Из архивов наших авторов

Владимир Климов

«Первая леди политической песни...»
(Незавершенный портрет Гизелы Май)

...а ее не было...

Я торопился, переводчика нет... язык не знаю... опаздывать не люблю – да и немцы, неудобно: сама пунктуальность... – легенда, миф... Мировая слава актрисы...

...а ее не было...

К тому же, с таким трудом она прорубила окно в своем сплошном цейтноте... окно – в час длиной, глоток времени – для меня...

И вот врываюсь в гостиницу «Россия», в штаб, где есть переводчики с немецкого... И – о удача! – застаю переводчицу. И она – соглашается. Тотчас соглашается... не колеблясь... Спасибо ей за мгновенную профессиональную импровизацию...

Мы взлетаем на этаж с первым ударом башенных часов... С последним – Мы у ее комнаты... И наш стук в ее дверь вторит им... вторит эхом...

...А за спинами голос, сердит:

– А ее – нет!

– Кого ее? – не поняли...

– А к кому вы пришли?

– К Гизеле Май!..

– Вот-вот, ее – нет... Она минут сорок назад ушла, ключи сдала.

ЕЕ – не было... И это для меня звучало в тот миг – трагически... Растерян... В душе – суета и смута... и не ловко перед замечаетельной, очаровательной переводчицей... Летела за мной сломя голову. Поверила и поддержала... А теперь – недоверчиво смотрит... Или так показалось – от отчаянья...

Уже уславливаемся – до пятнадцати... – до половины одиннадцатого подождать (но уже так, на всякий случай...).

И вдруг – шаги... И – О Н А – с праздничным лицом, с шумом открывает. (Она вообще светлый человек – но об этом – потом!) И что-то говорит... (естественно, по-немецки)... Ничего не понимаю... а переводчик смеется... И я уже спокоен – ну, все в порядке... Ну да, конечно... с кем не бывает... а я, естественно, уже простил, уже забыл... подумаешь... пятнадцать минут... по-джентльментски не замечу: с кем не бывает...

А переводчик смеется и говорит:

– Она вас ходила встречать... ко входу в гостиницу... там ждала... Вы разминулись как-то...

Ах!

И – я уже перевернут... с ног на голову... И – я уже виноват... ибо, как же я так заставил человека... впустую... туда-сюда... по лифтам, по лестницам... Почему – не совпал с ней?.. Taк усомниться! И в ком?.. В Гизеле Май!..

Невероятно...

И тут я понял – это удача... В этом эпизоде – зерно ее портрета, ключ к личности. И портрет будет не только живописным, но и в благородных тонах, в предельных красках изысканной вежливости и в тщательно выверенном отношении со словом... Ведь она – актриса Брехта... его духовная, «постфактумная» ученица, возникшая «постскриптумом» к его биографии и к его идее, когда его самого уже не было в живых... Эхо Брехта в безбрехтовском мире...

И портрет ее я видел не только в предельных красках (это не aляповатость эклектичности, но щедрая изобильность барочной целостности монтажно срифмованных божьих даров...), но и в диалектике перевертышей, в единстве противоположностей...

– Гизела! – опрашиваю я... – Вы объездили весь мир, выступали во всех частях света – включая Исландию, включая Америку, включая Австралию... Вы привозили с собой Брехта, программы по его отихам, по его песням, по его пьесам... Какой самый веселый и какой самый грустный эпизод вспоминается вам из этих гастролей?

(А сам в тайном умысле от столкновения противоположностей хочу в их противоречии – понять мир ее брехтовских приключений по свету.)

– Это было в Финляндии... – отвечала Гизела. – Заболел мой пианист, и я вынуждена была пригласить для участия б концерте финскую пианистку. У нас была только одна репетиция, и потому она забрала ноты домой, чтобы там потренироваться... Но когда ехала на концерт, – оставила их в такси...

Представляете, ситуация?.. Концерт задерживается, нот – нет... Все страшно волнуются...

Полиция оповестила о происшестии всех таксистов – по радио... И вот – и часа не прошло, как ноты отыскались... На следующий день пресса поместила большую фотографию... Но не мою – героя дня, таксиста...

– И это, конечно, самый грустный эпизод гастролей? – догадываюсь...

– Что вы?! Самый веселый!.. – смеется Гизела...

И снова я растерян и побит. И лик мой прорезает излишняя морщина мудрости... И я вижу, как из очень, в сущности, драматической ситуации (представляете: чужая страна... гастроли... и нот нет... и бессилие... и неизвестность... Какой уж тут юмор – конфуз...) – с какой праздничной победительностью выходит непобедимая Гизела... Как видит она веселое там, где в пору конфузиться, грустить и плакать – да еще такой эмоциональной личности, как она...

