Проза

Элеонора Киселева

Пеликан

Слыша эти легкие убегающие шаги, ловя в них неясный зов, странное эхо чего-то несбыточного, Илья, пугаясь себя и не узнавая, ощутил внезапный неодолимый порыв догнать, увидеть ее. А длинные худые ноги уже несли его через три, через пять ступенек вниз. Черный плоский чемоданчик в правой руке стремительно взлетал в такт шагам, вспыхивая лаковой спинкой в лучах солнца на лестничных площадках.

Седьмой этаж, пятый, третий. А шаги летели, манили. Последний лестничный пролет. Каблучки невесомо стукнули по разноцветным каменным плитам подъезда, и он увидел ее. Она шагнула, нет, она непостижимо возникла в узком дверном проеме спиной к нему на грани слепящего июльского полдня и холодного сумрака подъезда. Ее платье, пронизанное солнцем, вспыхнуло и — исчезло. Он оцепенел. Девичья кожа светилась. Мелькнула линия чуть впалой щеки, гибкий стебель шеи. Возможно, Илья чем-то выдал себя. Девушка порывисто оглянулась, — его поразила отточенная грация движения, — лица он почти не разглядел, — шагнула на крыльцо. Он почему-то обрадовался, увидев ее простенькое белое платье, волосы цвета меда, несильный загар на обнаженных худых руках.

Нелепые, наспех придуманные слова крутились у него на языке. Еще не произнесенные, они уже оскорбили его чуткие нервы. Но говорить ничего не пришлось. В середине двора стояли березы, усыпленные зноем, в их ветвях суматошно чирикали воробьи, большой неуклюжий пеликан — откуда он здесь? — прохаживался неподалеку от крыльца, со вкусом шлепая оранжевыми лапами по горячему асфальту, а девушки не было. Илья напряженно прислушался, вытер влажный лоб. «Неужели почудилось?..» Ноги его стали слабыми, чужими. Он с трудом добрел до некрашеной скамьи в тени берез, тяжело сел, облокотившись на чемоданчик. Пеликан, путаясь в траве, подошел к нему, хитро посматривая чрезвычайно живыми глазами, постоял, разинув клюв, будто выпрашивая рыбку, не дождавшись подачки, отошел, недовольно булькнув. «Чертовщина какая-то...»

Илья взглянул на часы. Пора было идти в бассейн, где он работал по совместительству спортивным врачом. Он покачал головой. «Нет, явная чертовщина...» Каждый день он видел сколько угодно загорелых цветущих тел, случалось, наслаждался, разглядывая их, но чтобы вот так... В груди его-что-то ворохнулось, жаркой волной прошло по телу, — он представил себе ее с каплями влаги на плечах, выходящую из голубоватой воды бассейна. Но к кому она приходила? Перебрав всех соседей, он не смог соединить ее ни с кем. Выйдя на улицу, он удивился, что снова видит машины, дома, людей, небо. Сел в раскаленный троллейбус и поехал на Парковую, в бассейн, круглое здание под куполом с раздвигающейся крышей.

Время тянулось томительно. Его не развлекли девичьи голоса, плеск воды, вскипающей голубыми бурунами у золотистых плеч. Купанье освежило только на то время, пока он плавал. Как только он натянул джинсы и белую футболку на худое тренированное тело, тоска вновь взяла его за горло. Непонятно стесняла одежда, хотелось дышать всей кожей, ходить босиком по траве, ощутить у висков, у губ, у глаз небо. Вечер еще не наступил, но мягкие сумерки уже сгустились под прозрачным куполом бассейна. Илья медленно побрел по бесконечному вестибюлю к выходу, нехотя толкнул стеклянную вращающуюся дверь, неторопливо вышел, проследив, чтобы дверь не ударила его при обратном движении, и — замер. У выхода стоял знакомый пеликан. Взъерошенные перья его выглядели тусклыми, больными. Илья присел было к птице, но пеликан сердито щелкнул клювом и зашлепал прочь, переставляя лапы так, словно остывший к вечеру асфальт жег ему пятки. Встревоженный Илья пошел за пеликаном, удивляясь, что в многолюдном парке никто не обращает внимания на экзотическую птицу.

