Проза
Француз
(Отрывок из романа)
Лет сорок назад, в 1853 году, еще не зрелый Жульен Жуке поддался патриотическим настроениям и ушел добровольцем на войну с Россией. Под Севастополем он несколько месяцев провел в окопах, делал вылазки, вел подкопы, стрелял из огромной мортиры. Однажды он поднялся на невысокую крымскую горку и принялся жадно обозревать окрестности. Русская крепость вспыхивала нарядными облачками пушечных залпов – издали это было совсем не страшно, а напротив очень даже красиво и празднично. В бухте сновали черные, бронированные пароходы, мощные паровые краны выгружали с барж гигантские осадные орудия, везде были проложены стальные рельсы, юркие паровозы быстро развозили войска и снаряды. Весь порт был опутан сетью телеграфных проводов. Русские проиграют эту войну не из-за недостатка мужества. Они проиграют ее из-за отсутствия европейского Прогресса.
Жу-Жу гордо ухмыльнулся и тут же встретился взглядом с туземцем. Недобрый узкий черный глаз посверкивал в чахлых кустах, а в грудь Жульена Жуке был нацелен жуткий, весь в зазубринах, узкий, как нос рыбы-пилы, наконечник стрелы. Монголоид навел на него древнее археологическое оружие – лук кочевника! Именно такой лук и стрелы некогда видел маленький школьник Жу-Жу в марсельском историческом музее…
Лук дернулся в руках туземца, рога его стремительно распрямились, вскрикнула на низкой ноте тетива, и доисторическая скифская стрела побежала навестить беднягу европейца. Стрела сочно вонзилась прямо в ребра и, разрывая все на своем пути, вышла зазубренным окровавленным наконечником из спины Жу-Жу. Из кустов донеслось довольное – «Аллах Акбар!», и рядом с ухом взвизгнула вторая стрела. Третьей Жульен дожидаться не стал, а подхваченный вихрем отчаяния и жуткого страха побежал вниз с горки.
Как добрался до лагеря, Жу-Жу помнил плохо. Сначала он бежал прямо. Потом его стало шатать из стороны в сторону. Он боялся, что упадет, и поэтому бежал маленькими шажками. Он боялся дышать, потому как каждый вздох и выдох обдавал его нестерпимым жаром. Теперь он понимал, что чувствует беззащитное насекомое, когда его пронзают булавкой. Скольких жуков, бабочек, стрекоз он наколол мальчишкой, собирая коллекцию. Сейчас он сам был частью туземной коллекции, узкие глаза этого демонического естествоиспытателя ему не забыть по гроб жизни. Он шел, глухо постанывая и повизгивая от боли, придерживая пальцами жесткие перья наконечника стрелы, чувствуя, как по лопаткам стекает ручеек его собственной крови. Потом он упал на колени и пополз дальше на карачках. Слезы заливали лицо, дыхание вырывалось с хрипением и сипом, воздуха всей севастопольской долины не хватало, чтобы наполнить его пробитые насквозь легкие.
Его спас полевой разъезд французских зуавов. Жу-Жу принесли в лазарет, куда сбежались боевые друзья и земляки. Еще никто, никогда и негде не видел подобной раны. Старенький доктор Оливье Монжу разводил руками и закатывал глаза к небу. Он не знал, как лечить такую рану. Это был случай, не описанный в современной европейской медицине. Больного следовало немедленно оперировать, но, чтобы извлечь стрелу и исследовать раневой канал, определить повреждение внутренних органов, произвести правильное зондирование и резекцию, следовало немедленно удалить инородный предмет, а именно, эту грязную туземную стрелу. Как удалить? Каким путем? Ученый Ол-Мо не знал и, следовательно, не мог взять на себя ответственность.
Время шло. Жу-Жу умирал. Рядом стояли друзья и утирали слезы. Им было жаль храбреца Жу-Жу. Неслышно приблизился полковой капеллан – отец Журвье и поднес холодный железный крест к губам Жу-Жу.
Он бормотал молитвы, а полковой плотник Рене Басе прикидывал опытным глазом, сколько досок пойдет на гроб. Еще один француз успокоится в этой чужой, диковатой земле, где даже летом, говорят, выпадает снег, а всю зиму метет скучная унылая поземка.
Жульен не хотел успокаиваться. Он приподнялся и внезапно окрепшим голосом попросил плотника Ре-Ба отломить наконечник стрелы. Ре-Ба открыл рот, но послушно вытащил пилу и быстро отрезал наконечник. Жульен закусил губу, ухватился рукой за залитое кровью оперение стрелы и стал медленно вытаскивать ее у себя из груди, да так спокойно, будто карандаш из пенала вынимал. В лазарете все скривились от ужаса и той чудовищной боли, которую наверняка должен был испытывать бедняга Жульен Жуке.
По лицу Севастопольского Героя катились капли пота, губы были плотно сжаты, глаза уставлены в точку – Жульен все тянул и тянул стрелу, и вдруг, с отвратительным чмоканьем, она вся осклизлая, страшная как средневековая ведьма, вместе с комьями черной крови вылезла наружу. Пальцы Жульена Жуке разжались, и стрела упала на пол. – «Мне кто-нибудь сделает перевязку в этом гребанном борделе?!» – грубо спросил Жу-Жу и потерял сознание.
Его лечили хорошо и долго. Все самые современные средства европейской военной медицины находились в полном распоряжении доктора Оливье Монжу, но больной не поправлялся. Не умирал, но и не выздоравливал. Лежал худой, бледный, слабый. Грушу в компоте разжевать не мог. Муху назойливую с носа едва сгонял.
