Как Сократу удалось не вступить в кумпартию
(Якобы из наследия Ксенофонта Афинского...)
Прошумели всего лишь две Олимпиады с тех пор, как Сократ достиг акме, жизненного расцвета, а уже молва о его бескорыстии, стойкости и рассудительности достигла не только Фессалии, Киклад, Эвбеи и Пелопоннеса, но также Эпира, Крита, Фракии, Византия, островов и Великой Греции.
Прослышав о его добродетелях, кумноменклатурщики (в те времена они назывались еще кумранистами), посовещавшись, решили предложить Сократу Софронисковичу Аллопекову добровольно встать в строй борцов за светлое будущее человечества на основе принципов неформального равенства.
Ибо, подобно хитроумным гипеpбоpейцам-остpовитянам, без промедления награждающим всякого, заслужившего положительную славу, соотечественника грамотой принадлежности к рыцарскому сословию, властолюбивые кумранисты по названию, уже успевшие везде сменить фанатичных кумранистов по убеждению, активно проводили в жизнь лозунг: «Ни одного беспартийного гения рядом!», но более разнобразными методами.
В период их господства, как чума, всех заразило кумовство, и бытовала шутка о том, что сам этот термин возник не от названия италийского города Кумы, что всякому образованному человеку известно, а от первоначальных кумранских общин, основанных в мифословные года кумранитами и кумранистами-аскетами.
Несмотря на то, что сам Сократ, естественно не желая быть частично придушенным в теплых объятиях партии, всячески сторонился занятий, ведущих к номенклатурным должностям, а может быть, именно потому, члены этой внутренней партии полагали, что он лишь старается набить себе цену.
Перед тем, как вызвать Сократа на импортный (персидский) ковер партийного комитета дема Аллопеки, кумаппаратчики, выполняя поручение кумноменклатурщиков, постарались заставить его публично высказаться «за» или «против» вступления в их ряды, чтобы как в том, так и в другом случае вести разговор с ним на демкоме с позиции силы.
Резонно рассудив, что склонить порядочного человека к чему-либо легче всего, когда он проводит время в занятиях, благославимых самим Вакхосом, они однажды, во время пира у Дионисиодора, устроенного в честь победного завершения битвы за урожай в его аттических поместьях, подослали к Сократу своего проверенного человека, называемого мною далее всюду Кумранием, поскольку имя, данное ему от рождения, выветрилось из моей памяти.
Вот что из этого вышло.
* * *
Всякий земледелец знает, как много нужно разложить костров и как трудно поддерживать их, чтобы согреть теплым дымом от ночных и утренних заморозков цветущие деревья, если Эол, забавляясь, ежеминутно меняет направление стелющегося ветра.
Подобно такому костру, то затухающему, то разгорающемуся с новой силой, но уже в ином направлении, часто гаснет и разгорается, меняя тему, общий разговор в начале пиршества, пока гости, еще не насытились, и мысли их перескакивают с беседы на явства и обратно.
Среди прочих было высказано, если не ошибаюсь, Критобулом, недоумение относительно того, как математика могла бы помочь философии, о чем он как-то слышал от Сократа. По его же мнению, занимаясь лишь числами и фигурами, математика не способна стать помощницей любомудрия.
– Возможно, Критобул, – заметил в ответ Сократ, – нам еще на этом пиру удастся проверить на примерах так ли это. Если, к тому же, под рукою у нас окажется восковая дощечка, на которой чертят геометрические фигуры, то, мне кажется, твое любопытство может быть удовлетворено.
– Что же это, Сократ?! – в притворном ужасе воскликнул Критобул. – Уж не собираешься ли ты на пиру доказывать нам теоремы геометрии?
– Не бойся, Критобул, – в тон ему отвечал Сократ, – эта дощечка, за которой я заранее прошу послать кого-нибудь из слуг, есть просто средство, которое поможет, как я надеюсь, сделать наш разговор более ясным.