Пеликан привел его в лиственничную аллею. Скоро настороженное ухо Ильи поймало сердитый мужской голос, и он тотчас увидел ее. Она в том же простеньком белом платье стояла чуть в стороне от аллеи, у одинокой корявой лиственницы. Голова ее была виновато, покорно наклонена, так что волосы цвета меда затеняли лоб и щеки. Она вся поникла, слушая тощего потрепанного субъекта в бархатных брюках. Взъерошенный пеликан, стоя за его спиной, беззвучно щелкал клювом. Глазки его зло блестели. «Так...» — сказал сам себе Илья. Складка его сухого чистого рта горько изломалась. Он с трудом отвел глаза от осунувшегося лица девушки, от ее тонких, бессильно брошенных на платье рук. Твердо ступая по асфальту поскрипывающими щегольскими туфлями, он прошел мимо, с трудом подавляя гнетущее чувство ненужности своих сильных широких плеч, крепких рук, длинных ног, ловкого худого тела, — словом, всего, что было Ильею во плоти и духе. Мелодии, переполнявшие его с той минуты, как девичий силуэт мелькнул в дверном проеме, тяжело и скорбно умирали в нем.

Он кружил и кружил по парку, ложился на траву, зарывался лицом в листья плакучей ивы у старой скамьи над рекой, долго сидел в темноте на обрыве, смотрел на мерцающую воду. Ночной ветер гладил его щеки, прямые, не слишком густые волосы, приникал, как в поцелуе, к горячему лбу. Илья виновато, покорно принимал его ласку. «Кто она?..» — мучительно думал он. «И кто ей этот, потрепанный?.. И что такое — пеликан?» Ни на один из вопросов он не мог найти сколько-нибудь вразумительного ответа.

Он думал, что ночь будет скомкана, но уснул сразу и глубоко. Птичий гомон разбудил его на рассвете. Воробьи, чижи, щеглы во всю силу свистели и щелкали. Илья блаженно потянулся, вспоминая, как пустяк, свое вчерашнее кружение по парку, усмехнулся, вскочил, к своему удовольствию сразу попав ногами в тапки, — он не выносил прикосновения к холодному полу сразу после теплого сна, — подошел к окну, набирая всей грудью утреннюю свежесть, и едва не задохнулся. На макушке березы прямо под окном сидел давешний пеликан. Он забавно разевал свой страшный клюв, как пес, любовно хватающий хозяина раскрытой пастью, а вокруг, отчаянно гомоня, кружил птичий хоровод. «Меня будишь, старикан?» — ехидно подумал Илья, собираясь беззвучно отступить от окна, но в этом не было надобности. Пеликан распахнул белые крылья, снимаясь с ветки, и перелетел на односкатную крышу бетонного гаража, серой глыбой торчащего среди берез на краю двора. И в тот же миг Илья увидел две маленькие руки, нашаривающие за что бы уцепиться на крыше. Потом появилась встрепанная голова, и на крышу выбралась она, его знакомая незнакомка. В клетчатой рубашке, в старых джинсах, подвернутых до колен, в детских кедах, она показалась ему совсем родной. Он более, чем до половины высунулся из окна. Кружилась голова, небо было у висков, у губ, у глаз. Возникло ощущение, что вот-вот его руки и плечи, — или ее, стоящей на самом краю крыши, — пробрызнут перьями, и он взлетит. Или она?.. Илья вцепился в подоконник, под ложечкой у него внезапно похолодело. Измеряя взглядом высоту гаража, он невольно подумал, с тревогой отмахиваясь от этой мысли: а вдруг... оступится... Он приготовился окликнуть ее, чтобы остеречь, но не решился. Раскинув руки, как крылья, она шла по самому краешку крыши. Илья, не замечая, сам просиял, увидев ее светлое, запрокинутое к небу лицо. Пеликан, глядя на нее, смеялся, как диковинный пес.

