Армандо Сантарелли
Юноша-целитель
(Глава 8 из книги «БОЖЬЯ ГОРА»*)
* © Armando Santarelli «La MONTAGNA di DIO» – Un viaggio spirituale al
Monte Athos, ed. Rubbettino (Catanzaro), 2009 (149 pag.)
*© Армандо Сантарелли: – Духовное паломничество на Афонскую гору, изд.
Руббеттино (Катандзаро), 2009 (149 стр.)
БОЛЕЕ ЧЕМ ОДНА ПРИЧИНА ПОБУДИЛА МЕНЯ посетить русский монастырь Святого Пантелеймона: красивый и гостеприимный, он посвящен Святому Пантелеймону, мученику трогательной истории и небесному покровителю Равелло, моего любимого города, и, наконец, в Святом Пантелеймоне жил святой Сильван Афонский, одна из величайших душ всей афонской истории.
Названный также Руссиком или Россиконом из-за того, что в нем жили русские насельники, этот монастырь несравним ни с чем. Не будучи окруженным стенами (построен в XVIII веке, когда нашествия пиратов были уже далеким воспоминанием), его грациозные здания белеют издали, покрытые замечательными зелеными куполами в виде луковиц, которые украшают кафоликон, т.е. главную церковь или собор.
Афон, Русский Свято-Пантелеймонов монастырь
История его, как и всех афонских общежительных монастырей (киновий), очень мучительная. В XVI веке из-за русско-турецкой войны он был вынужден даже закрыться. В первой половине XIX века греческая община, жившая тогда в нем, формально обратилась к русским монахам (основателям первой ячейки Святого Пантелеймона) с просьбой вернуться в монастырь и для Руссика началось возрождение. Во второй половине того же века, именно, когда рука неизвестного составляла «Сказания русского паломника», Пантелеймонов монастырь начал период наивысшего великолепия.
Если бы отшельник, жаждавший дара неугасимой молитвы Иисусовой, мог осуществить свою мечту посетить Афон, то, несомненно, не пропустил бы монастыря своих соотечественников и был бы свидетелем замечательного разгара, который ознаменовал расцвет Святого Пантелеймона. И, действительно, благодаря поддержке царя за несколько десятков лет Руссик превратился в маленький действующий город, снабженный больницей, аптекой, складами и мастерскими, фотографической лабораторией, печатней и странноприимным домом, способным принять две тысячи паломников.
В 1892 году была построена огромная трапеза, вмещающая тысячу человек. В 1990 году в монастыре было 1440 насельников.
Но история, как уже было описано во главе, посвященной скиту Святого Андрея, таила горький сюрприз для Руссика. В 1917 году началась большевистская революция, и границы Советского Союза были закрыты; монастырское население стало неизбежно сокращаться, положив начало новому периоду упадка, чьи результаты видны все еще и сегодня: в путеводителе читаю с горечью, что в настоящий момент монастырь Святого Пантелеймона населяют приблизительно, сорок монахов.
От пристани (Святогорского залива) поднимаюсь на небольшое расстояние вверх и оказываюсь во внешнем дворике монастыря, таком приятном, что, кажется, что нахожусь в саду. Меня ожидает сюрприз: образ святого целителя величественно выделяется на портале входа. Его детский лик проникнут мудростью и силой духа; густые волосы окружены славным золотым нимбом; тонкие губы, жаждущие лишь евхаристической пищи, кажутся лишенными всякой чувствительности; в правой руке он сжимает ложку, а в левой – держит ковчежец с лекарствами.
Сотни миллионов людей почитают этого святого. Его культ распространен в Греции, Малой Азии, в Чешской Республике, Румынии, в странах бывшей Югославии, в Сирии, Палестине, Ливане, Египте, Италии, но, прежде всего, в необъятной России.
[...]