В это время в обеденном зале, который, как и многое иное, стало модно называть на загpаничный манер, в данном случае – на италийский – триклинием, появился известный шут, по имени Филипп, и ему предложили возлечь на свободное место рядом с Антисфеном и в соседстве с Гермогеном, делившим обеденную койку с Сократом.
В этом случайном соседстве столь несхожих людей можно было при желании усмотреть шутку богов. Ведь Антисфен уже в отрочестве был суров, умел подчинять страсти рассудку, а Гермоген даже на пирах так сильно разбавлял вино водой, что получалось, не пил ничего, кроме воды. Филипп же открывал рот лишь затем, чтобы поесть или насмешить, а в искусстве много и долго пить, почти не пьянея, мог выдержать соревнование с самим Кумранием.
* * *
Среди пирующих находился Амфибидокл, путешественник, недавно, после долгого отсутствия, вернувшийся из передней и дальней Азии.
Когда гости отобедали, столы были унесены, и присутствовавшие, совершив возлияние, пропели пеан, Филипп произнес дежурную шутку о том, чтобы бокалы у виночерпиев побыстрее проезжали круг, и вошли приглашенные на пир кифарист и арфистка, Дионисиодор, поддержанный гостями, предложил расспросить Амфибидокла о подробностях его странствований.
Тот, выразив согласие, попросил лишь уточнить, о чем именно желают они услышать, адресуясь, прежде всего к Сократу как к признанному наставнику в искусстве вести поучительную беседу.
– О диковинных растениях и животных, Амфибидокл, если удалось таковых тебе и спутникам твоим повидать, равно и о бухтах, удобных для мореплавания, о торговых путях и ценах на товары пусть расспрашивает тот, кто более меня сведущ в этих предметах, – начал Сократ. – Я же, если позволишь, хотел бы расспросить о правилах общения между людьми в азиатских краях и о том, что считают там поступком достойным, а что не достойным.
– Словом, ты хочешь, верно, знать, Сократ, насколько представление о добре и зле различается у разных народов? – уточнил Амфибидокл.
– Именно так, клянусь Герой, – подтвердил Сократ. – Да и слушателям твоим, надеюсь, это будет интересно.
Никто не возражал против этого, и Амфибидокл, после некоторого раздумья, начал так:
– Вряд ли сумею я поведать вам что-то более поражающее воображение, нежели то место в «Истории» Геродота, где он рассказывает о том, как Дарий спросил неких индусов из племени калатиев, поедающих своих умерших родителей, за какую плату согласились бы они сжечь трупы предков, а те в ответ закричали, что ни за что не сделают этого и потребовали, чтобы он не оскорблял их верования.
Тем не менее, подбодряемый возгласами сотрапезников, Амфибидокл постепенно вдохновился и сообщил слушателям две или три, заслуживающих, по его мнению, интереса, истории. Последняя из них заканчивалась тем, как разозленные жители городка Каперсаиды забили камнями странствующего проповедника, выдававшего себя за вестника Озириса.
Вообще, по его наблюдению, всяческих учителей нравственности чересчур много развелось ныне в Палестине и Сирии.
– А не вспомнишь ли, – поинтересовался Сократ, – чему учат эти проповедники?
Амфибидокл отвечал, что всех оттенков разных учений он, конечно, не знает и передать не берется. Не все видел он сам, а знает только понаслышке.
Но, например, фарисеи наставляют никак не работать по субботам, уверяя, будто даже лечить людей в этот день, – преступление.
Ессены призывают бросить дом, имущество, родных, чтобы служить только богам. Собираясь по ночам в своих коммунах, где все вещи у них – общие, они, будто бы проводят время в пении гимнов и молятся, обратившись на восток.
Среди них, говорят, есть такие, прозванные «созерцателями», которые не приносят жертв и учат воздерживаться от клятв.