Илья взглянул на свою крепкую сухощавую руку, отчетливо представил в своей ладони ее хрупкие пальцы, безотчетно возликовал было, но тотчас ощутил наползающий страх вновь увидеть девушку поникшей, осунувшейся рядом с тем, потрепанным. «Чер-рт...»

Она тем временем собралась спускаться. Наклонилась над краем, долго смотрела вниз. С опаской опустила одну ногу, нашаривая опору, не нашла. Снова села на краю крыши, высматривая спуск. Все засмеялось в Илье. «Но где же пеликан?..» — спохватился он. Птицы не было. Илья озадаченно потер колючий подбородок, впрыгнул в джинсы и туфли и на ходу натягивая футболку, помчался вниз. По дороге нажал кнопку лифта, но опередил кабину. Лифт громыхал где-то наверху, когда он выскочил на крыльцо. Девушка уже стояла на шатком столбике у угла гаража. Илья широким спортивным махом ринулся подхватить ее, но она успела спрыгнуть сама. Он близко-близко увидел ее глаза, и свое отражение в них, и... ее, отраженную в своих. Невольно поднял руки, нет-нет, только снять пушинку, запутавшуюся в волосах цвета меда. Но она попятилась, повернулась и мгновенно исчезла за углом гаража., оставив у него чувство потери и радости.

В этот день он странным образом забыл себя — видел небо, птиц, деревья, разноцветные тени на траве и асфальте. Забыл себя и все-таки блаженно ощущал каждый свой шаг, движение, вздох. Все в нем сделалось чутким, живым, бережным. Он терпеливо ждал вечера, чтобы найти ее в парке, во дворе, где угодно и с кем угодно. Он знал, они взглянут в глаза друг другу, и все решится.

Едва начало смеркаться, он поспешил в парк. Она и «тот» стояли на прежнем месте, у корявой листвинницы, росшей чуть в стороне от аллеи. Илья прошел совсем близко, едва не толкнув «его» плечом. Ему хотелось, громко стуча подошвами, вклиниться меж ними, дать ей какой-то добрый знак, чтобы она забыла свою виноватую покорность, чтоб ожило чуткое лицо. По дереву, стуча коготками, скользила вверх-вниз юркая ящерица, затаивалась в развилках ветвей и вновь продолжала бег. Серые девичьи глаза синели, взглядывая на проворное существо, и гасли, как только обращались к собеседнику. Пеликан тускло горбился у ее ног. «Пеликан... Ах, этот пеликан... Но она — замужем?..» Что-то оскорбительное чудилось Илье в этом. Она, как птица, должна быть одна. Или, во всяком случае, не с «этим». Он остро почувствовал себя обездоленным. «Замужем... Ну и что? Разве осквернена? Да». — непреклонно заявил себе, отсекая все пути, но тотчас понял, что это не так, просто совершилась какая-то чудовищная несправедливость, и сам он примет грех, если отступится. «А, может, это никакой не муж? Но тогда кто?..» Он догадывался: она не была покорной, она была незащищенной в своей хрупкости и... совершенстве. Возможно, она только себя винила в раздраженности своего собеседника, во всех его неурядицах. Илья еще раз взглянул на ее лицо. Оно было серым, озябшим. «Боже мой...» Он сцепил зубы и пошел прочь.