Культ Святого Пантелеймона, как и история Петра и Павла, и вера, ради которой все они пожертвовали жизнью, следовал по пути того «моря среди земли», Средиземного моря, которое представляет главную колыбель нашей цивилизации. Легкий шум его волн отчетливо слышен в тихой «arkondariki» – гостинице Святого Пантелеймона, одной из больших и красивых на Афоне. Это царство Сергея, монаха внушительной фигуры и с глубокими славянскими чертами, который, не торопясь, на медленном английском языке пригласил меня устроиться и подал мне воду, лукум и дымящую чашку чая.
Обычный вопрос: «Откуда Вы приехали?»
«Из Италии».
«В Италии наш Пантелеймон очень почитается, да, да. Но... почему выбрал этот монастырь?»
«По многим причинам. Святой Пантелеймон, святой Сильван...»
Сергей удивленно поднял голову: «Преподобный Сильван? Знаешь его? Великий Святой! А знаешь, как он хотел начать свою монастырскую жизнь? Он оставался многие дни в одиночестве с тем, чтобы вспомнить все совершенные им грехи. Затем исповедался у старца (ieronda), ни разу не ища ни малейшего себе оправдания. Ни разу, ни разу. Он поступил в монастырь Святого Пантелеймона с огромной жаждой целомудрия и покаяния».
Сергей поднял глаза к небу, затем, снова уставившись на меня, подмигнул: «Знаешь, как он называл своих собратьев? «Душа моя, называл их, душа моя... и был искренним, поскольку обладал даром любви. Поэтому лицо его светилось».
«Правда?»
«Конечно, правда! Преподобный Сильван скончался в 1938 году. Еще до недавнего времени были монахи, которые могли свидетельствовать об этом. Происходило это после молитвы; его лицо озарялось до такой степени, что почти невозможно было на него смотреть».
«Почему он был так любим?»
«Потому что был смиренным и добрым со всеми. Он никогда никого не критиковал. Однажды ему явился Христос, и с того момента он понял, что каждый человек подобен Богу. Тот, кто пребывает в благодати Божьей, тот видит это и в других, и он видел брата в каждом человеке. Вот почему грехи его мучили. Он писал, что любовь Христа не терпит никакого проклятия. Ведь Бог – это вечная любовь, не так ли? Тогда, если любишь Бога, то любовь должна распространяться также и на врагов, как говорил Христос. У кого нет любви к врагам, говорил, тот не познал Бога так, как должен Его знать».
Слушая подобные слова, понимаешь, почему появилось понятие русской святости, «той напряженности», пишет отец Энцо Бьянки из монастыря Бозэ, «направленной к всеобщей и космической любви», любви, которая распространяется для того, чтоб обнять каждое живое существо вплоть до пожертвования своей жизни.
Многочисленны примеры такой глубокой духовности. Русские мученики, названные Страстотерпцами, отказывались защищаться оружием, принимая пассивно смерть ради любви ко Христу (как поступили Борис и Глеб, когда убивал их брат). Пустынники (отшельники, жившие в пустыне или в лесу) воодушевлялись любовью ко всей твари; Святой Сергий Радонежский кормил медведя, отдавая всю свою пищу, лишь бы зверь не голодал; вокруг скита Преподобного Серафима Саровского собирались волки, змеи, медведи, лисицы, и, когда кончал молиться, Святой выходил и кормил их. Юродивые, «безумцы Христа ради», переносили оскорбления: Василий, тронутый жалостью к проституткам и грешникам, шел целовать дома терпимости и дома, пользовавшиеся дурной славой, молясь и возвещая всем Воскресение Христово и победу над грехом.
Как великие русские святые, например, старец Зосима из «Братьев Карамазовых», так и Преподобный Сильван любил все творение; плакал о грехах мира, поскольку в каждой вещи, в каждом живом существе он улавливал тайну Божью. Производит некоторое впечатление мысль о том, что среди этих стен жил крестьянин, чьи страницы, наравне со «Сказаниями русского паломника» и «Беседами прп. Серафима Саровского с Н.А.Мотовиловым», числятся среди наиболее важных страниц русского христианства. Но как мог неграмотный человек выражать мысли и воззрения, достойные богослова? Вопрос, который не могу больше откладывать: «Сергей, послушай. Святой Сильван родился крестьянином и здесь работал мельником. Я читал некоторые его мысли; как мог он писать о таких высоких вещах?»