Из заповедей ессенов-созерцателей Амфибидокл смог вспомнить немногие:
«Не судите, да не судимы будете» (или, в более общей форме: «не делай другому того, что ты не хочешь, чтобы сделали тебе»); «Возлюби врагов твоих, как самого себя»; «Если ударили тебя по левой щеке, подставь правую щеку».
Дуэльцы же, наоборот, полагают, что за каждую пощечину обидчику надо мстить, причем, по возможности, больнее, вплоть до лишения жизни. Они считают, что неотомщенная пощечина бесчестит того, кому она нанесена, и изгоняют такого человека из своей среды. Разрешенной же формой мести для этой, как и для других подобных обид, вроде плевка или прозвища, служит у них поединок.
Гиперфернобаз, великий лидийский поэт, не в шутку разделявший их взгляды, даже высказал в стихах мнение, что если бы Елена дала пощечину Парису, то он, якобы пристыженный (вообразите из-за чего!), не решился бы уже похитить ее; Троянская война стала бы тогда невозможной, и весь облик мира стал иным.
Когда Амфибидокл кончил свой рассказ, Дионисиодор на правах хозяина спросил:
– Что думаешь ты об этих нелепых обычаях, Сократ?
– Наверное, то же, что и ты, и все остальные, – отвечал тот. – В частности, я полагаю, что нелепость поступков и учений фарисеев и дуэльцев так очевидна, что не нуждается в опровержении. Ведь ясно, что оценивать человека надо по его поступкам, а не по несправедливостям, выпавшим на его долю.
Кто-то заметил, что первопричиной странных лозунгов ессенов было, видно, желание, преодолеть пережитки кровной мести в сознании соплеменников.
– Возможно, – согласился Сократ, – но не кажется ли тебе, Критобул, что сообщенные нам только что Амфибидоклом правила поведения ессенов, могут послужить опытным полем для показа мощи инструментов математики?
– Как это? – удивился Критобул.
– А так, – отвечал Сократ. – Думается мне, можно попробовать проверить их на логическую непротиворечивость. Если никто не возражает, я хотел бы на этом примере показать, как краткая запись высказывания в виде букв облегчает ход рассуждения.
– Мы должны только благодарить тебя за такое предложение, Сократ, – заметил Антисфен, не упускавший случая чему-нибудь от него научиться.
Большинство пирующих с ним согласилось, и Сократ начал свои рассуждения так:
– Думаю, никто не станет оспаривать то истолкование, что призыв, получив пощечину, подставить другую щеку имеет, конечно, не столько прямой, сколько более общий смысл: не вредить в ответ на нанесенную обиду.
Слушатели поддержали такое мнение.
– Если все мы с этим согласны, – продолжал Сократ, – то будет ли кто-либо из вас возражать, если я замечу, что кого-либо осудить – это также означает причинить человеку вред в настоящем, хотя в будущем это и могло бы пойти ему на пользу?
Слушатели согласились и с этим.
– Посмотрим же теперь, что у нас получается, – продолжал Сократ, – и как здесь может помочь в рассуждениях математика. Если обозначить буквой «Альфа» событие, заключающееся в том, что человеку каким-то способом навредили, например, ударили по щеке или осудили на изгнание, а буквой «Бетта» – событие, состоящее в том, что, наоборот, сам этот человек навредил кому-то, то не сократит ли введение обозначений наши рассуждения?
– Это, на самом деле, интересно узнать, Сократ, как же это может помочь? – спросил Никерат, волевые усилия котоpого без остатка оказались израсходованы на то, чтобы, подобно pапсодам, выучить всего Гомеpа наизусть.
– А вот как, – отвечал Сократ. – Теперь и ту фразу, где дан совет любить врагов, то есть не вредить в ответ на причиненный ущерб, и более зримый совет не отвечать ударом на пощечину, я могу произнести, используя обе эти буквы так:
«Если Альфа, то, следовательно, не Бетта».
