Впечатления

Владимир Вильчес-Ногерол

Приключения пионера в Париже*
(Отдельные главы воспоминаний)

* Данная публикация содержит несколько глав из воспоминаний известного российского дизайнера и художника Владимира Вильчеса-Ногерола о его поездке в Испанию вместе с отцом, известным испанским антифашистом Клаудио Вильчесом-Ногерол, а также сестрами Лаурой и Анитой.
Фрагмент его впечатлений о нескольких днях, проведенных в Париже 1970 года, мы и представляем нашему читателю.

Гранд Опера и Галерея Лафайет

А время идет, бежит даже. Взяли мы в охапку Аниту и Лауру и увели из мира грез. Грубо, можно сказать, вырвали, силой утащили. А что поделаешь. Столько еще осмотреть надо. Что делать? Или кто виноват? Запутаешься в вопросах этих вечных. Ну, нет у нас в СССР моды, почти нет. Иногда что-то меняется, только модой это назвать язык не поворачивается. Ну, да жили мы без нее и еще поживем, главное, чтобы войны не было. «Зато мы делаем ракеты, и перекрыли Енисей, и даже в области балета мы впереди планеты всей». Вот так. Проскакали мы галопом до Гранд Опера, аж в мыле все к роскошному театру вывалились. Любопытно. Париж семидесятого года во власти хиппи, захвачен и повержен. Но как-то не весь, местами и старый, так сказать, исторический быт проглядывает. Где-то хиппи все засеяли, как одуванчики весной, где-то и нет их, бог миловал. У театра их мало. Как-то здесь тем еще Парижем отдает, довоенным, по фильмам, по книгам нам знакомым. Как мы его по живописи импрессионистов представляем. И до чего они дух этот, атмосферу эту уловили, удивительно. Почти век прошел, а будто вчера написаны полотна эти. Те же мостовые и кафе, платаны и плющ на стенах, толпа яркая, веселая разлилась по всем закоулкам, публика нарядная, розы и герань на балкончиках, дети, старички цивильные на бульварах играют. Прелесть, как хорошо. А запах стоит! Кофе и розы, сигареты и духи, корица и выпечка свежая. Решаем отдохнуть и в кафе непритязательное заходим. Маленькое такое, а уютное, обжитое. Тот же дух девятнадцатого века, ну Моне или Дега, все также, и зеркала, и буфетчица симпатичная, и завсегдатаи с газетами. Папа после мучительных раздумий заказывает чай и кекс. Дешевле и проще нет ничего. Ждем. Думаем, сейчас по стаканчику хлебнем, в туалет сбегаем, передохнем. Вдруг на подносе серебряном несут такой натюрморт! Да, культура. «Это, вам не у Пронькиных, на свадьбе, не пукнешь». Думали, мутный напиток в граненом стакане, непромытом, метнут на стол и блюдце с помятыми хлебо-булочными изделиями, не первой свежести. А тут. Чайник с заваркой, чайник с кипятком, кекс такой, я не знал, что бывают такие, лимончик порезан, сливки, сервировано все. Эх, кайф какой! Однако засиделись, бежать надо. Столько посмотреть надо, завтра ведь уезжать. Когда еще увидим. И решили галерею осмотреть знаменитую. Ох, лажанулись мы с отцом. Вроде рядом она, через квартал. Не рассчитали мы сил своих, быстро тающих. Думали, прошвырнемся по ней и дальше по намеченному папой, диверсантом бывшим, маршруту двинем, к Комеди Францез и Пале Роялю. Не тут-то было, будь она неладна, галерея эта. Да. Зашли в рай земной, если бы не ценники, настроение портившие, – коммунизм, как есть коммунизм. Все по потребностям, все по способностям. Все есть, от бриллиантов до пуговиц. Вошли мы, а выйти не получается, как в сказках, дворец заколдованный. Часа два крутились, ошалели вконец. Не вышли, вывалились. Опустошенные, раздавленные, смятенные. ГУМ вспомнился, ЦУМ и даже Детский Мир. Что же убого так у нас, все для человека, а нет ничего. Анекдот в памяти всплыл: «Чукча на съезд КПСС поехал, рассказывает, «Все кричали: Все во имя человека, все на благо человека. И чукча видел этого Человека!»

