Памяти Милана Руфуса

Олег Малевич

Слово о Милане Руфусе

В его облике есть нечто от библейского пророка и от крестьянина одновременно. Его моральный авторитет в современной Словакии можно сравнить с моральным авторитетом Льва Толстого в России рубежа XIX и XX веков. В истории словацкой поэзии Милан Руфус, несомненно, займет место в одном ряду с ее классиками – Андреем Сладковичем, Янко Кралем, Гвездославом, Иваном Краско, Лацо Новомеским. Вот уже несколько лет как он единственный национальный номинант на Нобелевскую премию.

Родился Милан Руфус 10 декабря 1928 г. в селе Заважна Поруба, на севере центральной Словакии. Заважна Поруба (в переводе – Вырубка за Вагом) находится в Липтовской котловине, «фантастический рельеф» которой ограничен «магическим перстнем гор» – Западных, Высоких и Низких Татр.

Писать стихи Руфус начал в гимназические годы. Каждый день он пешком проходил шесть километров до Липтовского Микулаша и шесть обратно. Возвращался домой таким голодным, что, по его воспоминаниям, «видел звезды». И шел работать в поле. В студенческие годы работал на молодежной стройке, участвовал в фольклорном ансамбле. Затем многие годы преподавал историю словацкой и чешской литературы на философском факультете Университета Коменского в Братиславе.

Четыре года пролежал в ящике письменного стола первый сборник поэта «Когда созреем» (1956). Этот дебют Руфуса стал литературным событием и был признан едва ли не самой значительной словацкой поэтической книгой послевоенных лет. Руфус – как он писал позднее – реализовал в нем «свое понимание социально ангажированной поэзии». Он не пытался отразить диссонансы современности разорванной материей стиха, нагромождением образов, хаосом звуков. Самой цельностью поэтического высказывания он стремился восстановить гармоническое единство человека и бытия. Интимность, выстраданность этих стихов была полемичной. Своей книгой Руфус отвергал поверхностный оптимизм и трескучую патетику. Противопоставлял им суровое жизнеутверждение, вырастающее из преодоления трагедийных конфликтов.

Уже в ряде стихотворений конца 40-х – начала 50-х гг. «тихоустый», как он сам себя называл, Руфус выступает поэтом-мыслителем, склонным к максимальной концентрации образности и чувства. Эта тенденция усилилась в цикле «На ничейной земле» (1957–1963). Создавался он в те годы, когда кратковременная политическая «оттепель» сменилась в Чехословакии очередным похолоданием. «От первых намеков на демократию остались жалкие ошметки, – вспоминал Руфус. – Голова шла кругом. Так у автора начала рассыпаться под руками его третья книжка... Он стал сгущать мысли и чувства в форму стихотворения-миниатюры, одноразовой исповеди, сведенной до минимума слов. Потом и этот минимум показался ему чрезмерным, и от возникающей книжки остался лишь фрагмент...» Опубликован цикл был только в 1969 г. в книге «Триптих». Длительное поэтическое молчание Руфуса, как мы видим, часто вынужденное, было свидетельством нравственного и художнического подвижничества. Поэт не спешил на «ярмарку слов». В молчаливой сосредоточенности непрерывно продолжалась творческая работа, направленная на самопознание и самовыражение. Но постепенно молчание проникало и в творческий метод. Поэт говорит лишь то, что по-настоящему вызрело. Слова были как бы окружены многозначной тишиной.

Поэт понял, что емкие лирические миниатюры, составлявшие в его первых циклах исключение, должны стать правилом. И в ассоциативном перезвоне его сборника «Колокола» (1968) зазвучала оригинальная, лаконичная и богатая смыслом поэзия.

Колокола поэзии Руфуса – это колокола его родного липтовского края, колокола, впервые услышанные в детстве. Нет, он не возвращается в этот край горожанином, растроганным ожившими воспоминаниями. Он никогда его не покидал. Он свой за «столом бедных».

Сборник «Стол бедных» (1972) Руфус первоначально хотел назвать «Календарем». В этих поэтических «временах года» перед нами проходят весна, лето, осень и зима природы и человека. Но прежде всего это сельский календарь. «Колокола» и «Стол бедных» – две части диптиха.