– То есть: «Если мне вредят, то я не должен вредить», – расшифровал Антисфен.
– Да, – подтвердил Сократ. – А теперь, обращаясь к первой заповеди ессенов, гласящей, если помните «не судите, да не судимы будете», помня, что мы договорились считать осуждение вредом и используя две введенные мной буквы, я могу ее произнести так:
«Не Бетта, следовательно, не Альфа».
– Все это хорошо, Сократ, – вмешался нетерпеливо Критобул. – Но я не вижу, по крайней мере, пока, как две эти буквы помогут нам ответить на вопрос: заключено ли в заповедях ессенов логическое противоречие?
– Если бы ты хоть немного поупражнялся в математической логике, Критобул, – отвечал Сократ, – ты бы уже догадался, в чем тут дело. Ведь, если известно утверждение «не Бетта, следовательно, не Альфа», то можно заключить, что «Альфа» целиком содержится в «Бетта», как меньший круг в большем. Но это означает, что верным будет высказывание, «если Альфа, то, следовательно, Бетта», ибо всякая точка, принадлежащая внутреннему кругу, принадлежит тем самым и внешнему. На восковой дощечке я начертил эти круги, и, если Дионисиодор не возражает, передаю ее саму по кругу, чтобы все желающие могли проверить глазами то, что ими усвоить легче, нежели ушами.
После некоторых уточняющих вопросов этот вывод был усвоен пирующими слушателями.
– Ну, а теперь, чтобы сделать окончательный вывод, – заключил Сократ, – надо только сравнить обе фразы. Одну, ведущую происхождение от пощечины и любви к врагам, если помните, мы сформулировали так: «Если Альфа, то, следовательно, не Бетта», а вторую, полученную из отрицания осуждения кого бы то ни было, мы преобразовали в заявление: «Если Альфа, то, следовательно, Бетта». Наверное, все теперь видят, что вместе эти утверждения истинными быть не могут.
* * *
После этого в беседе наступила некотоpая пауза, заполненная пpиятной музыкой: попеpеменно то девушка игpала гостям на аpфе, то мальчик – на кифаpе.
– Но, верно ли наше предположение, Сократ, – подал голос до сих пор молчавший Кумраний, – что призыв подставить щеку после удара надо трактовать обобщенно, как совет никогда не отвечать на причиненное зло насилием?
– А как ты думаешь? – спросил в ответ Сократ. – Если эти ессены-созерцатели стали бы учить про удар по щеке одно, а про удар, допустим, в грудь – противоположное, то не запутали они тем самым своих последователей и самих себя?
– Но разве похожая разница не имеет места, Сократ? – возразил тот. – Разве не зависит наше поведение от того, куда, да еще, вдобавок, с какой силой нас ударили?
– Ты забыл еще добавить, что более всего оно, пожалуй, зависит от того, кто нас ударил: раб или тиран, учитель или ученик, слабый или атлет, – под общий хохот заметил Сократ.
– Верно, Сократ, именно это я и хотел сказать, и я рад, что ты полностью согласен со мной в том, что истина всегда конкретна, – протараторил Кумраний.
Последние слова эти насторожили Сократа и заставили отнестись к сказавшему это внимательнее, чем до сих пор. Кумраний же, вдохновляемый тем, что, как ему показалось, он переубедил самого Сократа, принялся рассуждать на излюбленную тему всех кумранитов-софистов, а именно о том, что диалектика – конкретна и демократична – выражает интересы свободного большинства и является методом постижения великих идей кумрчхэ.
– Напрасно, мне кажется, – сказал в завершение его самовлюбленной речи Сократ, – ты так уж сильно хвалишь демократическое большинство за, якобы, никогда не покидающий его здравый смысл. Разве ты не помнишь строк одного из наших великих поэтов?
О, большинство!
О, большинство.
Ты столько
раз
не право
было.
Ты растлевало
и губило.
Но ты уже –
не божество.