Извлечь повод для веселья из – комитрагического... Это объясняет многое в ее характере...

– Ну а каков же тогда самый грустный эпизод, – опрашиваю, надеясь обрести равновесие...

– Это было в Польше... – грустнеет ее лило, напрягается Гизела... – Много лет назад, 15-20...

После представления ко мне за кулисы пришла одна женщина и сказала, что дала клятву – никогда не произносить и не слушать ни одного немецкого слова... Вообще вычеркнуть немецкую речь из своей жизни...

Дело было в том, что вся ее семья – все до единого – погибли oт рук фашистов. И вот – в тот вечер она услышала Брехта, не знаю уж, что привело ее на концерт, как она решилась. Он вернул ей немецкую нацию...

– Но это, наверно, все-таки – веселый эпизод? – уточнил я, помятуя о хэппи энде...

– Да, конечно... Но мне было и очень грустно... И сейчас грустно... Нет-нет... Это все-таки совсем не веселый эпизод...

Так я ролучил еще один урок – последовательного серьеза, когда дело касается... как бы это поточнее выразиться...

А может быть – никак?.. Может быть, не всё и не всегда надо непременно выражать?.. Может быть, тот эмоциональный стресс, какой она испытала тогда, лет пятнадцать-двадцать назад, и то волнение, которое я испытал позже, совсем недавно, почти на днях, слушая ее, и то, которое хочу, чтобы испытал читатель, – может быть оставим ЭТО необозначенным, невыраженным, а так – от сердца к сердцу – передаваемым, как душевный, духовный, эмоциональный, мудрящий нас опыт?..

Мне только важно отметить здесь, как последовательна Гизела, даже вопреки явной удаче – вернувшейся из ненавести душе, оттаявшей и помудревшей. Гизеле Май – мало одной или даже миллиона душ вернувшихся... – когда есть невосполнимое: души, уже никогда не смогущие подобреть и перевернуться, когда она поет и играет Брехта... Им уже не сыграть в перевертыши: их реакция – однозначна...

Тем решительнее ее темперамент, тем волевее ее убеждение, что Брехт-политик – это ее вечный, неоплатный долг перед человечеством... Тем решительнее ее игра, и эта решительность сама по себе – празднична...

А праздничность – обязательна в разговоре о Брехте и с помощью Брехта – даже трагического... Это – не «пир во время чумы»... Это преодоление чумы Жизнью... Это волевая, неукротимая борьба за человека... И борьба эта – Празднична... потому что само по себе празднично любое ПРЕОДОЛЕНИЕ...

Отступление единственное: Бертольт Брехт.

Имя Брехта... Даже видавший виды XX век долго привыкал к нему. Да так, кажется, и не привык... Для одних он слишком дерзостно эпатирующ. Для других – слишком бесцеремонен в отношешиях с авторитетами, общепризнанно священными. Для третьих – чересчур эстетичен, чуть ли не богемно-элитарен. Другие, наборот, считают его чрезмерно-демократичным, принципиально политиком, пугающе социальным и отталкивающе последовательным. Своими страстными пьесами, песнями и стихами этот, во всех отношениях неудобный, Берт Брехт вознамерился посягнуть на божественное мироустройство. Он решил, что лучше бога знает, каким надлежит быть миру. Он посчитал, что человек не должен принимать мир таким, какой достался ему по наследству от человечества. Если мир не пригоден для жизни – его надо изменить. Под этим революционнейшим из лозунгов прошла неправдоподобно бурная и интенсавная жизнь дерзкого землянина...

– Гизела, в чем, по-вашему, значение Брехта сегодня?..

– Он сегодня, за те годы, что я не была в вашей стране, приобрел, на мой взгляд, еще больший вес, чем раньше... Это связано с обострением международной обстановки... Значение Брехта мне особенно очевидно в связи с тем, что приходится много гастролировать на Западе... Наблюдать их жизнь... Видеть их обостренную реакцию на Брехта. Здесь особенно хорошо воспринимается Брехт-политик, его яростный социальный темперамент, его могучая борьба за мировое переустройство...

В нынешней острой политической ситуации в мире надо обладать наиболее выверенными и тщательно подобранными аргументами в пользу мира...

– Аргументами в том числе из Брехта?..

– Да... И из Брехта тоже. Аргументы в пользу мира надо искать у политиков и у поэтов...