Я вижу, что он расплывается в широкой улыбке: «Преподобный Сергий Радонежский, с помощью Божьей, научился писать за один день! А что касается Сильвана... прежде всего, он не был безграмотным, как думают некоторые. Он умел читать и со временем обрел хорошее познание Священного Писания. Но это была только основа; богословие у него рождалась из непосредственного познания божественных вещей».
Ответ Сергея имеет такой же осведомляющий свет, что и отрывок, который богослов Вито Манкузо в недавней книге «Душа и ее судьба» посвятил богословской премудрости: «Когда человек достигает широты Святого Духа, то все его существо преобразуется. [...] Постигнув, однажды, такой подлинный объем бытия, т. е. того, что ведет нас к существованию и что все еще в нем нас ежедневно содержит, мы достигаем присутствия крепчайшей, объективной и неизменной действительности, т. е. божественной премудрости, Первоначального Начала, лика, с которым Предвечный Отец стал доступным здесь и сразу же».
Почти излишне говорить, насколько оба соображения близки к понятию св. Григория Паламы о возможности ощутить Бога чувствами, черпать уже здесь на земле фаворский свет, преобразивший лица апостолов.
Качая головой и гладя пушистую рыжеватую бороду, Сергей бросил на меня взгляд, полный нежности; его бледное лицо выражало такое спокойствие, что не позволяло угадывать ничего о нем и его прошлом.
«Ты тоже русский?»
«Да, я из Москвы».
«Чем ты занимался до приезда сюда?»
«Я – инженер»
«А дальше?»
«Проектировал замечательные вещи, важные, но только для богатых людей. Им я хотел нравиться, в том мире. Постепенно, однако, я обнаружил, что уже больше не нравился самому себе. Господь дал мне первое предупреждение. А затем призвал меня навсегда».
«Ты носишь имя героя одного из самых прекрасных рассказов Толстого».
«Да, замечательный рассказ, Отец Сергий. Я рад, что ты знаешь его. А знаешь ли, что святая земля Афона связана с этим рассказом?»
«Нет, этого я не помню. Ведь действие рассказа происходит в России, не так ли?»
«Да. Но когда князь Касатский, после разочарования в любви, поступает в монастырь, то находит там настоятеля, бывшего учеником одного старца, который был, в свою очередь, учеником Паисия Величковского, человека, который с Афона пронес сердечную молитву по всей России. Замечательно, что Толстой упоминает Величковского, не думаешь ли?»
«Да, замечательно».
Я переживаю то душевное состояние, какое уже испытал, разговаривая с русскими людьми. Всякий раз, когда разговор затрагивает их родину, то переплетаются история, литература, духовность, какие их земля в состоянии преувеличивать в соответствии с ее величием. Русская глубокая религиозность не могла оставаться равнодушной перед мистическим очарованием Agion Oros, т. е. Афонской горы. У нас есть свидетельство, что уже в XI веке русский монах, Антоний Печерский, некоторое время жил на Афонской горе. Кажется, что вид монашеской жизни, предпочитаемой первыми русскими насельниками, был скит, а не киновий, т. е. общежительный. Тот же Антоний, получив опыт афонских монастырей, вернувшись в Россию, предпочел жить в одиночестве. Но Афонская гора оставила в нем неизгладимый след, как об этом говорят слова, обращенные к его собратьям по аскетизму: «Бог вас собрал, братие, а я вас постриг по благословению святой горы, которым и сам я пострижен от ее игумена; да пребывает на вас первее всего благословение от Бога и Пресвятой Богородицы, а также – и благословение от святой горы».