– И не это ли большинство, – продолжал Сократ, – часто сначала делает и потом только – думает. И не потому ли, не для него ли сочиняют такие правила поведения, краткие и ясные, как военные команды, вроде тех, что мы сегодня изучали?
– Кому же из великих принадлежат эти стихи? – удивился Никерат. – Ручаюсь, что у Гомера таких нет.
– Да и на слог Гесиода или Анакреонта они не похожи, – заметил кто-то.
– Тогда, значит, – это стих Эпихарма, – сказал Дионисиодор. – Других же поэтов не считают у нас великими.
Однако Никерату этот вывод показался сомнительным.
– Не думаешь же ты, Никерат, – сказал тогда Сократ, – что я сам сочинил это четвеpостишье?
– Нет, конечно, – отвечал тот. – Я не считаю тебя способным на это: поэтом надо родиться по воле богов.
– Скажи, все-таки, пожалуйста, Сократ, неужели ты предпочитаешь демократии, какой бы несовершенной она ни была, олигархию или тиранию? – спросил Кумраний, возвращая Сократа к предмету спора.
– Я, как ты мог бы легко разузнать у многих, беседовавших со мной, никогда не скрывал, что предпочитаю умную власть глупой! – отвечал Сократ, хорошо понимая важность заданного вопроса. – Мне всегда хотелось, чтобы те, кто нами управляет, были бы, по крайней мере, не глупее, чем те, кем они управляют.
– Отчего же тогда ты, Сократ Софронискович, сам не делаешь даже попытки избраться на административную должность? – продолжал допытывать Кумраний. – Твоя мудрость известна всем, и кумранистическая партия, доверив тебе высокий пост, могла бы быть спокойна за этот участок работы именно по причине, прежде всего, того соответствия поста и ума, о котором ты сам сказал.
При этих словах все пирующие в ожидании ответа Сократа смолкли, и даже мальчик перестал играть на кифаре. Ведь перед многими из гостей возникала та же альтернатива: вступить ли в кумпартию и разделить тогда нравственную ответственность за соучастие в кумранистических перегибах либо отказаться от всякой надежды на карьеру на государственной службе, кроме, пожалуй, спортивной, на которой отличиться трудно, даже в молодости.
– Скажи мне, – отвечал тогда Сократ, – разве не провозгласил ваш Великий Основатель, которого я уважаю за бескорыстие и целеустремленность, лозунг: «кумранистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество»?
– Конечно, да. – отвечал тот. – И мы... и они, – продолжал он, поправившись, – кумранисты, насколько мне известно, руководствуются в своей практике и этим, и другими заветами Великого Основателя.
После этого «мы», сорвавшегося у него с языка, всем присутствующим окончательно стало ясно, что этот человек подослан кумранистами.
– Не хочешь ли, Антисфен, – обратился к своему лучшему ученику Сократ, – проверить этот завет Великого Основателя на логическую непротиворечивость? – В голосе Сократа слышалось не только обычное спокойствие, но и зарождающаяся веселость.
– Охотно возьмусь за такую проверку, – энергично откликнулся Антисфен. – Тем более, зная, что любую мою возможную ошибку ты, Сократ, сразу же заметишь и поможешь устранить.
Кумраний и некоторые другие гости принялись было возражать, указывая на то, что такой разбор неэтичен.
– Почему же? – возразил тогда Сократ. – Разве не Великому Основателю принадлежат слова: «Наше учение – не догма, а – руководство к действию», а также: «Практика – критерий истины»?
Так что Кумранию и остальным пришлось уступить.
– Я ведь не случайно вспомнил то утверждение Великого Основателя, которое попросил Антисфена исследовать, – пояснил Сократ. – Кумраний задал мне вопрос, почему я не вступаю в ряды кумранистической партии, и, чтобы мой ответ ему был всем пирующим ясен, надо подождать выводов Антисфена.
