Издано в Израиле
Книжная летопись
Самуил Маршак
Слово и время.
Избранная лирика
/Составители Ирина Калинковицкая, Алексей Сперанский-Маршак
/Предисловие Ирины Калинковицкой. /
Илл. Ирины Сорочинской. – Иерусалим, «Филобиблон», 2010.
Этот небольшой поэтический сборник очень удачно составлен. Его разделы повторяют некогда подготовленную к печати самим Маршаком книгу избранных своих стихов. В сборник вошли известные его стихи из разных циклов. Большинство из них написано человеком, умудренным жизнью и много пережившим. Прочтешь: «Все то, чего коснется человек,/ Приобретает нечто человечье» и задумаешься… А кто-то задумается над другими строчками…
Но не каждый любитель поэзии прежде имел возможность встретиться со стихами юного поэта Самуила Маршака, написанными в 1906 и 1907 годах и особенно в 1911 году, когда поэт совершил большое путешествие по Ближнему Востоку и посетил Палестину. «Ветка Палестины» не раз мелькала в русской поэзии ХIХ века, но в основном это была дань воображаемой восточной экзотике, но не отражение личных впечатлений. В этом цикле почти с дневниковой точностью Маршак описывает свое путешествие, встречи с людьми во время пути и свои чувства.
Вот поэт на родине пророка Иеремии:
…Я был в деревне
Феллахов бедных – Анатот.
Там рос и жил великий, древний
Пророк, оплакавший народ.
…
Не плиты предков гробовые
Меня пленяли стариной:
Восстав из праха Иеремия
Стоял в деревне предо мной.
Вот иронические заметки о поездке на верблюде:
О, как стремительно вознес он
Свой горб проклятый в вышину.
Он невоспитан, неотесан,
Но мы простим ему вину.Потом мы двинулись неслышно
Вдоль по дороге – по пескам.
Как беспорядочно и пышно
Лежали платья наших дам!
О встрече с Вечным городом Маршак вспоминал, уже вернувшись на «север», в Россию:
Меня встречает гул знакомый:
На площадях обычный торг
Ведет толпа. Она здесь дома,
И чужд ей путника восторг.Шумят открытые харчевни,
Звучат напевы дальних стран,
Идет, качаясь, в город древний
За караваном караван.…
Во все века, в любой одежде
Родной, святой Иерусалим
Пребудет тот же, что и прежде, –
Как твердь небесная над ним.
Все стихи с еврейскими мотивами, в том числе и переложение «Песни Песней» выделено в книге в особое биографическое приложение, подобранное составителями с большой любовью. Вообще вся эта небольшая книга сделана с любовью к поэту и его поэзии, начиная со строгой, даже суровой, обложки и кончая воспроизведением автографа с ключевыми для поэта строчками:
Я думал, чувствовал, я жил
И всё, что мог, постиг,
И этим право заслужил
На свой бессмертный миг.
Думаю, все любители поэзии с поэтом согласятся.
Илья Пушкин
Песни влюблённого медведя.
Стихи на японск. и русск. яз.
/ Илл. Маши Ткаченко. – Иерусалим, 2005.
Эта книга совершенно уникальная. Что-то я не припомню аналогов в современном поэтическом массиве. В предисловии автор разъясняет читателю, что пишет свои стихи на японском языке и переводит их на русский. «Почему я пишу по-японски? – задает он себе вопрос, предвосхищая читательское недоумение, и тут же отвечает: – Потому, что я влюблён в японский язык и японскую культуру, потому, что я очарован их изысканностью, потому, что они вдохновляют меня». При этом он словно предупреждает упреки в подражании: «Мои стихи – не японские, не подражание им и не подделка под них. Эти стихи написаны человеком европейской культуры под влиянием японской эстетики». На первый взгляд, объяснение понятно, но если вдуматься, то совсем нет. Не японские – но на японском, не подражание, – но под влиянием. Слова, слова, слова, как выразился известный принц у Шекспира. Что же за ними?