Когда исторические и политические условия облегчили доступ на афонский полуостров, Святая Гора стала любимым местом русских монахов. В начале ХХ века русских насельников на Афонской горе было около пяти тысяч, что превысило количество греков. Но как мы уже знаем, первая мировая война и Октябрьская революция послужили резкому понижению русских насельников на Афоне, однако святости его монашеского центра не был нанесен ущерб даже в минимальной степени. Во второй половине прошлого века она проявилась в необычайных духовных событиях старца Тихона и иеромонаха Августина Русского. Тихон прибыл на Афон после долгих паломничеств по монастырям России и Святой Земли. Даже места, в которых жил Христос не могли успокоить его душевного смятения, и только на Святой Горе он нашел мир, который искал. Отец Тихон жил сначала в Карули, а затем в Капсале, всегда в одиночестве, хотя никогда не отказывался быть духовным отцом многих насельников и паломников. Он любил нищету и презирал хорошую пищу, но во время Божественной Литургии, когда принимал евхаристическую пищу, то переживал ангельские экстазы. Иеромонах Августин провел почти всю свою жизнь в кельи Филофеева монастыря. Этот великий старец обладал даром ясновидения; его настолько освещал божественный свет, что ему не требовался светильник, чтобы видеть ночью.
Я без устали мог бы говорить с Сергеем, однако, другие паломники требовали его внимания. После того, как показал мне комнату, он «рекомендовал» меня другому монаху, Григорию, молоденькому, тщедушному и маленькому ростом, с бритым и с почти ничего не выражающим лицом, на котором напечатана была странная, вечная улыбка. Полная противоположность Сергею. Когда я скромно спрашиваю ему, могу ли осмотреть монастырь, то он начинает идти с такой энергией, что я едва поспеваю за ним. Зато он сумел показать почти все сокровища Святого Пантелеймона за короткое время. Начинаем осмотр с удивительной церкви Покрова Пресвятой Богородицы (Santa Skupi), расположенной в верхней части монастыря; внешне она кажется маленькой церковью, а на самом деле это огромный, величественный храм, богатейший драгоценными иконами, покрытыми золотом и серебром. Продолжаем осмотр сначала часовни, посвященной Александру Невскому, святому, победившему шведских рыцарей в решительной битве на Неве в 1240 году, а затем богатой библиотеки, хранящей более 25.000 книг, и огромной башни – колокольни, которая может гордиться самым большим колоколом Афонской горы, весящим 13 тонн.
От всего Пантелеймонова монастыря исходит типично русское очарование, плод больших строительств, произведенных в период золотого пятидесятилетия монастыря. Ни один из посетителей не может не заметить его отличающую от других афонских обителей атмосферу. Такая особенность, однако, не является привилегией лишь только Руссика; болгарский Зографский монастырь, сербский Хиландарский, Симоно-Петра в «тибетском стиле» кажутся тоже принадлежащими другим мирам. Характеризует их не только архитектурные отличия, но и разнообразие литургического языка, музыки, живописи, иными словами, окружающей их среды. Именно эти составные части, практикуемые в традициях разных национальностей, присутствующих на Афонской Горе, делают превосходным местом всеправославного монашества; они составляют также одну из причин обаяния, какое Афонская гора продолжает оказывать на посетителей. Посещение Россикона, казалось, уже подходит к концу, когда подмигивающий взгляд Григория дает мне понять, что хочет показать еще что-то. Приближение к кладбищу не оставляет никакого сомнения в том, куда мы идем: склеп с костями или Усыпальница. Я уже видел другие на Афонской горе, но в Пантелеймонове он действительно впечатляющий. Огромное помещение, чистое, со сводчатым потолком и белыми стенами, на первый взгляд, кажется винодельным погребом, но на полках из темного дерева в безупречном порядке расположены не бутылки, а черепа монахов, перешедших в лучшую жизнь, чьи имена, вместе с годом смерти, написаны черными чернилами на лобной кости.
[...]
«Как они умерли?», – бормочу тихим голосом.
Григорий, услышав меня, отвечает, думая о чем-то более глубоком, чем этиология: «Скончались, как умирают все, на Афоне: в спокойствии. Смерть Преподобного Сильвана тоже была отрадной».