Подобное следовало лечить подобным. Плотник Ренье изловил в кустах первого попавшегося татарина и, пригрозив виселицей, приказал вылечить друга. Татарин клялся, что это не он ранил француза, он, дескать, из лука стрелять не умеет, а мирно выращивает сладкие как мед дыньки на бахче, но Рене был неумолим. Помахивая жесткой, волосатой веревкой, он приладил ее на какое-то засохшее дерево. Зловещая Петля закачалась над бритой головой татарина. Видя, что шутки плохи, туземец сдался и рассказал, что на горе есть Священное дерево, в корнях которого спряталась маленькая пещерка, а в этой укромной пещере, по стенам, среди толстых окаменевших тысячелетних корней дерева висит древняя паутина. Эту паутину надобно осторожно снять и дать пожевать юной девственнице. И чтоб девственница ни в коем случае не проглатывала смесь, а сплюнула в серебряный тазик. И это волшебное снадобье осторожно ввести в рану, а обнаженную девственницу положить на всю долгую ночь рядышком с больным. И если наутро она останется девственницей, то лечение следует продолжить, (говорят, что лечение порой до месяца затягивается!) а если нет, то, значит, больной, Слава Аллаху! выздоровел, и нет больше причин для печали, а есть повод заплатить хороший калым за красавицу и устроить большой, жирный татарский сабантуй.
Как пожелали, так и сделали. Юная красавица, быстроглазая Газель, дочь плененного татарина, сбегала на гору, втиснулась в пещерку (тяжелые бедра с трудом раздвигали камни!) и, добыв паутину, принялась жевать. Ее губки быстро, как у овцы, задвигались в разные стороны, нос сморщился от естественной брезгливости, черные глаза затуманились. Газель жевала, как песню пела. В ее жевании был Великий смысл. Жевание медленно переходило в Желание. А желание в уверенность, что она сможет вылечить смертельно раненного французского батыра. Дать ему самое главное, что вообще может дать женщина – любовь и спокойную уверенность в своих силах. И получить взамен то, что ждет каждая женщина.
Жульен спал, когда рану ему осторожно протерли целебным раствором. Прохладное лекарство затопило дышащую жаром рану, огненное отверстие от стрелы, из которого постоянно сочилась, уходила по капле его жизнь. Лекарство принесло облегчение, и Жу-Жу заснул еще крепче.
Ночью он проснулся, ощутив рядом человеческое тело. Жульен испугался, в его помутившейся от болезни голове мелькнул образ давешнего, ужасного монголоида – может, он еще раз хочет убить его? Или это страшный русский Черный Казак, который, говорят, как призрак, бродит по ночам и убивает спящих невинных и беззащитных французов? Ах, зачем он только приплыл в эту полную кошмаров страну… Страну, где царствует вечная деспотия, где большая часть населения бесправные крепостные крестьяне, и нигде нет Свободы и Демократии. Дикую страну, где в несчастных европейцев до сих пор стреляют из лука и не дают покоя даже ночью…
Жу-Жу застонал, заметался на постели, но в то же мгновение ощутил прикосновение того, что перепутать было невозможно. К нему прижимались две тугие обнаженные женские груди! Твердые соски вдавили курчавые волосы на груди, совсем рядом мерцали два огромных любопытных девичьих глаза. Крепкая ладошка нежно погладила его по ноге и вдруг ущипнула за тощие ягодицы. Раздался довольный, озорной смешок, его неумело чмокнули в губы, лизнули горячим, шершавым языком шею. Жульен провел ладонью по всем близким пухлым округлостям и вдруг ощутил, что его уже почти напрочь, навсегда погибший, бездыханный – «месье Жан-Жак» бодро шевельнулся, встрепенулся, дернулся и, вдруг неистово восстав из мертвых, уперся тугой, упрямой, пружинкой прямо в сочную, как дыня, мякоть созревшей девушки…
Утро осветило радостную и донельзя миролюбивую картину – два человеческих существа крепко обнявшись, посапывали на одной подушке, на суровой больничной койке. Процесс лечения закончился явным и окончательным выздоровлением.
Но война не закончилась. Она была рядом, за тонкими стенами полевого лазарета. Ее свирепый гул и мрачный рокот давил в уши. Русские с невероятным упорством и ожесточением обороняли свою плохо укрепленную крепость. С непонятным угрюмым упрямством они продолжали отдавать тысячи своих жизней за этот, в общем-то, никому не нужный кусок сухой, явно непригодной для земледелия суши. Их древние, снятые с парусных фрегатов чугунные пушки не могли сдерживать мощный натиск современных стальных бомбических орудий. Их гладкоствольные ружья с устаревшими кремневыми замками стреляли на дистанцию в два или даже три раза меньшую, чем современные капсюльные нарезные французские и английские штуцера. Они несли огромные потери, но с каждым днем сопротивлялись все яростнее. Это было невозможно понять. Осада Севастополя походила на осаду Трои. Чем-то древним, страшным и необъяснимым веяло от этих непреступных бастионов. Полностью разрушенные днем, они вновь отстраивались за ночь и продолжали огрызаться, отражая атаки пришельцев.
Для Жульена Жуке война закончилась. Получив медаль, простившись с друзьями, он вместе с прекрасной Газель отправился во Францию…
[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 08.02.10 22:42