Японское искусство сегодня необычайно популярно в мире. Если японские художники покорили мир еще в начале прошлого века, то японская поэзия немного помедлила из-за сложностей перевода. Однако уже в последней четверти прошлого века мы можем говорить не просто о ее влиянии на мировую поэзию, но о настоящем освоении ее в национальных культурах. Так, например, существует большое количество сообществ, выпускающих сборники и журналы хайку на разных языках. Хайку-движение в мире очень распространено, и в нем тоже имеются различные «уклоны», в частности, те, кто пишет не на традиционные японские темы природы, а на темы современного города и быта. Интересно, как обстоит дело с «Песнями влюбленного медведя»? Поищу стихи «под влиянием японской эстетики».
Если заглянешь
в глаза красавице,
увидишь в них
своё разбитое сердце и
свою разрушенную жизнь.
Может быть, на японском языке это стихотворение и похоже на Басё, но по-русски… Может, это вольный перевод Хайяма? Ладно, допустим, красавицы в любой эстетике разбивают сердца, возьму что-нибудь попроще:
Из-за разницы во времени
в наших странах
моё «с добрым утром!»
твоему «спокойной ночи!»
говорит: «привет!»
Милое стихотворение, как говорится, точно подмечено, но опять-таки к японской эстетике имеет отношение по касательной.
Автор сам выразил свое кредо:
Если родился поэтом,
выбора нет: так или иначе
будешь писать стихи.
«Так или иначе» означает, наверное, «по-японски или по-русски». Пусть, лишь бы не «хорошо или плохо», потому что тогда это будет противоречить строчке «Если родился поэтом». Стихотворение всегда говорит само за себя.
Всю жизнь хотел расцвести,
но только осенью
странным цветком вдруг расцвел.
Воистину, поэзия – странный цветок жизни.
Говоря о книге, нельзя умолчать о ее стильном дизайне – дизайнер Симона Вайсберг – и рисунках Маши Ткаченко, во многом украшающих книгу. Все это вместе и делает книгу не только собранием текстов на двух языках, но и произведением книжного искусства.
Виктор Горфинкель.
Наблюдения, раздумья, встречи.
Стихи / Худож. Ирина Сорочинская.
– Ришон-ле-Цион, «MeDial», 2009.
Особенность этой книги, что в ней всё: и наблюдения, и раздумья, и встречи – в рифму. Жизнь – в рифму. Как признается сам автор в обращении к читателям: «Я стихов не любил, а любил рифмовать». Мудрый человек понимает всё не только про других, но и про себя.
Меж двух стихий – мелодии и слова,
Не в силах ни одною пренебречь,
И дать себя одной за счет другого,
И мыслями, и чувствами увлечь,
Стою один, как путник на распутье,
Боясь найти, не в силах потерять,
И знаю только, ни одною сутью
Я не смогу пожертвовать опять,
А это значит, ни к одной вершине
Приблизиться я так и не смогу,
И как стою на перепутье ныне,
Отсюда никуда не убегу…
Музыка и поэзия – это действительно две стихии, требующие душу творящую целиком, чтобы подняться хоть на какую-то высоту. В свое время юный Пастернак метался между этими двумя стихиями и выбрал все же поэзию. Виктор Горфинкель выбрал музыку и многие годы проработал в Государственном симфоническом оркестре кинематографии. Поэзия отошла на второй план, и, только обосновавшись на земле Израиля, он вернулся к стихам. Они потребовались ему для того, чтобы передать свои «наблюдения, раздумья, встречи» – этими словами он обозначил жизнь. И она вошла в его стихи, начиная с юности, с военной поры и до современных проблем.
Рождаются дети и внуки,
Для них этот говор чужой,
Иные и знаки, и звуки
Составят их говор родной.
И все мы приветствует это,
Но с радостью слита печаль –
Поймет ли российский край света
Российско-еврейскую даль…
Поэзия помогает понять то, что происходит вокруг тебя, понять близких и далеких людей, примиряет – смиряет сердце – с неизбежными потерями. Именно в поэзии мудрые люди черпают силы жить – «воображенье нам дано недаром…»
Книга Виктора Горфинкеля – это еще и книга художника: Ирина Сорочинская, оформившая книгу своими графическими работами, превратила ее нумерованные экземпляры с офортами ручной работы в подарочное издание.
