Проза

Ирина Шульгина

Любовь на фоне тайги и собаки

В том полевом сезоне случилась у СанСаныча любовь. То есть всяческие романчики, увлечения, шашни и тому подобные шуры-муры бывали у него и прежде – то повариха окажется чрезвычайно симпатичной, то коллега из соседнего отряда приглянется, но все то происходило приятно для тела и безболезненно для души. Нынче же дело обернулось по-другому.

Приехал СанСаныч на место полевых работ со своими лаборантами, рабочими и водителем, установили палаточный лагерь на таежной поляне, а через несколько дней грузовая крытая машина привезла студентов-старшекурсников, приданных научному люду в качестве подмастерьев для обучения геологическому делу и сбора дипломных материалов.

Вначале из ее кузова выскочили два парня, а следом за ними, опершись на их протянутые руки, на землю легко и изящно спрыгнула девушка. Солнце тут же запуталось в ее светлых кудрявых волосах, и ее смеющиеся глаза полыхнули сапфировым огнем. И под этот огонь, как под артобстрел попал начальник отряда СанСаныч, Александр Александрович Симаков, человек семейный, отец двух дочерей, муж, зять и кандидат наук.

Девушка между тем, женским чутьем угадав, кто тут главный, подошла, улыбаясь, к СанСанычу, протянула ему руку и представилась: «Елена». Мягкое, но вместе с тем величественное звучание этого имени терпким вином ударило СанСанычу в голову. В ту минуту наш герой еще не подозревал, что Троянский конь уже стоит у врат его крепости. Впрочем, подобные исторические параллели никогда бы и не пришли ему в голову, поскольку Гомера он не читал, школьные уроки истории давно позабыл, а ко всяческим предзнаменованиям относился с насмешкой, возможно, заслуженной. Пока что он держал маленькую горячую ручку в своей ладони, и, представьте себе, Рекс, сам Рекс, стоял у его ноги спокойно, нисколько не возражая против близости этой незнакомки к своему другу, в то время как на ее двух спутников смотрел исподлобья, угрожающе ворча и показывая белые, крепкие клыки. Позволь, читатель, на минутку отвлечь тебя от зарождающейся любовной истории и обратить твое внимание на этого немаловажного члена экспедиции.

Ни один незнакомец не мог появиться на территории лагеря, не будучи предварительно представлен серому, широкогрудому охраннику – умной, строгой сибирской лайке. Два года назад хозяйка собаки, жительница рудничного поселка, служила поварихой у московских геологов. Тогда все и познакомились с Рексом – он был неразлучен со своей хозяйкой и заодно охранял лагерь. СанСанычу, обожавшему собак, удалось растопить сердце сурового пса. В последующие годы хозяйка собаки уже у москвичей не работала, но Рекс согласился сторожить лагерь и к службе своей относился со всей ответственностью. Едва посторонний человек без ведома хозяев появлялся на поляне, Рекс вскакивал, секунду-другую выжидал, потом молча делал круг и бросался на незадачливого посетителя, для начала нацелившись на его ноги. Атакуемый, жалобно вереща, замирал, пока члены отряда не выручали его, уговорив Рекса отпустить бедолагу с миром. Ко всем нам Рекс относился с симпатией, но СанСаныча явно любил, признавал в нем хозяина.

Но вернемся к нашему сюжету.

Потекли деньки полевые, маршруты, подчас нелегкие, работа в подземке. Бывало, идет СанСаныч из маршрута, лямки рюкзака режут плечи, сапоги трут усталые ноги, таежные мухи вьются около распаренной головы – кажется, силы уж на исходе, сбросить бы ношу да прилечь передохнуть под развесистыми лапами кедрача. Но не тут-то было: спешит геолог – поскорей бы добраться до лагеря и попасть в поле зрения чудных серых глаз, вспыхивающих на солнце пронзительным синим огнем.