Скандал

Полдень. Отдохнуть надо. Да и притон наш родной по карте недалеко отсюда. Решили, зайдем в нумера, перекусим, полежим. В себя придем. А там уж до ночи, в омут наслаждений. На карте близко было, а по жизни тащились час, все прокляли, не дойдем, думали. Районы все круче и круче, все жестче. Хорошо – день, а то и по башке схлопочешь. От изысканной публики в клоаку такую зашли, к люмпенам и бомжам в логово, напоследок уже арабские районы пошли. А наша улица – малина без подмеса. Жутко. Ну, вот и бордель наш родной, долгожданный. Заходим и в ступор. Чемоданы наши в холле валяются! Колоритно смотрятся, эпоха военного коммунизма в логове разврата. Рядом – хозяин, наглый до безобразия. Сияет, как блин на сковородке. Отец к нему «Что это значит, товарищ дорогой?» А он ухмыляется, на дверь указывает, на часы, (полдень) и ножкой так чемоданы к выходу пихает. Отец ему доказывает, что до завтра оплатил. Тот, ничего не знаю, миль пардон, гражданин хороший. Сейчас начнется, думаю, не стерпит папаня, въедет гаду, и в полицию загремит. И точно, подскочил батя к паразиту этому и уже в ухо нацелился. А тут… Из-за двери три молодца дюжих: «Что надо, хозяин?» Затосковал я, думаю, сейчас бить будут, я это состояние по Автозаводской жизни знаю, изучил, от хулиганов скрываясь. Деру надо давать, пока не отоварили. А то по Парижу с фонарями неловко дефилировать, да и в Испании оконфузимся. Не было тридцать лет и с побитыми личностями прикатили, родственнички. «Крути педали, пока не дали», как говорится. Ретируемся на улицу, чемоданы за нами вылетают. Облом полный! Оттаскиваем багаж, задумались, что дальше делать, как жить. Здесь наш папахен, несгибаемый борец с мировым капиталом, ветеран двух войн, говорит. «Ладно, не хотел людей беспокоить, но придется». Идет к будке телефонной, звонит куда-то. Подходит к нам. «Что скисли? Не пропадем, не бойтесь, у меня здесь знакомый испанец живет, еще с тридцать девятого года, поможет. Сейчас такси возьмем и к нему, на Райскую улицу». Название обнадеживает, эх поживем еще, повиляем хвостиком! Вот горе, не сажают нас в такси, кто мимо пролетает, кто торгуется, увидев чемоданы наши. Наконец, сжалился старикан какой-то, на драндулете своем отвез нас, спасибо ему.