В сборниках «Колокола» и «Стол бедных» Руфус осуществлял «сознательный долговременный проект», заключавшийся в попытке «поэтически призвать минувшее в качестве противовеса одностороннему развитию цивилизации». Воплощению замысла способствовало творческое сотрудничество с фотографом Мартином Мартинчеком, вместе с которым Руфус создал книги «Люди в горах» (1969), «Колыбель» (1972), «Гора» (1978). Поэт и фотограф в слове и образе стремились запечатлеть Словакию, какой она сохранилась лишь в глухих уголках.

Во всех этих книгах Руфус прощался с историческим прошлым Словакии. Его герой – словацкий крестьянин, вековой труженик, писавший историю не мечом, а оралом. Этот хранитель моральных ценностей, основанных на непосредственном единении человека и природы, между которыми еще не встала машина, для поэта не только реликвия минувшего, но и залог будущего. Он один способен выровнять накренившийся воз истории. Благодаря этому эпическому герою лирические миниатюры Руфуса обретают масштабность и монументальность.

«Детство – единственная осуществленная и постоянно осуществляющаяся форма легенды о потерянном рае. И об изгнании из него», – сказал поэт в одном из интервью. Проникнуть в сказочный рай детства взрослому так же трудно, как верблюду пройти через игольное ушко. Но Руфус в своей душе никогда не расставался с детством. Он задумывает и издает серию детских книг, основанных на сказочном фольклоре («Книга сказок», 1975; «Субботние вечера», 1979; «Тихий папоротник», 1990). Во всех перечисленных книгах (а также в сборнике «Родничок» (1986), где использована традиция считалок и народных детских стишков) были стихи, в равной мере предназначенные и для детей, и для взрослых. У них универсальный адресат – «человеческое общество».

Руфус умеет слышать «музыку подо льдом», он остро ощущает пустоту мира, в котором перестала звучать музыка, где «глухой Бетховен только прошелся по клавишам, как судьба» (в 1981 г. он опубликовал поэму «Ода радости» – вариацию на шиллеровскую и бетховенскую тему), но значительно ближе ему «суверенная красота» живописи. Он любит соединять слово и изображение. И если обычно художники иллюстрируют стихотворные сборники, то Руфус, наоборот, снабдил поэтическими текстами книги рисунков своих любимых художников – Милоша Базовского («Проба кисти», 1973) и Людовита Фуллы («Музыка форм», 1977). Сама природа выступает в его стихах как живописец. «Точный, как природа», – говорит Руфус о Фулле. Он учится у природы зримой точности. Однако натуралистическая мелкопись ему чужда. Его мазок широк и размашист.

Во второй половине 80-х гг. Руфус как поэт обретает «второе дыхание». С относительно короткими для него паузами выходят сборники «Черствый хлеб» (1987), «Поздний автопортрет» (1992), «Чтение по ладони» (1996), «Псалмы о невинной» (1997), «Стрекоза» (1998). Эти книги позволяют говорить и об изменении поэтики Руфуса, и о ее константах.

В последних сборниках, а к ним примыкают поэтические переложения «Псалмов» (1991), «Плача Иеремии» (1997) и книги для детей «Молитвочки» (1992), «Новые молитвочки» (1994), «Маленький альбом. Молитвы за ребенка» (1995), Руфус, как новый Иов, ведет с Богом прямой и постоянный разговор, в котором звучат отголоски словацкой евангелической традиции. Хотя лирический герой Руфуса утратил былую детскую близость к Богу, он везде находит свидетельства существования этого «великого анонима». Часто стихи поэта – как бы вопросы к Богу. Поэзия Руфуса вообще содержит больше вопросов, чем ответов, ибо высказанное устаревает и только невысказанное преодолевает время.

На смену юноше, прощающемуся с детством, и мужчине, вступающему в пору зрелости, приходит стареющий человек, нередко задумывающийся о смерти. Путь по склону лет – это «путь вовнутрь», «рентген осени выявляет сущность». Самоуглублению, самоанализу способствует память. В качестве экспонатов, добытых в раскопках памяти, вновь возникают темы родного края, мальчишеской любви, стихи о матерях и вдовах, о деревенских кладбищах. Снова появляются бытовые зарисовки с философским подтекстом («Пьяный корабль») и элегические пейзажи. Но если раньше преобладали весенние и летние мотивы (к примеру, «Два весенних стихотворения», «Лето» в сборнике «Когда созреем»), то теперь автору ближе меланхолия осени («Три осенних» в «Позднем автопортрете»). Воспоминания о молодости вызывают старческую ностальгию и благодарность за каждую крошку с «благословенного стола» жизни. Однако поэт не завидует молодым: они не увидят того, что довелось увидеть ему, поскольку окружающее нас стареет быстрее, чем люди.