«Хотя он и не был полностью удовлетворенным...», – добавляет после короткого молчанья.
«То есть?», – спрашиваю удивленно.
«За несколько дней до смерти один из монахов пошел навестить его в келью и с болью спросил: «Старец, вы умираете?»
«Я не достиг еще смирения», – ответил.
Я недооценил этого молодого человека; показав себя прекрасным гидом, он спросил меня, нужно ли мне еще что-нибудь и при этом сделал что-то вроде поклона. Его мягкость, непосредственное и вежливое обращение, невероятная услужливость напомнили мне один из рассказов Толстого, Алеша Горшок. Крестьянского мальчика эксплуатировали хозяева, потому что на все приказы всегда готов был отвечать «Это все можно», но в силу доброты и простоты сердечной он прожил свою жизнь с той спокойной совестью, которая неизвестна большей части человечества.
Наступило время вечерни, и в священной сумеречной тишине Афонской горы Григорий без промедления направился в сторону главной церкви (кафоликона). Богослужение короткое, но оно пропитано заражающим пылом, питаемым запахом ладана и выразительными жестами священнослужителей. После небесной пищи ожидается пища земная. Монастырская трапеза очень большая, и, чтобы найти накрытые столы, необходимо пройти внутри ее около пятидесяти метров. Замечаю, что всех нас, насельников и паломников, оказалось не больше сорока человек. У меня сжимается сердце при мысли, что в этом же самом помещении не менее сотни лет назад здесь питалось две тысячи насельников. Успокаивает меня лишь сознание, что во всем остальном все сохранилось, как тогда: пища скудная и быстрая, обстановка, правила. И как тогда, и как испокон веков на Афонской горе, все начинается и кончается молитвой.
«Придешь на Литургию сегодня ночью?» – Григорий спрашивает меня при выходе.
«Я немного устал, но буду».
Итак, я простился со своим молодым гидом. Не знал, что именно усталость будет моим союзником в драгоценном даре, какой Руссик должен будет мне преподнести в скором времени. После захода солнца я слонялся немного по монастырю, но вскоре сон стал меня одолевать, и я пошел спать, хотя не было еще и девяти часов вечера. И, когда глубокой ночью раздались сухие призывы било (талантона), я набрался достаточно сил, чтобы оторваться от кровати без сожалений.
Кафоликон Пантелеймонова монастыря, построенный в русском стиле, очень оригинален. Красивы также фрески в самом храме (наос) и величественный иконостас из позолоченного дерева. Все работы русских мастеров позднего XIX века. Войдя в церковь, я замечаю большое движение: оказывается, что мы накануне праздника. Монах-прислужник (экклиссиарх) зажигает одну за другой лампады, иконостас освещается и блестит золотистыми отражениями икон.
[...]
Как я уже знал, богослужение будет совершаться на русском (церковно-славянском) и греческом языках. Теплые и баритональные звуки русского языка (церковно-славянского, примечание А.Д.) ясно раздаются также и в литийном притворе. Настолько особа эта идиома, что мне кажется, что я присутствую на чем-то отличающемся от тех богослужений, на которых я уже участвовал в других монастырях. С волнением думаю, что именно это древнейшее богослужение, «наполненное высочайшей поэзией» (как писал Дмитрий П.Мирский), обеспечивало главный лингвистический пример жителям старой России.
Мое внимание привлекает время от времени один монах, высокий и крепкий, с профилем татарина и прямыми волосами, затянутыми в длинный хвостик. Он не молится как другие, не поет похвалу, а медленно проводит по книге, помещенной на высоком аналое, свечой, воткнутой в тоненький светильник. Позднее он откроет мне причину такого поведения: он глухой и, не будучи в состоянии согласоваться с голосами других монахов, следует за богослужением непосредственно по псалтири.