После этого пояснения Антисфен без колебания начал так:
– По примеру Сократа, я также введу две буквы алфавита. Одной из них, Альфа, я обозначу словосочетание «кумранистом можно стать», а второй, Бетта – словосочетание «обогатить свою память всем знанием, выработанным человечеством». Теперь призыв Великого Основателя кумранистической партии можно символически выразить утверждением: «Альфа лишь тогда, когда Бетта». По грамматическому смыслу этого высказывания оно, мне представляется, похоже на другое, эквивалентное ему: «Не Бетта, то, следовательно, не Альфа». Теперь на восковой дощечке я могу так же, как это делал Сократ, нарисовать меньший круг Альфа, лежащий целиком внутри большего круга Бетта. Увы, они получились у меня не такие красивые, как у него.
– Вместо кругов, Антисфен, можно было нарисовать и многоугольники. Кстати, некотоpые математики, насколько мне известно, для большей кpаткости заменяют также слово «следовательно» стpелкой или подковкой, направленной от пpичины к следствию, – заметил Сократ. – Извини, что я перебил тебя, но мне показалось, что ты уже завершаешь свое исследование, а я, клянусь собакой, все же хотел бы узнать, обнаружил ли ты логическое противоречие в исследуемой фразе или нет?
– В этом предложении всего две буквы, обозначающие суждения и причинно-следственная связь между ними, – размышлял вслух Антисфен. – И, коль скоро ни одно из закодированных буквами высказываний не есть отрицание второго, то, похоже, Сократ, здесь нет никакого противоречия, да и не может быть.
Тут те из гостей, что поддерживали Кумрания, вздохнули с облегчением и наперебой принялись кричать, что предпринимать исследования с заранее известным результатом – это все равно, что афинскому гражданину ломиться в двери театра на представление комедии, которые, как известно, запрещено смотреть только женщинам.
– Правильно, Антисфен, – сказал Сократ, сохраняя среди этого шума насмешливое спокойствие. – Чтобы выявить, противоречиво ли это составное утверждение, его, конечно, надо сравнить с каким-то другим. В этом и заключен метод математики, Критобул, значение которой ты так легкомысленно принижаешь.
– Но ты же сам, Сократ, обратился к Антисфену с просьбой, чтобы он исследовал на противоречивость одну только эту фразу, – возразил Критобул. – Ты же не поручал ему сравнивать ее с какой-то еще, подобно тому, как ты сам это делал, жонглируя сразу тремя правилами ессенов, если меня не подводит память.
– Правильно, Критобул, – хитро отвечал Сократ. – Я хотел проверить, не подтолкнет ли Антисфена сама потребность проверки к тому, чтобы рассмотреть какое-то еще утверждение, например, то, вокруг которого вращался наш разговор с Кумранием.
– Стойте! – вскричал Антисфен. – Кажется, я начинаю соображать. То высказывание, на которое намекнул Сократ, есть, конечно же, фраза «стать членом кумранистической партии». Это утверждение о желаемом состоянии, обозначенное мною ранее буквой Альфа. Вопрос, который Кумраний адресовал Сократу, можно переформулировать иначе: «Как Сократу достигнуть состояния Альфа?» Верно я рассуждаю, Сократ?
– Вполне, – подтвердил тот. – Теперь, когда ты правильно выбрал высказывания для сравнения, оставшаяся часть работы настолько легка, что, пожалуй, с ней справился бы любой из нас.
– Прошу тебя, Сократ, дай мне возможность самому получить вывод, – попросил Антисфен и, получив молчаливое согласие Сократа, кивнувшего ему головой, продолжал. – Известно, что достичь состояния Альфа можно, только достигнув перед этим состояния Бетта. Следовательно, вопрос: «Как Сократу достичь состояния Альфа?» будет решен, если мы сможем решить другой: «Как Сократу достичь состояния Бетта?»
