Юбилей
Московский гость
(К юбилею писателя Роберта Баблояна)
«Мне было бы интересно выступить перед русскоязычной публикой в Америке», – сказал мне писатель Баблоян, когда я приехал по литературным делам в Москву. Если сказать проще, я приехал в столицу бывшей Родины, чтобы пробиться в литературу, на вершинах которой сидели люди, носившие фамилии: Толстой, Гоголь, Чехов. Тогда я ещё не знал, что, подымаясь в атаку, нужно в прорыв впереди себя пускать танковую армию. Впрочем, мне это простительно: ведь я закончил свою военную карьеру в СССР в качестве старшего лейтенанта запаса, да к тому же не полевой артиллерии, а зенитной.
«Я не смогу организовать твоё выступление в Америке, потому что все люди, которые приятны моему сердцу, живут за сотни и даже тысячи километров от моего дома», – сказал я писателю Баблояну. Это была сущая правда. В маленьком городке возле Бостона, где я проживаю, я мог перечислить всех своих знакомых на пальцах одной руки. Это означало, что я не смог бы организовать публику, как это обычно делается, когда приезжает Алла Пугачёва или, скажем, Михаил Жванецкий.
Хотя я не дал положительный ответ г-ну Баблояну, однако совесть мучила меня. Дело в том, что он дважды организовывал мои успешные выступления в Москве: в Доме Национальностей и в библиотеке имени Софьи Перовской. А как известно, долг платежом красен. Итак, совесть мучила меня, и поэтому я обратился за помощью к одному человеку, который, как я знал, успешно организовывал подобные вечера в литературном салоне недалеко от Бостона. Эти собрания проходили в доме, расположенном в живописном районе на берегу океана, который русскоязычная публика по старой памяти называла Ривьерой, хотя на самом деле никакой связи с французским Лазурным берегом не существует. Этот район назван в честь деятеля американской революции Пола Риверы. Отличие всего в одной букве, которой в английском языке нет; и, тем не менее, это две большие разницы, как когда-то говорили в Одессе.
Тут следует сказать, что мы с г-ном Баблояном совершенно разные люди. Это он мне повторял неоднократно. Для того, чтобы показать нашу непохожесть, не нужно писать подробные биографии и перечислять по пунктам черты характера. Достаточно указать небольшой штришок, и стороннему наблюдателю становится ясной вся картина.
Был у меня старый диван, который я решил выбросить. – «Покажи свой диван», – сказал мне техник домоуправления. Не успел я оглянуться, как здоровый мужик вытащил диван из подвала на зелёную лужайку перед домом, разломал его на куски и побросал их в мусорник.
– Сколько я тебе должен? – спросил я, осчастливленный столь быстрым решением сложной проблемы.
– Да ничего, – сказал техник.
– Ну как же, – возразил я, – ты мне так помог.
– Ладно, – согласился техник, – давай двадцать «баксов».
Тут следует заметить, что контора по перевозке мебели просила у меня за эту работу двести «баксов». На радостях я в тот же день купил технику в русском магазине замечательный трюфельный торт.
– Ты правильно поступил, – сказал мне Роберт Баблоян, – но всё-таки сделал ошибку: ты должен был преподнести торт до того, как этот человек вытащил из подвала диван.
Вот маленький пример, какие мы разные с г-ном Баблояном. Я менять свою натуру не собираюсь, хотя, наверно, действовать в жизни, как это делает г-н Баблоян, более правильно.
Писатель Баблоян на литературный вечер несколько опоздал. Причины задержки были вполне понятны. При всеобщем охвате населения в Америке автотранспортом, пешком добраться до намеченной точки иногда быстрее. В этом писатель Баблоян убедился, приехав погостить в страну победившего капитализма.
Пока шли технические приготовления, публика переговаривалась, предвкушая приятный вечер. Однако всеобщее оживление было прервано дамой приятной во всех отношениях. В руках дамы был кувшин, наподобие древних греческих амфор, которые опытные ныряльщики достают со дна Средиземного моря. Командирским голосом дама объявила, чтобы публика делала «пожертвования» в размере 10 долларов. Цифра была точно оговорена – не больше, но и не меньше; и ясно было, что эти деньги не предназначены для фонда помощи бездомным сиротам. Десятидолларовую купюру следовало бросать в кувшин.