Меня часто спрашивают, в чем заключаются главные особенности моей работы над Брехтом... Предвидя, что и у вас этот вопрос готов сорваться – отвечаю: в очень тщательных, предельно нагруженных репетициях, в предельно честной и самоотверженной работе. Надо максимально извлечь из лобой ситуации самые острые решения. Очень тщательно проработать каждую деталь. Исполнять стараюсь без патетики, предельно реалистично... И с хорошим знанием истории. Без этого рядом с Брехтом делать нечего.

...Ее страстный, темпераментный и слегка хрипловатый голос отлично знаком нашим зрителям... как, впрочем, и театроманам многих городов всего света... В последнее время всемирно известная певица, дважды приезжала в Советский Союз – сначала с концертной программой по произведениям Брехта, когда со своим давним партнером популярнейшим в ГДР актером театра и кино Альфредом Мюллером, «первая, леди политической песни», как называет ее зарубежная пресса, выступала на сцене Большого концертного зала Олимпийской деревни. А потом спустя почти год, в составе «Берлинского ансамбля», легендарного театра Брехта, Гизела Май предстала перед московским зрителем в роли знаменитой Мамаши Кураж, чей фургон объездил едва ли не все мыслимые сцены мира...

В новой брехтовской программе Гизелы Maй - Альфреда Мюллера «Чем же жив человек» – только песни или зонги, в сольном или дуэтном исполнении...

Минимум деталей, – шляпка, костюмные метаморфозы, пластичекие превращения, изящный намек на смену мизансцены – и перед нами стремительной чередой проходит галерея брехтовских зонговых типов: полицейские, бандиты, джентльмены, солдаты, пираты, сутенеры, а также – контрастом, – борцы, революционеры, антифашисты с лихостью необыкновенной сменяли друг друга, представленные Гизелой Май и Альфредом Мюллером... Все песни не густо намазаны зрелищными красками, но лишь слегка тронуты изящной театрализацией... Воспоминанье о театральной, драматической природе брехтовских зонгов справедливо не дает немецким актерам покоя, открыто заявляет о себе в их исполнении... Правда, эта театрализация коснулась лишь песен самих пo себе. Каждую в отдельности. В целом же, – их монтаж друг с другом был концертно-эстрадным по своей сути, отнюдь не театральным...

Каждай жест отточен и выверен, интонации предельно выразительны:

“У акулы зубы-клинья,
Все видны, как напоказ...» – звучит знакомая мелодия, – и отзывчивый зал взрывается встречными аплодисментами...

Шесть лет Гизела Май не была в Советском Союзе...

– Каковы ваши нынешные впечатления от приезда к нам?

– Впервые я побывала в Москве в составе все того же «Берлинского ансамбля». Мы играли тогда, в 1968 году, в помещении театра имени Вахтангова. Гастроли были полумесячные. В здании театра мы чувствовали себя как дома – была родная обстановка, почти родные стены, и зрители были явными знатоками театра. То есть и зритель был для нас почти родной, свой...

Выступая в концертном зале, незнакомом дла меня, выстроенном совсем недавно, я волновалась вдвойне. И потому, что «стены» были новые. И потому, чтo зритель предполагался отнюдь не театральный. Ведь и программа наша – чисто концертная...

Мне было очень радостно, что зрительный зал прямо-таки сиял от изобилия молодых лиц. Молодежь пришла именно «на песню» (как я и предполагала), а не на театральное представление...

Я почувствовала, чтo зрители все очень хорошо поняли. Это было заметно со сцены. Любопытно, что они воспринимали нашу програмиу не столько интеллектуально, сколько – эмоционально... Те песни, что были поданы наиболее выразительно и заразительно, подчеркнуто и страстно – действовали на сегодняшних молодых зрителей особенно сильно... Именно этим песням они более всего аплодировали...

Сегодняшний Брехт Г.Май и А.Мюллера был перенасыщен высокохудожественной брехтовоской публицистикой. Его поражающим воображение парадоксальным мышлением. Его страстью и волей... Его призывом к личностной раскрепощенности, человеческому достоинству и бунтарскому непокою... Его образцами политической поэзии и поэтической политики...

Брехтовская певица Гизела Май торопится... Она торопится и внутри моего портрета, в сочинении моего воображения, но и за пределами его, в ее собственной реальности. Она торопится, потому что слишком велик объем взваленной ею на себя ноши – совершить переворот в других с целью исправления нравов...

Она торопится – потому что максимализм в ее крови. «Удесятиренное чувство жизни» (Блок – о романтизме) – ее постоянное состояние.

Если хочешь совершить невозможное, невероятное, неисполнимое – придется торопиться...

Гизела Май торопится...

На этом взлете, так далеком от вершин – мы и закроем занавес ее портрета...

Не будем ей мешать...


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Германия"]
Дата обновления информации (Modify date): 03.11.09 17:13