться, это цинга. До сих пор, с февраля месяца, у меня никак не могут затянуться две цинготных язвочки на левой ноге, и сейчас появилась даже 3-я, не считая всех остальных признаков этой болезни. Кроме того в летнюю жару сильно даёт себя знать слабость от малокровия. Это всё и заставляет меня писать только «удовлетворительно» вместо «хорошо».
Но всё это даже очень хорошо по сравнению с тем, что у меня было в марте и апреле, когда я работал на тяжёлой физической работе (лесоповал). И когда у меня, кроме этих болезней, была ещё полная куриная слепота, т. е. я после заката солнца абсолютно ничего не видел и днём мои глаза обманывали меня настолько, что я не мог ходить прямо и должен был через каждые 2 шага остановиться, чтобы не потерять равновесия.
Плюс ко всему этому я в марте обморозил почти все пальцы рук и ног, и у некоторых из них было даже обморожение 3-й степени. Это повело к тому, что я был переведён на более лёгкую работу, на которой я стал, хотя и мучительно, но все, же поправляться и, наконец, дошёл до состояния сегодняшнего дня.
Это я считаю для меня счастьем, т.к. я сравнительно хорошо вышел из того ужасного состояния и всё же сумел пережить тот тяжёлый период.
Как я ни искал средств от цинги, но до сих пор не мог найти чего-либо действенного. А надеяться на вашу помощь я не могу, потому что знаю, что, несмотря на всё ваше желание помочь, даже в ущерб для себя, но вы ничего не можете сделать, так как посылки не принимаются, а выехать далеко из Москвы сейчас нет никакой возможности.
Меня очень волнуют те места ваших писем, где вы пишете, что готовитесь к моему скорому возвращению.
Если бы вы знали, какое у меня нестерпимое желание, чтобы это скорее осуществилось!
Я всё же не теряю надежды на то, что в скором будущем смогу принести гораздо большую, несравненно большую помощь нашей новой родине – Советскому Союзу, чем сейчас, при настоящих условиях. А что касается моих недугов, я думаю, что от них можно было бы легко и быстро избавиться при наличии выше сказанных средств. И этим самым ко мне вернулась бы прежняя работоспособность, а если ещё прибавить моральный фактор, то эта работоспособность ещё удесятерилась бы.
Наконец я получил известие, даже очень хорошее известие о том, что Целестина жива и здорова и живёт в сравнительно хороших условиях. Это меня избавило от сильных переживаний от незнания её судьбы. Если бы вы знали, какое у меня нестерпимое желание взглянуть на неё хоть одним глазком, а теперь я остался даже без фотокарточек, которые могли бы дать мне, хотя и малое, но всё же представление о ней. В этом всём виновата куриная слепота.
Берегите себя. Желаю вам скорого моего возвращения (скромное желание).
Целую крепко. Галилео.
17.03.1941
Письмо Галилео к своей жене написано им тогда, когда он, находясь в лагере, еще не знал о тяжелой болезни и смерти Тони (примечание автора).
Тосенька,
за последние 4 месяца, после того, как я получил возможность иметь переписку, я столько писал тебе,
не получая никакого ответа, что давно следовало бы убедиться в том, что мне просто не желают ответить
и не хотят, чтобы я их расстраивал своими письмами. Но одно обстоятельство не даёт никак прийти мне
к этому убеждению. Ведь всё же не исключена возможность, что ни одно моё письмо не дошло... A если это
так, то мне абсолютно не за что обижаться на тебя.
Тосенька, убедительно прошу тебя ответить мне хоть два слова, независимо от того, какие это будут слова, хорошие или плохие.
Всё-таки сознание того, что у человека абсолютно никого не осталось, ни родных ни друзей, очень тяжело.
Я вообще считаю, что не заслужил такого наказания. А тут, кроме отбывания наказания, ещё прибавляется полный отказ всех людей от тебя, это сильно увеличивает тяжесть переживаемого момента.
Ещё прошу написать хоть 2 слова о Целестиночке, ведь все-таки я её отец, и ты должна сознавать, что, кроме материнского чувства, существует ещё и отцовское и что оно у разных людей в разной степени развито.
Я сейчас работаю слесарем, здоровье у меня вполне удовлетворительное.