Сергей Корабликов-Коварский.
Отголоски мелодий.
Стихи разных лет/ Илл. Григорий Букштам, Таммуз Кей.
– Иерусалим, «Филобиблон», 2007.
«Убить детей – нет тяжелее зла» – это слова поэта, это слова врача, это слова человека, чудом спасенного во младенчестве из вильнюсского гетто. Сергей Корабликов-Коварский носит двойную фамилию: одна – от родной матери Баси Коварской, другая – от матери-спасительницы Фетинии Корабликовой из русской старообрядческой семьи. Отсюда детские воспоминания:
Вот наша комната: расщелины в полу,
Тот угол – прежде занятый кроватью…
Лампада тихо теплится в углу,
Рождая тень от медного распятья…
Отсюда образ (и деталь):
Покрывало
литовского грубого льна –
Всё пропитано кровью!
«Отголоски мелодий» – третья книга автора. В ней собраны стихи разных лет, от ранних, юношеских, до стихов последнего времени, связанных с Тверией, в которой живет и работает Сергей. Трудно сказать, где более убедительна интонация его стиха: там, где он вспоминает «белизну берез грустящих»:
Страна, в которой мне не быть,
Не кочевать в пыли дорожной –
И не любить и не забыть
Твой чистый взгляд…
твой взгляд острожный.
Или там, где описывает «край зорь»:
Я мир прошел от края и до края,
Теперь я знаю, что искал не зря –
Здесь, по Голанам, русло выбирая,
В Кинерет проливается заря!
Конечно, каждый человек очень часто ощущает, что «целая жизнь – как миг», но если этот миг наполнен стихами, то тогда миг – это уже целая жизнь.
Лена Штерн.
Спустя три года
/ Фотографии Л. Штерн.
– Иерусалим, Творческое объединение «Иерусалимская антология», 2010.
Сложно определить жанр книги Лены Штерн. Может быть, это дневник, может быть, исповедь, может, рассказы о жизни… О той жизни, какой она бывает в детстве, в других странах, у других людей, у тебя, когда ты счастлива, несчастлива, одинока, любима… О том, как жизнь драгоценна и как ее трудно спасти… Ясность мысли, прозрачность и интонационная естественность высказывания определяют стиль автора. Ничего показного, ничего наносного, ничего лишнего. Даже горькие слова в адрес медперсонала московской больницы полны благородства: «Это удивительное пренебрежение к старости, к прожитым годам, к человеческому достоинству, к душе, наконец, не говоря о теле, эта черствость, покрывающая, как коростой, всё, – потрясли меня и погубили папу».
В этой небольшой книжке таится очень многое. В ней есть и бытовые подробности давних лет, навечно впечатавшиеся в память: «После свадьбы мы соединили сделанные моим папой собственноручно два неуклюжих, но прочных диванчика, покрытых зелеными матрасиками и клетчатыми шотландскими пледами в сине-черно-красную клетку, казавшимися тогда предметами заграничного быта. Этот плот был нашим прибежищем…»
Есть и пронзительное описание концерта Леонарда Коэна в Рамат-Гане: «Он вел себя на сцене по-рыцарски, давая возможность продемонстрировать свое искусство каждому из оркестрантов, десятки раз называя их всех по имени, прислушиваясь к единому восторженному гулу всех нас, забывших себя от счастья встречи и готовых идти за ним и петь бесконечно».
Больно читать главу «Между мирами» – о болезни Юрия Штерна, о тех параллельных мирах, которые текут на грани жизни и смерти...
Невозможно пересказывать эту книгу, ее надо прочитать как документ человеческой души, и пусть каждый возьмет из нее то, что близко его собственному сердцу.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Израиль»]
Дата обновления информации (Modify date): 17.12.2011 12:31