Одно из ключевых понятий поэтического мировоззрения Руфуса – человеческий удел. Это биография, соотнесенная с вечностью. Угадать предначертанный тебе удел – всё равно, что прочесть по ладони Бытия линию судьбы. Самое важное для человека – с честью и достоинством нести крест, выпавший на его долю, как бы тяжел он ни был.

Наряду с лирическим героем в последних сборниках Руфуса выступают и человечество как целое, и славянство, и словацкий народ. Молодой Руфус слагал «молитву труда перед алтарем – перед пьедесталом человека». Но уже вскоре эта молитва превратилась в «псалом о человеке», в котором «земля и небо соединились в кровном братстве». Человек в понимании Руфуса – это «кентавр», одновременно принадлежащий двум противоположным мирам – зоологическому миру природы и миру духовному, божественному. Душа человека «пахнет телом». Человечество распято на «горизонтально-вертикальном кресте» своей исторической эволюции. Видя, как расходятся «судьба», божественный замысел и реальная, «чистая история» человечества, видя, что средства уже не оправдываются целью, ибо ведут ко всеобщему уничтожению, поэт задает вопрос: не было ли ошибки в самом генном коде человечества, не было ли Великой Ошибкой само возникновение нашей галактики? Причины катастрофы, надвигающейся на человечество, он видит в однобоком, рационально-механистическом развитии человеческой цивилизации, в том, что разбит ее монолит и живое дело подменяется «мертвыми принципами и словами». И поэт просит Бога о снисхождении к человеку, опасаясь, что чаша божеского гнева переполнилась, а в Содоме не осталось ни одного праведника. Близится «решающий час», и толерантность становится исторической необходимостью.

Руфус не принадлежит к числу тех современных центрально-и восточноевропейцев, которые готовы предать забвению свои славянские корни. В древней славянской азбуке он видит «чудесные кирпичики хрупкой постройки мира», «далекий лик» Человека, впервые узревшего свое отражение. Он вспоминает об ошибке князя Великой Моравии Святополка, изгнавшего учеников Мефодия, о легендарной судьбе Юрая Яношика и т. д. Народ в его стихах предстает как «большой ребенок», «трава истории». И самого себя поэт воспринимает лишь как «звено» в родовой цепи.

Образ поэта Руфус сближает с образом пророка («Последняя ипостась поэта – пророк, последняя ипостась пророка – поэт»). Как библейский пророк Моисей, поэт для общения с Богом удаляется на Синай одиночества. Если бы поэт так не любил сотворенное Богом, он не был бы поэтом. Бог – «Властитель Вневременного», поэт – «заступник смертных» перед его ликом. Но Руфус всё чаще спрашивает себя, нужен ли он еще кому-нибудь, есть ли у него еще «божеский мандат». Руфус убежден: поэт не выбирает инструмент, на котором будет играть, этот инструмент предопределен судьбой. Не поэт выбирает тему: тема и эпоха выбирают поэта, ибо сам он инструмент в руках Творца. Стихотворение, как и любое произведение искусства, осколок зеркала, повернутый к вечности.

Стихотворение по-словацки basen. В русском языке это слово утвердилось лишь как обозначение одной из поэтических форм – «басня». В разных славянских языках в семантике этого слова просвечивают разные значения: стихотворение, поэма, басня, сказка, заклинание. Для Руфуса basen – организм, «живое существо», причем существо женского рода. Это существо будет жить лишь при условии, что оно вырвалось из поэта, как женщина из горящего дома, но затем оно застывает в оцепенении, как жена Лота. За поцелуй поэзии надо платить болью и страданием. Пока стихотворение «не учует смерти, не быть ему стихом». Поэзия – это дар и судьба, а не результат рутинного, ремесленного труда. И у каждого стихотворения – самостоятельная участь. Во имя правды оно должно быть безучастно жестоким к поэту. Это постройка, основанная на внутренней закономерности, но форма далеко не всё. Тайна стихотворения раскрывается только тому, кто умеет слушать тишину. Поэт, как Жанна д’Арк, слышит таинственные голоса Бытия. Стихотворение больше, чем составляющие его слова. «Слово – милостыня. Осколок Великой Тишины». Отношение Руфуса к слову двойственно. Он может назвать стихотворение «молитвой без слов», может сравнить поэта с рыбаком, вылавливающим из реки «холодные рыбки» слов. Но слова, как старые галоши, несут на себе пот и пыль Бытия. Слово поэта – «его крылья и его путы». Поэт ищет «тайные коридоры», ведущие к слову; чем больше он видит и знает, тем больше ему недостает слов. Поэт покорно служит невысказанному. Но не слова диктуют ему свою волю, а он словам.