Испанец

Приехали. Здорово прокатились. Особенно когда через Сену переезжали или по кварталам старинным пробирались. Красота. Встречает нас знакомый испанец у дома своего на Райской улице. И дом, и улица очаровательны, настоящий старый Париж. Симпатичный, невысокий, седой, смуглый. Похож на многих друзей отца, что на Автозаводской живут. Здоровается приветливо, смеется. Что, надули французы, да жулики первостатейные, ничему верить нельзя. Приглашает в гости, только, говорит, чемоданы ваши у консьержа оставим. Заходим в подъезд. Какой он чистый, с ковром при входе, с пальмой, а красив, ухожен. Лестница аж сияет, кованые решетки, окна огромные, двери в квартиры тоже старинные, филенчатые, с бронзовыми ручками. Ну и ну. Свой подъезд вспомнил. Входишь в него всегда с опаской; первое, не вляпаться в дерьмо, второе, не испачкаться о надписи похабные, третье, не нарваться на хулиганов. И запах, конечно, соответственный, кто-то рыбу варит, кто щи суточные греет, где-то алкаши пописали. Ужас. А тут. Живет наш знакомый высоко, на пятом этаже, а потолки у них под четыре метра, так что упарились подниматься. Он смеется. Да, высоко, и так каждый день, да с сумками. Наконец мы – наверху, двери открывает хозяйка дома. Маленькая, сухонькая, черноволосая. Типичная испанка. И дочка дома, вылитая мать. Приглашают в гостиную. Квартира старинная, с панелями на стенах, камином, витражами в окнах. Никогда таких квартир не видел. У нас ведь как, войдешь к кому, прихожая маленькая, завалена тазами, велосипедами, колясками, санками. Хозяин объясняет, что много лет уже снимает в этом доме квартиру, район хороший и привык уже. Только подниматься все труднее, жена уж не каждый день и выходит. Сажают нас кофе пить с круасанами. Ё-мое, я такого кофе и не пил раньше, дома мы суррогат потребляем ячменный, а это настоящий. Хозяин говорит, что договорился насчет нас, в соседнем квартале его знакомая итальянка маленький пансион содержит, согласилась приютить нас на день. Сегодня переезжаем. Но пока вы мои гости. Будем обедать. Ура! Впервые за неделю поедим по-настоящему, как дома. “Отдыхайте, а я на рынок, за мясом, – сказал наш благодетель. - Давно уж наверно нормально не ели?» – лукаво спрашивает. В Париже разве покормят как следует. Не Испания! И они с отцом мечтательно вздыхают, дочка и жена тоже закатывают глаза, жмурятся все, как кот на сметану. Ну, уж дудки, дома сидеть, увязался за ним. И папа тоже пошел, очень ему поговорить хочется с испанцем, республиканцем, которого он еще там знал, в другой жизни. Идем мужской компанией на охоту, мясо добывать. Квартал до чего хороший, старый, не туристический, но и не захваченный эмигрантами из стран северной Африки, спокойный, уютный, зеленый. И женщины с колясками, и лавочки овощные, мясные, булочные. Все домашнее, простое. Здорово. Одно слово, Райская улица. Испанец смеется и объясняет, здесь издревле фарфор продавали, вот и назвали улицу так. Осматриваюсь, точно, магазинчики с товаром этим хрупким половину первых этажей занимают. Вазы, скульптурки, светильники, сервизы. Парадиз. И рынок под стать. Изящный павильон эпохи модерна. Зашли и ахнули, вот где рай истинный. Фрукты и овощи, мясо и рыба, колбасы и сыры, пряности, и прочее изобилие земное на прилавках выложено. Ну и ну, просто поражает эта благодать. Долго, со знанием дела выбираем вырезку, я такой у нас не видел. В гастрономе нашем кости в основном лежали, синеватого цвета. Наконец завершили ритуал этот и – домой. Тут кормилец наш мрачнеет, роется в карманах, плюет смачно. Черт бы побрал жулье это, опять кошелек свистнули. Это оттого, что иностранец я, вот и грабят, у своих, у французов, меньше тырят. Переглядываемся. Знакомо. Сколько отец и мама наслушались от пьяниц и мрази всякой, и жиды, и черножопые, и чурки, и пархатые. Отец и в драку лез, и ругался, ничего не помогало. Ладно, проехали, как говорится. К тому же кошелек почти пустой был, так что скоро мы уселись за гостеприимный стол. Наелись, напились, отдохнули, посмеялись над злоключениями нашими. Спасибо тебе, дорогой папин земляк. Думаю, нередко выручал он таких вот горемык, кого мошенники здешние обманывали. Оставили ему на память матрешку большую, водки бутылку, что у нас в стратегических запасах хранились. Засмеялся хозяин дома, поманил к себе в кабинет, там, на полке сестрички нашей красавицы стоят, о гостях из СССР напоминают. И показалось, что наша румяная блондинистая матрешка вдруг сменила обличье свое. Папино смуглое лицо проступило, а внутри – Лаура, поменьше – я, еще поменьше – Анита. Вот такой русский сувенир.