«Как они достают их из такого узкого горлышка? – подумал я. – Не разбивают же кувшин. Наверно, пинцетом, изготовленным по специальному заказу». А тем временем, дама, приятная во всех отношениях, подходила к каждому и настойчиво теребила тех, кто, увлечённый беседой с приятелем, недослышал её объявление. Подошла и ко мне, хотя я, как лицо рекомендовавшее писателя Баблояна, имел право на контрамарку; взяла десятку также с человека, который сделал одолжение г-ну Баблояну и привёз его на литературный вечер.
– Гарик, – обратился я к нему, – почему с тебя содрали десятку? Ведь ты выполнял функции шофёра. Должны были заплатить тебе!
Гарик смущённо улыбнулся и пожал плечами.
– Послушай, – продолжал я, – как ты думаешь, с писателя Баблояна тоже взяли 10 долларов?
Гарик опять улыбнулся, но ничего не сказал. Видимо, он не знал ответа на мой вопрос. Как выяснилось позднее, с писателя Баблояна денег всё-таки не взяли, как-никак московский гость, но выделить малую толику из того, что народ «пожертвовал», тоже не догадались. Ну хоть бы на сто грамм, хоть на бутылку пива – так нет.
Писатель Баблоян начал своё выступление с того, что поблагодарил активистов за прекрасную организацию вечера. Действительно, в относительно небольшом помещении яблоку негде было упасть, а воздух был столь плотен, что заколоти в него гвоздь – и он не упал бы.
Затем писатель Баблоян поблагодарил Евгения Бухина, то есть меня, по его мнению в недалёком будущем Нобелевского лауреата, который успешно справился с ролью посредника. При этих словах на моём лице появилось постное и одновременно значительное выражение, которое, как маску, вынужден носить каждый обладатель столь высокой награды. Я не спеша приподнялся со складного стула и отвесил полупоклон собравшейся публике. Тут надо сказать, что после окончания выступления писателя Баблояна, ко мне подошёл представительный гражданин и спросил, в какой области науки я Нобелевский лауреат.
– Почему «науки»? – спросил я оторопело. – Нас с г-ном Баблояном связывают литературные интересы.
– Мне так показалось.., – замялся гражданин.
– Как вы понимаете, – перебил я этого человека, – получить Нобелевскую премию непросто.
– Конечно! – с жаром поддержал меня представительный гражданин. Видимо, он уже неоднократно пытался её получить и имел определённый опыт.
Литературный вечер пока что стал наращивать темпы, и писатель Баблоян сообщил публике свои анкетные данные:
– В одиннадцать лет я переехал из солнечной Армении в Москву, и отец привёл меня в районную школу. В моей голове представления о русском языке были довольно смутные.
– Как тебя зовут, мальчик? – спросил директор школы.
– Робик, – последовал ответ.
– Тебе не скучно в Москве, Робик? – продолжал допытываться директор.
Тут Робик Баблоян задумался: «скучно» – что бы это могло означать? В голову лезла всякая всячина и, наконец, вспомнилось слово «кушать». Слова были созвучны.
– Я уже кушал, – сказал Робик.
– В первый класс! – резко отреагировал директор.
Робик Баблоян горько заплакал – ведь ему было уже одиннадцать лет.
– Вот видите, – сказал Баблоян старший, – он понял.
– Хорошо, – смилостивился директор, – тогда в четвёртый класс.
Робик Баблоян в конечном итоге овладел русским языком, окончил филологический факультет Московского университета и стал преподавать его русским детям. А писатель Баблоян, тем временем, стал читать стихотворение в прозе под названием «Мама».
– Да что я вам читаю, – спохватился докладчик. – Я поставлю вам запись песни на этот текст композитора Арарата Мкртчяна.
Музыка была очень профессиональна, а голос исполнителя прекрасен.
– Исполнял солист Большого театра, – с гордостью сообщил писатель Баблоян, но фамилию певца почему-то не назвал. Впрочем, я уже отстал и помню только фамилии певцов прошлого: Козловский, Рейзен, Лисициан; так что новое имя мне ничего бы не сказало.