Прости за сердитый тон письма, вполне возможно, что ты этого не заслуживаешь, но я пишу с таким чувством, что моё письмо всё равно не дойдёт или все отказались от меня не как от мужа, сына, брата, отца, но и вообще как от человека.
Если это не так, то прошу: не обижайся.
Галилео.
13.04.1941
Первые письма я послал одновременно и вам, и Тосе из Севастополя и, кажется, ни одно из них не дошло (это было 7 ноября 1940 г.). Второй раз я писал тоже одновременно 2 письма и вам, и Тосе в декабре 40 г. Отсюда.
На эти письма я получил только один ответ от Ирины Тарасовны всего несколько дней тому назад. Это было самое первое письмо, которое я получил со дня моего ареста, и было сильным ударом, т.к. из него я узнал о смерти Тоси.
Я очень благодарен вам за помощь, которую вы мне оказали, когда я был в Севастопольской тюрьме, эта ваша поддержка была очень кстати и очень возможно, что, если бы не она, некому было бы писать вам это письмо сейчас.
Но сейчас очень прошу вас мне денег не присылать. Всё равно они здесь мне ничуть не помогут, да и я сейчас не чувствую такой нужды в помощи, как тогда. Сейчас гораздо лучше, чтобы вы деньги тратили на свои нужды и поддерживали своё здоровье, а когда появится возможность, тогда уж я постараюсь помочь вам.
Очень хорошо, что вы вложили в письмо бумагу и конверт с маркой для ответа, а то здесь почти нет никакой возможности доставать их. Это сильно затрудняет писать письма, и, кроме того, я собираюсь писать заявления (очень длинные) в отношении моего ареста и приговора, а без бумаги и конвертов это невозможно.
На случай, если вы ещё от меня не получили писем, повторяю, что я осуждён Особым Совещанием к 5 годам, считая с 16.07.1938 г. И что я за собой не чувствую перед Советской властью никакой вины. Очень прошу вас написать мне, как обстоит дело с вашим подданством.
Целую, Галилео.
Письмо адресовано матери и отцу Тони, у которых в этот период находилась дочка Галилео (примечание автора).
22.04.1941 г.
Дорогие Ирина Тарасовна, Семён Петрович и Целестиночка. Я вчера вечером получил посылочку, за что я бесконечно вам благодарен. За последнее время (после ареста) я так отвык от заботы со стороны ближайших мне людей, что сейчас я совсем преобразился и стал чувствовать себя совсем другим человеком. Особенно, когда я не имел возможности ни писать, ни получать письма, я вообразил себя забытым всем светом, вообразил себя совсем одиноким. Как будто все от меня отказались и как будто весь свет перевернулся и меня ожидают только обиды, огорчения и оскорбления. Да, такое одиночество – это такое несчастье, которое немногим суждено переживать и которого я не желаю никому.
Может быть, то, что я иногда так думал, для вас, которые проявили такую заботу обо мне и обидно, но я был в таком положении, что в голову лезли всякие мысли, и они сильно мучили меня.
Оказалось, совсем другое, привязанность ко мне оказалась настолько велика, что привела к большому несчастью, к смерти Тосеньки.
Да! Это было самое худшее, что я ожидал. Чувствуя себя в большом несчастье, я хотел, чтобы это несчастье коснулось как можно меньшего числа людей и чтобы, по возможности, коснулось меня одного, но это было невозможно. Мы с Тосей так полюбили друг друга, что эта разлука оказалась роковым ударом, и Тосино здоровье не выдержало.
Моё здоровье, хотя и сильно пошатнулось, я сильно постарел, стал весь лысым, и глаза потускнели, но меня до сих пор поддерживала мысль о том, что надо во что бы то ни стало доказать свою невиновность, доказать свою бесконечную преданность Советской власти и добиться справедливости.
Теперь удар, который я получил, узнав о смерти Тосеньки, тоже прибавил много страданий, тоже уложил меня в постель с сильной лихорадкой, но у меня осталась Целестиночка, и она заставляет меня напрягать последние усилия, но во что бы то ни стало не сдаваться. И я не сдамся. Я теперь вполне уверен, что если мне не удалось испытать отцовскую радость и счастье от всех стишков и рассказиков, и от всех её проделок, которыми она так радует вас и Семёна Петровича, то, когда я освобожусь, сумею вывести её в люди, и тогда долг мой будет выполнен перед Тосей, и мне можно будет уже отправиться к ней со спокойной совестью.