Монмарт и Плас Пигаль

Итальянка нас встретила радушно. Видно, знакомый рассказал ей историю нашу. А как узнала, что мама у нас итальянка, растаяла и к нам, как к своим. Макаронами нас угостила, и отправились мы город с этой стороны Сены осматривать. Решили с хозяйкой посоветоваться, она говорит: «Кто Монмартр не видел, в Париже не был». И поехали. Для меня это подарок судьбы, я тогда импрессионистами увлекался, из Пушкинского не вылезал. Что в метро парижском хорошо, много его. Вот и на Монмартр быстро добрались. А там по горочкам крутым, по улочкам кривым. В небе, уже вечереющем, стрижи, ласточки кружат, домишки косонькие, нескладные, дворики с цветочками. Замоскворечье наше родненькое напоминает. Огоньки в окошках то здесь, то там загораются, дымком потянуло, даже травкой скошенной. А вот и художники. Живописные господа в блузах, в беретах, бороды лопатами, волосатые. Табаком, вином пахнут, красками масляными. Не нам чета, нас и узнать только по этюднику можно, а эти сами произведения искусства. В кафе публика винцо потягивает, с веселыми дамами, то ли натурщицами, то ли жрицами любви флиртует. Опять я в совсем другой Париж попал. Париж Модильяни и Тулуза Лотрека, веселых танцовщиц и подружек художников. Пригорюнился, как живая картинка перед глазами встала. Я с друзьями своими, юными художниками на таком же холме высоком у стен Симонова монастыря стою, этюдники расставили, пишем дали замоскворецкие. Только к нам не туристы подходят, не почитатели таланта, а шпана подкатывает, целая стая, человек пятнадцать. Главарь их глумливо так, с сочувствием: «Что, козлы, мажете?» Рисуем, отвечаем. А он краски из этюдника берет и под гогот всей кодлы, читает «акварель медовая». Прочел, взял и лижет краску, урод. Потом смачно выругавшись, сплевывает ее, рожу скорчил: «Говно какое! Вам, падлам, тут кто стоять разрешал»! И по морде, от души, тут каждый пнуть норовит, скинули нас в овраг, за нами этюдники наши полетели. Кубарем под откос, в бурьян скатились. Да, искусство у нас народу принадлежит. Искусство, как известно, жертв требует.

Вот мы их и приносим, как можем. А так, похоже, здесь на наши места любимые, московские. Любопытно, что и храм на Монмартре совсем не французский, то ли мечеть, то ли православная церковь. Помесь кошки с мышкой. Чудеса. Понравилось мне тут, хорошо местным собратьям живется, вольно. Побродили мы среди богемы, приобщились к прекрасному и к Мулен Руж двинулись. А то совсем стемнеет, не успеем поглядеть на самую знаменитую мельницу в мире. Можно сказать, на аллюр перешли, благо, под горочку, так и скатились, как колобки, в райончик этот лихой, приют порока. Трусим рысцой, а по тротуарам «бабочки ночные», как мотыльки на огонь слетелись. Я-то думал, они страшные, как наша соседка, лярва известная. Так нет, эффектные дамы, только яркие очень, и разрезы такие, оторопь берет. Позы вызывающие, откровенные, а стоят с видом гордым, вроде неприступным даже, цену набивают. «Я шансонетка, я фея из бара, я черная моль, я летучая мышь. Вино и мужчины, моя атмосфера, приют эмигрантов, свободный Париж». Не зря я песенку эту у костра на даче с друзьями своими распевал нестройными голосами мартовских котов. Все в точку. Приеду, расскажу корешам, как тут все, может, и привру, не без того. Да, профессионал, он и в Африке профессионал. Не то, что наши автозаводские шалавы. Пьяные вечно, жуткие, битые, перебитые. Любительская лига, хотя, конечно, у нас, в СССР проституции нет, искоренили. Кодекс моральный у нас строителя коммунизма. Так что проституции не было, а шлюх – это навалом, в каждой пивной. И пошли мы по улице этой знаменитой, даже мне, пионеру советскому, по фильмам, по книгам известной. Туристов тьма. Не протолкнешься. Как на ВДНХ в выходной день. И то, чем не выставка народного хозяйства. Тоже людям, есть, что показать, чем гордиться. Тут и негры почти голые, атлетичные черти, аж за себя стыдно, хиляка. И тетеньки в формах нацистских на голое тело, с плетками, с цепями, и гейши, и китаянок пучками. Дочерей Африки больше всего, с попками как мячики, но и испанки а ля Кармен, встречаются, и французский бренд представлен огненно рыжими дамами в чулках ажурных, и чопорные англичанки в строгих платьях, в очках, этакие падшие ученицы Кембриджа. Ну, чем, скажите не выставка. А уж порно, точно как наша наглядная агитация, все прилавки, киоски, витрины, все заполонила. Как на Первое мая у нас, на демонстрации, все в едином порыве. Иду, как в бреду и тумане, где ты, где детство мое пионерское, девственное. Где иллюзии, платонические мечты, устои моральные. Заплясало все, закружилось в вихре эротических впечатлений, сладких и манящих. Как дальше жить? Что с этим делать? Как у нас во дворе шпана шутила: «Выйду на дорогу, брошу х-р свой в лужу, всё равно он больше никому не нужен». Ох, не спать мне сегодня, ох, не спать!..


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Франция»]
Дата обновления информации (Modify date): 20.12.2011 19:00