Вечер подошёл к своей кульминационной точке: писатель Баблоян показал свою книгу под звучным названием – «Первое рукопожатие». Это был рассказ о знакомстве Сергея Есенина с Айседорой Дункан, или, как её называл Есенин, Изидорой, которое произошло в мастерской известного художника Якулова. Знакомство произошло на первом этаже, и эти два человека произвели друг на друга столь ошеломляющее впечатление, что, как утверждает писатель Баблоян, они немедленно поднялись на второй этаж и «занялись делом, в результате которого рождаются дети». Я не знаю, прав ли г-н Баблоян или нет. Мне только известно, что у Есенина и Дункан были, конечно, многочисленные дети, но общих, как утверждают литературоведы, у них не было.
В этот момент ход моих мыслей прервал докладчик: г-н Баблоян сделал приглашающий жест рукой, и на сцену вышел высокий мужчина с шапкой невероятно густых, вьющихся, рыжеватых волос, которые почему-то росли только на затылке и по краям головы. Это был представитель славного рода Якуловых – Яков Якулов, преподаватель Бостонской консерватории, композитор и великолепный пианист. Под гром аплодисментов он сыграл мелодию, которая называется «Крунк», что по-русски значит «Журавль».
Но вот заключительный аккорд вечера: прозвучала в записи песня Шаинского на слова г-на Баблояна в исполнении самого композитора. Однако Шаинский несколько переиначил авторский текст. У г-на Баблояна песня начиналась так: «Человек родился, чтобы жить, любить...» и т.д. А Шаинскому, как всякому порядочному еврею, обязательно надо было, чтобы последнее слово осталось за ним. У него это получилось таким образом: «Человек родился, а зачем?» Мало того – он настойчиво повторял эту фразу, как кувалдой, заколачивая её в головы слушателей. Но мелодия была прекрасна, правда, с некоторым еврейским акцентом.
«У кого есть какие-либо вопросы к докладчику?» – обратился к публике председательствующий. Тут сразу поднялся один из слушателей и начал что-то говорить. Вначале нельзя было разобрать, что он хочет. Человек этот мямлил, одно слово у него цеплялось за другое; но писатель Баблоян сразу сообразил в чём дело.
– Вы хотите спросить или рассказать? – обратился он к косноязычному слушателю.
– Рассказать, – отвечал тот.
Нудным голосом этот человек стал излагать историю, которая оказалась чрезвычайно интересной. Это был рассказ о том, как один советский художник захотел стать академиком, хотя знал, что наверху уже принято решение забаллотировать его. Тогда он придумал такой ход: купил несколько бутылок хорошего коньяка, закуску и поехал к знакомому академику. Когда они распили бутылку № 1, художник сказал академику:
– Дорогой мой, я знаю, что принято решение забаллотировать меня. Пожалуйста, будь другом – брось завтра в корзину белый шар. Пусть хоть один голос будет за меня. Это ничего не решит, но мне будет не так обидно.
– Хорошо, мой милый, – сказал академик, – я сделаю это для тебя.
Затем художник поехал к другому академику, и когда они распили бутылку № 2, художник сказал:
– Дорогой, пожалуйста, будь другом – брось завтра в корзину белый шар. Пусть хоть один голос будет за меня. Это ничего не решит, но мне будет не так обидно.
Таким образом, художник объехал всех академиков, и в результате после голосования в корзине оказался только один чёрный шар, который принадлежал председателю комиссии. Что-либо менять уже было невозможно, несмотря на отрицательное решение в высших сферах.
Тут следует отметить, что писатель Баблоян, как опытный хирург, нашёл путь к сердцам слушателей, сумел расшевелить их; и потому многие люди в зале стали порываться рассказать некоторые истории и анекдоты из своей практики, но председательствующий энергично пресёк эти попытки и объявил перерыв.
Публика весело кинулась к столам с закуской и вином, а я тихонько поднялся со складного стула и вышел на улицу. Сладкое я не ем, вино не пью – только водку, которой не было. На набережной гулял северный ветер, и океан был неспокоен, но я был доволен: выступление московского гостя на американской земле состоялось.
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел «Юбилей»]
Дата обновления информации (Modify date): 23.04.11 10:34