Час спустя меня одолел сон, и я задремал. В дремоте я почувствовал, что монахи двигаются с большим волнением и энергией. Что случилось? Церковь впадает в молчание на какой-то момент. Затем неожиданно раздается праздничный перезвон. С потолка снижаются хорос, большой обруч, освещенный свечами, и паникадило, замечательный светильник, занимающий центральное место. С трансептов опускаются другие позолоченные светильники, зажигаются лампады и свечи, распространяется запах ладана. В то время, как колеблются светильники, а большой обруч крутится вокруг своей оси – как творение кружится вокруг Бога – в нефах кафоликона Святого Пантелеймона раздается звук, чистая и мелодичная нота. Нет, не нота, а голос, голос настолько чистый и нежный, что, как кажется, не принадлежит человеческому существу. Сердце мое наполнено эмоцией. Как не вспомнить «Записки охотника» Тургенева, описание чудесного голоса Якова работника? «В нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны».
После мимолетного молчания все присутствовавшие в кафоликоне монахи вздохнули; и взрывается сильное и упоительное пение, которое прорезывает темноту элементов и совести, приближает к Небу, потому что передает божественные вибрации.
Вот, оказывается, то пение, которое Эмануэле Грасси не мог слушать без слез: «Сегодня ночью во время всенощного бдения (agrypnia) в большом храме, украшенном фресками и золотом с Уральских гор, я, скрытый под стеклянной западной дверью, в то время как луна поднималась с моря, пережил странное состояние. Хор состоял из небольшого числа монахов, и все были очень пожилые, но их голоса в псалмопении гремели в нефе с крещендо необыкновенной интенсивности! Голоса низкие и голоса бархатные, голоса дрожащие, как ценные и древние инструменты, казалось, что умножались... каждый в отдельности был разным, единственным, особым, с собственным оттенком, с собственной вибрацией, но все вместе представляли все ту же глубокую ностальгию, ту же боль, ту же надежду... Меня захватила такая глубокая взволнованность, что я вынужден был быстро выйти из церкви, чтобы выплакаться спокойно. Оказавшись совсем один в неожиданной тишине, я поднялся на самую высокую террасу монастыря: на востоке уже рассветало, но фиолетовое небо сохраняло все еще, для меня, все звезды ночи».
Взволнован тоже и я. Быть может, слезы, пролитые без боли и радости, указывают на существование Бога. Потому что есть что-то Абсолютное, что-то превышающее земной мир в этом метафизическом пении, в пении, которое сначала окружает душу, а затем поднимается на такую высоту, что Бог становится, как кажется, единственным возможным собеседником.
Когда на рассвете выходим из кафоликона, то взглядом ищу Сергея и Григория, так как чувствую необходимость заключить их в объятия. Обмениваемся объятиями, и они улыбаются мне с выражением того, кто понимает мой сердечный жест. Они помогли мне пережить эмоции, которые я не смог бы получить никогда сам.
В спокойствии Святого Пантелеймона и я испытал то, что означают слова «плыть по широкой реке по течению». Этой непревзойденной метафорой Борис Зайцев подчеркнул вековой ритм монастырской жизни. На первый взгляд, она кажется легкой паломнику Афонской горы, но Агион Орос более существенен. Быть здесь – это, значит, присутствовать при крушении почти всех тех правил, привычек, благосостояния, без которых мы не можем уже больше жить в мире. Афон протягивает своим посетителям только одну руку, дарующую тишину, молитву, слова спасения, которые насельники раздают всем, кто доверяет им свое духовное окормление.
С такими чувствами я прощаюсь с Руссиком. Прежде чем направиться в сторону причала (арзанаса), я в последний раз обнимаю взглядом кафоликон, двор-сад, гостиницу. Ни звука, ни насельника вокруг; Афон не живет ни ненужными действиями, ни бесполезными словами. Вот для чего нужны монахи, вот что совершается на Афонской горе: служат Господу, молясь и трудясь, поскольку никому не дано безвозмездно приобщаться к воде жизни.
© Перевод с итальянского Анны Давыдовой.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Италия»]
Дата обновления информации (Modify date): 27.02.11 16:42