«Стадо не может пасти пастуха». Стихи Руфуса всегда были проникнуты мыслью. Однако ее нередко приходилось расшифровывать. Она была скрыта в метафоре, как бабочка в коконе. В последних сборниках Руфуса мысль часто обнажена («Стихи стареющих уже без образов: голый скелет превосходства всадника над быстроногим конем»). «Быть простым значит быть точным» – формулирует он свое кредо в сборнике «Черствый хлеб». Его язык теперь – это язык молитв, псалмов, притч и максим. Развертывание поэтического сюжета обычно подводит читателя к ударной смысловой концовке – гноме. Вместе с тем мы вновь нередко встречаемся здесь с песней, с классической строфикой.

В молодости Руфус говорил о себе: «Я человек, использующий поэзию в целях, которые вне ее». Он всегда исходил из единства эстетического и этического, всегда защищал «альянс правды и красоты». И всегда был убежден: «вселенная в каждом из нас, и каждый из нас – вселенная». При всей своей национальной и даже региональной заземленности его поэзия – поэзия экзистенциальная, космосоциальная, универсальная. Она питается не только соками родной земли, но и Кастальскими водами архетипических глубин, достигающих истоков европейской цивилизации. В ней органически сочетаются мифология античности, мифология иудео-христианская, мифология Словакии.

Словак «до корней волос», Милан Руфус прочно связан с отечественной литературной традицией (наиболее близки ему Янко Краль, символист Иван Краско, Лацо Новомеский, осуществивший синтез авангардизма и национальной классики). И в то же время его поэзия не раз плодотворно соприкасалась с инонациональными импульсами. Наибольшее значение для него имела чешская поэзия (Иржи Волькер, Франтишек Грубин, Франтишек Галас, Владимир Голан) и поэзия русская. Руфус – переводчик маленьких трагедий «Моцарта поэзии» Пушкина (его голос особенно ощутим в «Оде к радости»), «Маскарада» Лермонтова, «Анны Снегиной» и «Персидских мотивов» Есенина. Именно Есенин стал для Руфуса поэтом, встреча с которым способствовала созреванию молодого автора, заставила его преодолеть какие-то внутренние барьеры. Но Руфус отдает дань уважения и виртуозному «барабанщику» Маяковскому. А вслед за Пастернаком он сочетает устремленность к вечному с мечтой о «неслыханной простоте».

В одном из интервью Руфус признавался: «Как педагогу мне надо было уяснить себе, что такое стихотворение. Но как поэту что-то мне мешало его самоуверенно и сугубо рационально описывать. Я сумел лишь робко приблизиться к попытке высказать его иначе, чем им самим. Так возникло эссе как единственная возможность». Эссе для Руфуса – возможность эмоционально, адресуясь к широкому читателю, выразить мысли, явившиеся результатом строго логического анализа. Руфус-поэт и Руфус-эссеист едины и вместе с тем они дополняют друг друга. Стихи и эссе перекликаются. В конечном счете у них одно назначение – это «послания к людям».

В своем эссе «Поэт сейчас, в этот исторический момент» (1989) Руфус писал: «...причина, направление самого бытия и самого человеческого естества остаются всё тем же посланием в запечатанном конверте. Человек всего лишь курьер: он это послание не писал да и прочесть его не умеет. А художник, как и прежде, – тот, кому изредка удается прочесть фрагмент этого послания. Прочесть сквозь запечатанный конверт, в глубокой сосредоточенности притрагиваясь к нему лишь кончиками пальцев». Один из таких художников и сам Милан Руфус.

[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Словакия»]
Дата обновления информации (Modify date): 18.12.10 10:51