Литература. Новые переводы
Я абсолютно уверена, что поэзия не умрёт...»
(С Марией Луизой Спациани беседует
Александр Сергиевский 1)
А.С.: Вы довольно поздно вошли в литературу (сборником «Субботние воды»–«Le acque del sabato» в 1954г.), т.е. практически, уже сложившимся поэтом, и сегодня являетесь автором тридцати книг2 поэзии, прозы, драматургии, эссеистики (а также плодовитым переводчиком с основных европейских языков – английского, немецкого и французского). Что формировало Вас как поэта, – тем более, что за этот период итальянская поэзия пережила в своём развитии несколько этапов, в том числе, футуризм, герметизм, неоавангард, и что Вы думаете об этих течениях? К какому из них, возможно, – в тех или иных пределах, – относите сами своё творчество, либо: какое из них оказало на Вас влияние?
М.Л.С.: Я думаю, что очень многим я обязана просто чтению, тому, что я всю жизнь читала и продолжаю много читать, и здесь на первом месте у меня – французская литература: от шестнадцатого до текущего века3. А также, что исключительно важно, это – любовь, любовь к поэзии, без которой нет творчества. К тому же, когда любишь то, что читаешь, без труда запоминаешь полюбившееся стихотворение. Поэтому, встречаясь с молодёжью и особенно со школьниками, я не устаю повторять, что запомнить по-настоящему, на всю жизнь, можно только те стихи, на которые откликается сердце, иными словами, только если их полюбить.
Что же касается того, кто или что оказало влияние на меня как поэта, то заявляю вполне ответственно, что никогда не чувствовала зависимости от каких-либо течений современной поэзии, будь то футуризм или те или иные направления авангарда. Просто всё это оставляло меня равнодушной, не трогало и не убеждало.
Однако, я отнюдь не хочу сказать, что не отдаю им должное. Напротив, взять хоть тот же футуризм (эпоха которого, кстати, миновала к тому времени, как я научилась читать). Футуризм, без сомнения, – крупнейшее явление в поэзии ХХ века, ярчайшая составляющая того, что мы называем «авангардом» в широком смысле. То же можно сказать и в отношении герметизма в итальянской поэзии. Это направление я уже частично застала, и ему всё же кое-чем обязана...
Тут Мария Луиза делает едва заметную паузу и возвращается к разговору о футуризме. И я её понимаю: в течение многих лет отечественная (итальянская, естественно) критика столь упорно старалась зачислить её в ряды поэтов-герметиков, что у неё в принципе нет особого желания развивать эту тему. Письменно же она давно расставила точки над «и», достаточно подробно отметив ряд «технических» (выразимся так) совпадений, без сомнения, наличествующих в её стихах: всё же то был распространённый язык определённой эпохи – и в формах выражения, и в способе поэтического мышления, внутри которого её поэзия соседствовала с классическим герметизмом. Хотя, замечу попутно, что такой крупнейший поэт и современник Спациани, как Марио Луцци, не уставал повторять, что никакого герметизма вообще не существовало и что термин этот выдумали безответственные критики от литературы.
...Футуризм – чего у него не отнимешь – способствовал порождению новых поэтических форм выражения. Подобная практика продолжала и затем приносить плоды, в частности, активно способствовала «мутациям» старых, отживших форм и явлений языка, которые уже были не в состоянии плодоносить, зеленеть, так сказать, новыми, молодыми побегами. Так, в частности, «отваливались» словесные формы и выражения, доживавшие свой век в период между двумя мировыми войнами, что происходило благодаря работе, начатой когда-то футуристами. Взять хотя бы такие обыденные и широко употребляемые слова, как «желание», «запад» и многие, многие другие: их словесную оболочку оформили в своё время те же футуристы. Иначе говоря, они начали расчищать языковые «завалы», накопившиеся от предыдущего века, а затем в том же направлении действовали и те, кто пришёл им на смену, не исключая и поэтов-герметиков, в первую очередь, Эудженио Монтале. Они «отправили в осадок», если можно так выразиться, интеллектуально-рассудочный багаж (или пласт) языка, излишне заумный, рациональный, с их точки зрения; на смену же явилась музыка, музыка слова, музыка языка: была обновлена мелодика итальянского стиха.
Но что касается меня, то я всегда писала по-своему, не взирая на кипевшие вокруг теоретические страсти, не позволяя никаким новым или старым течениям существенно влиять на мою поэзию.
А.С.: Как Вы считаете, за счёт каких ресурсов обновляется современная итальянская поэзия: за счёт новых форм, жанров, за счёт языка (диалектизмы, неологизмы, заимствования из других языков и т.п.)?
М.Л.С.: Хочу сказать, что очень рада такому вопросу. Но отвечать на него начну издалека. В ХVI веке Дю Белле4, друг и современник великого Ронсара, уже видел, за счёт каких ресурсов следует обновить «бедный» французский язык. По его мнению, в первую очередь, за счёт неологизмов, заимствований из иностранных языков и использования диалектной лексики. Что и происходило впоследствии (по-своему, конечно) в каждом столетии и в каждом языке. Вот и я, к примеру, в своё время первой из моих современников употребила в одном из стихотворений слово... «Кремль». Или, помню, надо было как-то обозначить голландское рыбное блюдо, вот я и ввела в употребление его название: «стокафиссо». Загляните в любой более или менее полный современный словарь итальянского языка.