Дорогие Ирина Тарасовна и Семен Петрович, простите меня, если я такими словами расстраиваю вас и, может быть, заставляю опять вспоминать давно выплаканные слёзы, но я не могу иначе, так как для вас Тосенька умерла в прошлом году, а для меня в прошлом месяце. Если бы я умел плакать, может быть, мне было бы легче. Но мои проклятые глаза остаются сухими, а переживать горе без слез куда тяжелее, чем со слезами.
Дорогая Ирина Тарасовна и Семён Петрович, ещё раз благодарю вас за посылку. Вы очень точно угадали, что мне нужно было. Конверты как раз с марками для писем, кстати, здесь с бумагой очень трудно. Очень благодарю вас также за сухари и папиросы и прошу передать большую благодарность тёте Оле за мёд и сахар. Всё это такие вкусные и полезные вещи, что в этом году 1-ое мая у меня будет настоящий праздник.
Передайте привет тёте Ольге Тарасовне и бабушке Вере Яковлевне. Поцелуйте за меня Целестиночку.
10.05.1941
Дорогие мама и Изольдочка.
Я получил сегодня ваше письмо от 27 апреля, это 2-е ваше письмо, которое я получаю.
Я очень прошу вас не обижаться, если в прошлых письмах я написал вам какую-нибудь резкость. Это, очевидно, под влиянием минутного упадка настроения, которые у меня так часто бывали. И это было под влиянием того, что я очень часто писал вам, а ни от кого не мог получить ни одной строчки в ответ.
Мне теперь всё ясно; и почему я так долго не получал писем, и почему в прошлом письме была написана всего одна строчка.
Всё это, конечно, очень грустно, но против этого я пока не в силах ничего сделать.
Я отлично помню и очень вам благодарен за ту помощь, которую вы мне оказали в Севастопольской тюрьме и, конечно, никогда не забуду и постараюсь при первой возможности вознаградить вас за это.
О, если бы вы знали, как мало мне того, что я узнал о вас из ваших писем. И как мне хотелось бы узнать больше!
Но это, кажется, пока невозможно.
Из Ленинграда я получил уже много писем: извещение о смерти Тоси, фотокарточки Целестиночки и даже посылку из деревни от Тосиной тёти.
Недавно я получил даже бандероль с 3-мя тетрадями от Тосиного брата из Дальнего Востока, которого я ни разу не видел. Он точно угадал мою нужду и послал как раз все самое необходимое.
Сейчас у нас несмотря на то, что уже 10 мая, большие сугробы снега, и целый день шёл снег, а у вас, наверно, тёпленько уже.
Не знаю, когда в этих краях бывает тепло!
Река ещё покрыта льдом и ещё не думает тронуться.
Но я ещё не теряю надежду когда-нибудь увидеть вас и почувствовать тепло или даже жару, о которых я так мечтаю.
Целую крепко. Галилео.
Это последнее дошедшее письмо Галилео Пиццирани.
В девяностых годах, когда частично были открыты архивы ГУЛАГа, дочь Галилео, Целестина, спустя полвека смогла получить информацию, когда, где и от чего умер ее отец.
Галилео Пиццирани скончался в декабре 1942 года в возрасте 29 лет в лагерях ГУЛАГа в Архангельской области, так никогда и не увидев своей дочери.
Архивные работы и подбор писем провели:
Дочь Галилео Целестина Пиццирани
и дочь Изольды Пиццирани Анна Михайлова–Вильчес.В те же годы я создал скульптурный диптих, посвященный памяти жертв тоталитаризма. Первый рельеф назван – «Узник», второй – «Жертвоприношение.» Это дань памяти моего дяди Галилео и всех невинно осужденных, казненных, умерших в лагерях.
Письмо Галилео из ГУЛАГа. 1940 г.
Узник. Рельеф. Автор В.Вильчес-Ногерол. 1990 г.
Жертвоприношение. Рельеф. Автор В.Вильчес-Ногерол. 1990 г.
Фотографии из личного архива Владимира Вильчес-Ногерола
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Италия»]
Дата обновления информации (Modify date): 09.03.12 19:39