– Как же ты полагаешь, Антисфен, могу ли я достичь его? – весело спросил Сократ.
– Я полагаю, что нет, – отвечал тот после непродолжительного раздумья. И, приободренный отсутствием возражений со стороны Сократа, поспешил развить свою мысль. – Ни один смертный, даже такой способный к знаниям, как Сократ, не сможет достичь такого состояния, чтобы знать все то из наук и ремесел, что знают остальные люди. В этом и было скрыто то противоречие, на которое намекал Сократ.
– Верно, Антисфен, – подтвердил Сократ. – Ты делаешь большие успехи в эристике, и скоро тебе уже не понадобится Сократ. Надеюсь, теперь, мой милый Кумраний, тебе понятно, почему я не готов еще к тому, чтобы вступать в вашу прославленную партию?
Кумраний в ответ только укоризненно покачал головой.
Шут Филипп поднялся со своего ложа и начал жестами изображать сочиненный им во вpемя беседы лозунг «Встать, умыться и одеться, как завещал Великий Кормчий, как учит кумранистическая партия!» Он чесался, смоpкался, плевался, ковырял в ушах и зубах, изображая, будто их чистит, и вообще вертелся самыми разнообразными способами.
Некоторые смеялись, давая выход накопившимся нервным зарядам, но большинству это представление показалось дерзким сверх меры и неуместным в присутствии Кумрания. Тогда же нашлись весьма немногие люди, и не скрою, что были в их числе, котоpые заподозрили в наглом поведении Филиппа недоброе намерение, а именно такое, которое Сами кумранисты любили называть звонким словом «провокация». Вслух же они не высказали своих подозpений, а пытались только утихомирить его.
Особенно резко негодовал Гермоген, обвинивший Филиппа в потере разума от излишне выпитого вина.
На это Филипп ему отвечал:
– Лучше слегка опьянеть и не потеpять веселость, чем сидеть с постной миной, как ты, Гермоген, и ни в ком не разбудить смех. Послушай-ка лучше, тебе это полезно, анакpеонтовы стихи:
Средь знатоков культурного питья
Друг друга обретут на пиршестве друзья.
А если не умеешь пить,
Друзья какие могут быть?!
– Тех из юношей, кто не пьет, надо выгонять из кумсомола. Если ты не пьешь, Гермоген, значит, ты подослан: либо от них, либо от нас, как говорит наш великий острослов.
Гермоген несмотря на это продолжал его упрекать, и они наговорили бы друг другу много обидного, если бы Сократ не заставил их замолчать, убедив всех спеть хором вакхическую песню, которую сам же первый и затянул.
Кумраний между тем незаметно удалился.
* * *
Вскоре, прощаясь с Дионисиодоpом, потянулись к выходу и остальные гости. Выходя, Амфибидокл обратился к Сократу с такими словами:
– Возможно, сегодня, сам того не желая, Сократ, ты навлек беду не только на себя и своих учеников, но и на математику и математиков.
Так это вышло или не так – об этом лучше судить потомкам.
Кpитобул же, помнится, уверял гостей, что в недавно приснившемся сне видел предсказание дельфийской Сивиллы о том, что в философском словаре, изданном в Северной Скифии, где, по сведениям Геродота, не менее восьми месяцев в году длится зима, на третьем году 15-й Олимпиады Нового Времени в энциклопедическом словаре о Сократе будет сказано:
«Сократ (469 – 399 до н.э.), др.-греч. философ-идеалист, идеолог рабовладельческой аристократии, враг античного материализма. С. был одним из первых философов, разрабатывавших диалектику в древнем ее понимании (искусства добиваться истины путем раскрытия противоречий в суждениях противника). Сведения о С. известны, гл. обр., из сочинений его ученика Платона. За враждебное отношение к афинской демократии С. был приговорен к смертной казни и умер, выпив кубок яда.»
1993
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Литература»]
Дата обновления информации (Modify date): 23.04.11 16:36