С первых дней поля начальник отряда распределил работу таким образом, чтобы тяготы профессии касались Леночки как можно меньше, чтобы прекрасные стройные ножки не стаптывались на склонах дальневосточных сопок, чтобы нежнейшие ручки не ранились о сколы породы. И посему владелица его сердца в маршруты или, не дай бог, в подземные штреки не хаживала, а основное время проводила в лагере, разбирала образцы и пробы, круглым четким почерком подписывала этикетки и занималась всякой другой, необходимой, но не утомительной деятельностью.

Давно уже СанСаныч в мыслях своих лежал у ног прекрасной девы, просыпался и засыпал в мечтах о близости с ней. И, представьте, этим мечтам суждено было сбыться: в один прекрасный вечер, когда все разошлись по личным делам, а СанСаныч в своей палатке просматривал карту, намечая маршруты ближайших дней, вдруг откинулся полог, и кудрявая головка просунулась в палатку с вопросом, можно ли ей войти? «И она еще спрашивает, можно ли ей, восторгу души моей, взойти ко мне?!», – что-то в таком роде подумал СанСаныч, а вслух произнес: «Давай, давай, заходи».

И дева взошла и воссела рядом с ним на ложе его (для точности изложения поясним – Лена села на раскладушку, покрытую надувным матрацем, а сверху – спальным мешком) и, отверзши уста свои, спросила, нельзя ли ей посмотреть, в какую сторону он направит завтра стопы. Склонилась над картой, вытянула лебяжью шейку и, прислонившись в робкой своей дерзости хрупким плечиком к его груди, уронила локоток ему на колено. Захмелел от этого Александр, Александров сын, и обвил рукою гибкий девичий стан, трепеща от едва сдерживаемой страсти и от мысли, что она прогневается и уйдет, оставив позади себя осколки его сердца. Но нет, не отстранилась, не оттолкнула с негодованием, но приблизила нежно-смуглое лицо свое к его лицу и без улыбки, молча, погрузила бездонные очи в его затуманенные глаза. И был вечер, и была ночь, и луна веселилась на небе, и лиственницы темною стражей обступали притихшую поляну, и Рекс лежал около палатки немым грозным сфинксом, насторожив чуткие уши, охраняя людской сон и людскую любовь.

О, как прекрасны ноги твои, дщерь именитая!
Округление бедр твоих как ожерелье, дело рук искусного художника;
Два сосца твоих как два козленка, двойни серны…
Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоей миловидностью!

Никогда не слыхивал подобных слов СанСаныч и книгу с таковыми письменами в глаза не видывал, но поверь, читатель: в ту, первую ночь, равно как и в последующие, обуреваем он был именно такими чувствами. Воспаряла душа его к звездам и низвергалась водопадом, и пела птицей в поднебесье и трепетала огоньком на ветру, когда любимая, легко, словно перышком, касалась его ушей нежнейшим шепотком, и еле различимые слышались ему слова: «Любовь моя… родной мой… люблю тебя…»

Плачь, жена старая, надоевшая, в далекой Москве оставшаяся, пятый десяток разменявшая! Горе тебе, ибо муж твой пленен! Но не вороги жестокие, не тати нощные полонили его, а лань легконогая, девчонка светлокудрая приворожила, околдовала, обвила вервиями крепких объятий и нежных слов.

Шептали, шептали злопыхатели, чужому счастью завистники, что, дескать, девчонка хитра, устроилась эдакою легкотрудницей, что крутит-вертит она взрослым мужиком, как мальчонкой, пользуется чужим мужем, как прислужником, что в Москве ее жених ждет. Но от змеиных этих шипений закрывал свой слух дорогой наш СанСаныч и лелеял, и баюкал сладкие мечты – как вернутся они в Москву, как расцветут там их отношения. Сколько зрелых мужчин начали жизнь заново после встречи с юными прекрасными студентками! Кто знает… может и ему удастся о бновиться, хлебнуть хмельной напиток молодости, сбросить с плеч груз изживших себя семейных отношений.