И такое случалось не раз и не два. А в итоге критики стали выуживать из моих стихов эти новые словечки и продвигать их в обиходный язык, где они постепенно и прижились. Вообще же подобные «находки» у меня случаются всегда как-то спонтанно, неожиданно для себя самой, не бывает никаких предварительных заготовок. Просто я всегда считала и считаю, что поэтический язык (да и вообще любой язык) нуждается, чтобы в него время от времени вливали новую кровь. Будут ли это неологизмы или заимствования из иностранных языков, не так уж важно. Ведь никуда не деться от таких понятий-слов, как тот же «спорт» (lo sport): не сохранять же описательный термин из языка ХIХ века?! Другой пример: «водитель» (l,autista) – не было такого слова в итальянском до Маринетти, это он его придумал. Или «renasciente» – причастие от глагола «возрождать» (того же корня и термин «Возрождение»), который ввёл Д’Аннунцио для названия широкоизвестного ныне магазина. А «самолёт»? Опять-таки – из стихов Маринетти. И так далее и тому подобное... Вообще футуризм в этом плане очень основательно поработал.
Что же касается многочисленных итальянских диалектов, то лично я никогда не прибегала к диалектной лексике. Обхожусь без диалектизмов, но это не более, чем мой личный выбор. Другие поэты широко ими пользовались. Например, мой земляк, прекрасный пьемонтский поэт Гвидо Гоццано5 ещё в начале ХХ века начал постоянно пользоваться диалектными словечками и выражениями и в результате достиг интереснейших результатов, ведь язык, в самом широком смысле, наше основное оружие.
А.С.: А кто из европейсикх поэтов близок Вам или в свое время оказал на Вас влияние? Может быть, кто-то из французов?
М.Л.С.: Если вести разговор о тех, кто мне близок по духу, то, в первую очередь, – это классики французской поэзии, о любви к которым я уже говорила: скажем, тот же Ронсар, которого я много переводила, или Расин, читая которого, погружаешься в музыку его удивительного языка. Затем, конечно, Рембо – я его очень, очень люблю; в свое время он был для меня просто божеством. И Верлен, которого, кстати, часто ставят на одну доску с Рембо, хотя это совершенно неправомерно.
И ещё один французский поэт, которого не могу не упомянуть в данной связи, чьи стихи, увы, теперь почти не читают. Когда-то, когда я впервые познакомилась с поэзией Марселины Деборд-Вальмор6, я была просто ошеломлена! Ведь она – одна из лучших поэтов Франции. Я стала её переводить и выпустила целый том её стихов в своих переводах.
Что же касается современных поэтов, то должна признаться, что многим обязана Иву Бонфуа7, чью поэтику отличает исключительная словесная точность и прозрачность стиха. Его языком воистину ангелы поют!
Должна сказать, что я очень люблю стихи Анны Ахматовой и Марины Цветаевой, замечательных русских поэтов. Затем мне всегда был чрезвычайно близок Элиот... и ещё Лорка.
А.С.: Я знаю, что в юности Вы каким-то образом вошли, если можно так выразиться, в литературное соприкосновение с Вирджинией Вулф, жившей тогда в Италии. Как и при каких обстоятельствах это произошло?
М.Л.С.: Я никогда её не видела. Просто работала тогда (а было это в году 1942-м или 43-м) в редакции туринского литературного журнала «Il Dado», к созданию которого была причастна. Как-то случайно узнала, что у нас в городе живёт некая дама, хорошая знакомая Вирджинии Вулф. Вот я и обратилась к ней с просьбой попросить писательницу прислать что-нибудь для нашего журнала. Правда, без особой надежды на успех. И вдруг, на удивление, всё получилось: Вирджиния Вулф прислала мне целую главу из романа «Волны», представляете? Да ещё с припиской: «Юной редакторше с дружеским приветом. Вирджиния Вулф». Я была просто счастлива и постаралась как можно быстрее напечатать её текст. Так, между прочим, в Италии появилась первая публикация легендарной американской писательницы. А на следующий год она умерла, покончив с собой.
А.С.: Зато Вы были лично знакомы с другой американской литературной знаменитостью, одним из лидеров англоязычной поэзии ХХ века, Эзрой Паундом, не так ли?
М.Л.С.: Начав работать в том же журнале «Il Dado» (а было мне в ту пору всего восемнадцать лет), я как-то поехала в Рапалло в компании нашего главного редактора. Перед отъездом он мне и говорит: «Знаешь, ведь там живёт Эзра Паунд, крупнейший поэт, пишущий на английском языке». Буквально на следующий день он показал мне его прямо на улице, когда тот выходил из какого-то кафе. Не задумываясь, я подошла к Паунду, представилась и заявила, что знаю, что он – знаменитый поэт и что, хоть стихов его я не читала, мне очень хотелось бы с ним познакомиться. «Можно пожать Вам руку?» – спросила я. – «Конечно, милая девочка», – ответил он с подчёркнуто неаполитанским акцентом. Так мы познакомились. Потом он пригласил меня в кафе, где мы провели полчаса за беседой, мороженым, которым он меня угостил, и стаканчиком с куда более серьёзным содержимым, к которому он время от времени прикладывался. Вообще-то он был большим любителем спиртного, но это так, к слову.