За работой да любовными переживаниями не замечаешь, как летит время. Вот уже лето устремилось к осени, а полевой сезон – к неизбежному концу. Хозяином вошел в Хабаровский край сентябрь, выстудил до заморозков ночи, выкрасил золотом и багрянцем окрестные сопки. Наступил сезон охоты. Все, кто только имел хоть какие-нибудь стреляющие приспособления, от умелых охотников до мальчишек, стибривших втихаря отцовское ружье, бросились в тайгу, постреливая, попыхивая кто во что горазд – трепещи, лесной народ!

Геологическим партиям, работающим в тайге, также выдавались ружья. Заведен был такой порядок в тридцатые годы, а может, и раньше, чтобы советских рудознатцев, делающих для новой власти нужнейшее дело, не обидел кто-нибудь из таежных хозяев: медведь ли, волк ли, или – что всего хуже – вражина недобитый, прячущийся на необозримых пространствах Дальнего Востока от бдительного ока ЧК-НКВД.

Канули в лету те грозные годы, просела, размягчилась мозгами Советская власть, обжилась, поредела, отступила тайга, коварный классовый враг превратился в жалкого таежного бродягу – бича, похмеляющегося одеколоном «Шипр». Но оружие таежным экспедициям продолжали выдавать, и наш отряд не был исключением. Хранилось ружье со всей положенной тщательностью у СанСаныча во вьючнике под замком. А теперь, читатель, скажи мне, есть ли на свете мужчина, который не желал бы бросить к ногам возлюбленной плоды своих нелегких трудов: победу ли на рыцарском турнире, защиту ли научной работы, или хотя бы добытого на охоте рябчика? Нет такого мужчины, дорогой читатель, и быть не должно! Поэтому замок с вьючника был снят, и ружье появилось на сцене. Естественно, теперь, как справедливо заметил классик, оно должно было выстрелить.

Едва Леночка, сидящая в тенечке и брезгливо перебирающая образцы, увидела СанСаныча в ладном брезентовом костюме, высоких резиновых сапогах с ботфортами, с ружьем наперевес, как встрепенулась горлинкой и прочирикала: «И я с тобой». И столь жалобно посмотрела на своего повелителя, что сердце сурового охотника дрогнуло, строгие губы разжались и произнесли: «Пошли». Да, в самом деле, не на медведя же шел, так - рябчика, птицу малую, безопасную, добыть. Рекс, завидев своего друга с ружьем, вскочил на ноги и заиграл хвостом изо всей силы, но его не позвали – оставили на хозяйстве.

Первую птичку СанСаныч попробовал сбить влет, поразить Елену Прекрасную меткостью глаза и твердостью руки, но… промазал самым откровенным образом. «Не пристрелялся еще», – пробормотал он, оправдываясь. Пошли дальше. Вдруг, прямо из-под ног – шум, ветер, крыльев орлиный мах – СанСаныч вздрогнул, Ленуся вскрикнула, рябчик – а эта негодная птица, вылетая из высокой травы, такой шум может произвесть – куда твоему коршуну! – выпорхнул, ружье у стрелка в руках дрогнуло, выстрелило куда-то в заросли и там в кого-то попало. Оттуда послышался скулеж, перешедший в жалобный, плачущий вой. СанСаныч с подругой кинулись туда, и нехорошие предчувствия не обманули их. Сердце охотничьей лайки, конечно, не снесло того, что на охоту отправились без нее: Рекс, нарушив приказ, незаметно увязался за своими друзьями. Чтобы не вызвать их гнева за непослушание, он бежал за ними, хоронясь до поры до времени в густом кустарнике и вот теперь поплатился за свою простодушную хитрость – пуля попала в заднее бедро, кровь хлестала ручьем. СанСаныч подхватил собаку на руки и поспешил в лагерь, Лена – за ним. СанСаныч был расстроен не на шутку – все вышло донельзя нескладно: в глазах возлюбленной опростоволосился полностью, друга подстрелил, с хозяйкой Рекса предстоят тяжелые разборки – такие собаки дорогого стоят.

В лагере наложили жгут, рассмотрели рану – все оказалось еще хуже, чем ожидали – кость была раздроблена, рваными тряпицами болтались жилы. Промывали, бинтовали в надежде, что на собаке все заживет, как на собаке. Двое суток Рекс ничего не ел, только пил немного – по лагерю поползли шепотки, что надо бы его пристрелить. На третий день пес стал вставать и мучительными скачками на трех лапах передвигаться по лагерю. Он влезал в камеральную палатку, чтобы оказаться рядом с СанСанычем, и начинал лизать рану. Вынести это было невозможно, СанСаныч выходил на воздух, чтобы успокоиться, и вздыхал со стоном: «Ох, Рекс, Рекс…».

Следующей ночью СанСаныч проснулся от отвратительного, чавкающего звука. Он вылез наполовину из спальника и прислушался. Потом выглянул из палатки – так и есть: Рекс грыз лапу, стараясь освободиться от отмирающей конечности.

Утром, на срочно собранном совете отряда было решено: во избежание общего заражения собачьего организма, левую заднюю лапу Рексу отпилить...

Здесь, читатель, мы переведем дыхание и на некоторое время опустим занавес. А когда поднимем его вновь, то вместо мощного, подвижного, с чувством собственного достоинства пса увидим худющее трехногое существо с непонимающим взглядом: что такое с ним сделали и за что? Но на этот немой вопрос карих собачьих глаз ни у кого из людей ответа не находилось. Оставалось только, отведя собственные глаза в сторону, со вздохом трепать островерхое ухо и приговаривать: «Ох, Рекс, Рекс…».

Однако время полевого сезона неумолимо кончалось, и СанСаныч скрепя сердце отправился в поселок к Рексовой хозяйке, докладывать обстановку: так, мол, и так, покалечился пес, а все же остался жив.

С разными людьми довелось пообщаться на своем веку опытному геологу Александру Александровичу Симакову. Встречался среди них народец нешуточный: шоферюги, работяги с рудников, да и просто темные ребята, бывшие ЗеКи, осевшие в таежном крае после отсидки. Но никогда еще не доводилось ему слышать такой мат, да еще из женских, с позволения сказать, уст! Стоял он перед хозяйкой, как пацан, только глазами хлопал, не имея возможности вставить и полсловечка в свое оправдание. Ну, а чтобы передать мысль, заключенную в хозяйкиной десятиминутной тираде, нам понадобится всего несколько слов: «Что хотите, то с ним и делайте, мне калека не нужен!»

Понуро брел СанСаныч обратно в лагерь, думая тяжелую думу. Что ж все-таки делать? Взять пса с собой в Москву? Пустое. Оставить одного в лесу, в надежде, что его подберет кто-нибудь сердобольный? И думать нечего. Так не придя ни к какому решению, вконец расстроенный, СанСаныч вернулся в лагерь.

Последние дни в суете, сборах, пролетели как-то особенно быстро и скомкано. Когда грузили машину, Рекс лежал чуть поодаль, следя за хлопотами людей. В прошлые годы в это время СанСаныч брал его на поводок и отводил домой, в поселок. Доставив пса хозяйке, долго гладил и трепал ему загривок, напоследок вынимал какой-нибудь лакомый кусочек и угощал Рекса в благодарность за отличную работу. Сегодня СанСаныч почему-то этого не сделал, занимался своими делами, на Рекса не смотрел. Наконец, вещи были уложены, геологи залезли в машину, мотор заурчал, колеса захрустели по опавшей хвое. Рекс поднялся на оставшиеся лапы, и двинулся было вслед за машиной, не понимая, почему его оставляют одного. Дорога пошла под уклон, свернула в сторону, и грузовик исчез из вида.