Прошло несколько лет, и в 1948-м или 49-м году мы неожиданно столкнулись на фестивале в Салерно, где поэты читали стихи в маленьком театре Кайомелиссо. Причём, выступать меня выпустили в паре почему-то с Паундом. Из той встречи осталось в памяти только то, что читал он свои стихи до того тихо, что их почти не было слышно даже на сцене, не говоря уж о зрительном зале, где публика просто недоумевала. Почему он себя так вёл? Не знаю, он вообще был человеком со странностями, что бросилось в глаза уже при первом знакомстве. В итоге, на сцену поднялся его переводчик и стал читать стихи Паунда в переводе на итальянский...
Прошло ещё десять лет. Я прилетела в Штаты. Еду в Гарвард по приглашению Генри Киссенджера, от которого узнаю, что Эзра Паунд помещён в сумасшедший дом в Вашингтоне. Решаю непременно увидеться с ним. Для начала передаю для него открытку, в которой написала: «Я та самая «милая девочка», с которой Вы когда-то познакомились в Рапалло», ну и т.д. Поразительно, но он мне ответил, причём по-итальянски, буквально следующее: «Каждый итальянец для меня – подарок судьбы. Приходите». Так мы увиделись вновь, хотя мне стоило больших трудов получить на это разрешение. Странностей у него прибавилось, но я уже тогда предположила, что он должен был имитировать потерю памяти, периодически делать вид, что не понимает, о чём с ним говорят, что от него хотят и тому подобное. Иначе ему бы грозил электрический стул8, ведь его обвиняли в государственной измене, так что в такой ситуации ему было не до шуток. Вот он и разыгрывал слабоумие, причём всерьёз. В частности (что я запомнила), время от времени он вставал в позу и по-военному салютовал отдельным представителям медперсонала, особенно тем, кто приближался к нам во время нашей с ним беседы... Несмотря на подобную неадекватность его поведения, мне доставило большую радость вновь увидеть его. Я понимала, что это наша последняя встреча, хотя вскоре он вышел из своего вынужденного заключения и вернулся в Италию.
А.С.: Ваш прогноз на будущее: в ХХ веке в итальянской поэзии блистали такие яркие фигуры, как Маринетти, Саба, Монтале, Квазимодо, Унгаретти; видится ли Вам появление подобных по масштабу поэтов в ХХI веке?
М.Л.С.: Представляю, что со мной будет, если я отвечу отрицательно: мне просто житья не дадут! (смеётся) В первую очередь, молодёжь. Но если говорить серьёзно, то я уверена, что да, в ХХI веке у нас, без сомнения, появятся талантливейшие поэты. Конечно, невозможно предсказать, тем более, так задолго, какие они будут, о чём и в какой творческой манере станут писать, поскольку век только начинается, всё ещё впереди. Главное же, я абсолютно уверена, что поэзия не умрёт, потому что её нельзя ни уничтожить, ни отменить...
Июль 2011, Рим
1 Перевод, интервью и примечания Александра Сергиевского.
2 Последняя из которых (поэтический сборник «Луна уже высоко» – «La luna e gia alta») вышла в 2006 году, а очередная (воспоминания о Эудженио Монтале – «Montale e la volpe») в печати.
3 От себя добавлю, что по образованию Мария Луиза Спациани – филолог-специалист по французской литературе; много лет преподавала историю французской литературы в ряде итальянских университетов, читала лекции за рубежом (в том числе, в Гарварде).
4 Дю Белле Жоашен (1522/1525 – 1560) – один из крупнейших французских поэтов ХVI века, член знаменитой «Плеяды».
5 Гоццано Гвидо (1883 – 1916) – итальянский поэт и прозаик.
6 Деборд-Вальмор Марселина (1786 – 1859) – ярчайший представитель романтизма во французской поэзии ХIХ века.
7 Бонфуа Ив (род. 1923) – крупнейший поэт современной Франции, эссеист, переводчик.
8 После войны Паунд был экстрадирован в США, где был судим за пропаганду фашизма. Ему грозило пожизненное тюремное заключение, от которого его спасло признание недееспособным, следствием чего и было помещение поэта в психиатрическую больницу св. Елизаветы в Вашингтоне. Через 12 лет, в 1958 году, он был помилован и вернулся в Италию. Умер Эзра Паунд в 1972 году (в возрасте 87 лет) в Венеции, где и был похоронен на кладбище Сан-Микеле. Могила его – неподалёку от могил Дягилева и Стравинского.
[На первую страницу журнала «Меценат и Мир»]
[В раздел «Италия»]
Дата обновления информации: 02.02.12 16:48