Потоптавшись немного на опустевшей поляне, и сообразив, что на сей раз он сам должен добираться домой, Рекс отправился хорошо ему знакомой тропой в поселок. На трех лапах ковылял он довольно долго и сильно устал. Наконец пес доплелся до своего дома. Сквозь жердины забора была видна его конура, даже миска стояла на своем месте. Но дом был пуст, калитка заперта, занавески на окнах плотно задернуты. Рекс уселся перед калиткой, решив, что хозяйку надо подождать. Откуда ему было знать, что хозяйка надолго, до самой весны, уехала в Комсомольск к дочке?

День клонился к вечеру, начало смеркаться. Вышедший на крыльцо сосед кинул в собаку небольшим камушком: «Пшел отсюда, уехала она, на хрен ты ей такой сдался!» Рекс поднялся и, переступая передними лапами и подтягивая рывком заднюю, побрел в потемневшую, насупившуюся тайгу. Мужик вздохнул и с непонятной ему самому тоской затянулся беломориной.

Ты возмущен, читатель, и совершенно справедливо – рассказчик, вместо того, чтобы живописать историю любви, как бы в некоем помрачении ума отвлекает твое благосклонное внимание судьбой какого-то сукиного сына. Приношу извинения и возвращаюсь к нашим влюбленным.

Приехав в Москву и утонув в стылой воде будней, СанСаныч затосковал. Он понял, что Лена серьезно поселилась в его сердце. Девчонка не шла у него из головы. «Влюбился на старости лет, идиот», – насмешничал сам над собой Александр Александрович, однако на самом деле ему было вовсе не до смеха, а прелестница никаких признаков жизни не подавала.

Через месяц после возвращения из поля, следуя незыблемой многолетней традиции, члены полевого отряда решили устроить вечер встречи.

В гости Александр Александрович пришел одним из первых, помогал хозяйке готовить стол. При каждом звонке сердце его подпрыгивало сначала к самому горлу, а потом от разочарования ухало куда-то вниз, к желудку, когда в очередной раз оказывалось, что пришел кто-то другой, а не Она. Вдруг в прихожей послышался шум и радостные возгласы. У Симакова захватило дыхание, и в следующую минуту вошла в комнату Лена – раскрасневшаяся на свежем ноябрьском ветру, в мини-юбочке и обтягивающем свитерке, изящная, умопомрачительная, недосягаемая.

– Отлично выглядишь, – рванулся было ей навстречу Симаков.

– Здрас-сь-те, – надменно слетело с любимых губ, и Александр Александрович в больших серых, со льдинкой, девичьих глазах будто увидал свое отражение: лысеющий мужчинка в потертом костюмчике, траченный жизнью МНС, каких в советской науке было о ту пору тринадцать на дюжину. За спиной Елены Прекрасной маячил ее Парис – широкоплечий, спортивный, лицом похожий на героя вестерна.

И проклял Демон побежденный
Мечты безумные свои…

Впрочем, слов таких Александру Александровичу на ум не приходило, и ежели б у него спросили, кто этот стих сочинил и по какому поводу, он никоим образом сказать бы не смог, но чувствовал себя бедный наш герой именно так!..

Между тем Party разворачивалось по известному сценарию – поели, попили, поговорили, попели. Александра Александровича весь вечер бросало то на раскаленные уголья ревности, то на лед Лениного подчеркнутого невнимания и насмешливой холодности. Устав бороться с любовной мукой, он вышел из-за стола и полуприлег на кушетку в углу комнаты, опершись головой о настенный ковер.

– Ребята, гляньте, какие у него рога! – раздался вдруг звонкий Леночкин голосок.

Все взоры обратились на Симакова.

Над кушеткой, где расположил свое тело – вместилище истерзанной души – Александр Александрович Симаков, висел плюшевый коврик с изображением анфас морды королевского оленя, увенчанной великолепными, раскидистыми рогами. Голова нашего страдальца пришлась аккурат на оленью морду, вот и получилось, что из головы бедолаги торчат два чудеснейших рога! Вся компания дружно, от души захохотала – умора, да и только!..


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 08.02.10 12:49