Ночью не мог уснуть. Пил воду, пытался читать, слушал Баха. Решил, что искать ее больше не будет. А если случайно встретит, пройдет мимо, не взглянув. Бессонница привела его в ночной парк, на старую скамью у плакучей ивы над рекой. Неслышно, словно лунный свет, подошла она в том же простеньком белом платье, мягко струящемся от угловатых плеч к коленям. Он даже не удивился. Жалобным взглядом попросил: «Не надо, пройди мимо...» Она не прошла мимо. Взглянула, опустила ресницы, словно что-то преодолевая в себе, села на скамью рядом. Лицо ее источало свет. У Ильи закружилась голова. Небо снова было с ним, у его губ, у висков, у глаз. Мягкая, чуть виноватая улыбка тронула ее губы. Пеликан, появившийся невесть откуда, смирно-смирно положил ей на колени голову. Она принялась гладить его, как котенка. Илья вдруг понял, того, что в ней, не развеять, не замутить, не сломать. Он почувствовал себя так, будто ее висок в мимолетной ласке, роднящей иногда глубже, чем часы бесед, коснулся его плеча. Но тотчас кто-то словно прошептал ему на ухо: «Но ты ведь ее совсем не знаешь...» Пеликан вздрогнул. Она тоже. И они, девушка и птица, мгновенно отступили в темноту, в тишину, в ночь. Ни звука, ни шороха не уловил он, как ни вслушивался. Он долго ждал их, но они не вернулись.

— Что с вами?.. — обеспокоенно спросила его наутро главврач Анна Федоровна, сутулая веселая старуха с полным ртом золотых зубов.

— Жара... — неопределенно пробормотал он, собираясь хмуро пройти дальше.

— Голубчик, — тотчас попросила она, уютно засунув руки в оттянутые карманы просторного халата. — У меня совещание вечером, примите сегодня моих, голубчик. — Она не прибавила, как обычно: потом сочтемся, — и он пришел в бешенство еще и по этому поводу.

Она полюбовалась произведенной ею и молчаливо проглоченной им бурей и сказала с лукавой лаской:

— Выручите уж, голубчик, как-нибудь сочтемся. «Ну вот и все...» — сказал он себе, обреченно прощаясь с лиственничной аллеей, с плакучей ивой над рекой. Сегодня, а, возможно, и никогда больше он не увидит ни пеликана, ни девушку. «Как, интересно, ее зовут?» Сегодня он, вместо этой цветущей старухи с золотыми зубами, будет выстукивать ее пациентов. «Ну что же... Может, все и к лучшему...»

Вечером, уже принимая сверхурочных пациентов, он почувствовал смутное, с каждой минутой нарастающее беспокойство. Рука его сама вытащила из стопки амбулаторных карточек одну, пухлую, с подклеенными страницами. Он увидел в правом верхнем углу латинские закорючки, понятные только врачам, знак беды. Они призывали к предельной осторожности и вниманию. Сердце...

— Так... — сказал он, с недоброй пристальностью изучая сидящую напротив ухоженную медсестру. Она, порозовев, вопросительно приподняла ниточки бровей. — Пригласите Никитину, — сказал он, едва удерживаясь от грубости. — Никитина! — крикнула в сторону коридора медсестра, даже не потрудившись встать. И после паузы, Илье: — Она так часто, запишется, а потом не придет, значит, полегчало.

— Она... из себя... какая? — не выдержал Илья. — Черная, худющая. «Не она... А вдруг?» Илья еше раз перелистал карточку. Тревога его усилилась. Прием он закончил в одиннадцатом часу, вызвав настойчивую воркотню нянечек. Вышел из подъезда, закурил, раздумывая, куда двинуться: домой или к кому-то из приятелей-холостяков и увидел пеликана, независимо шествующего по середине мостовой. Увидев Илью, он поднялся в воздух. Илья, закинув голову, побежал за ним в парк, далеко выбрасывая худые длинные ноги. Промчался в густеющей тьме мимо бассейна, фонтанов, спящей карусели, с острой собранностью врача перебирая в мыслях содержимое чемоданчика: «Халат, фонендоскоп, аптечка, шприц.» Ему казалось, что он уже видит серое, запрокинутое лицо девушки, слышит, как трудно сражается с болью хрупкий живой комочек в ее груди. «Только бы успеть!»

Вдруг он замедлил бег. Пошел. Шаги его делались тише и тише. В ночи горел костер. В его красноватом нервозном свете стоял пеликан. Рядом с ним, опершись на руку, сидела на траве девушка. Отдыхающее задумчивое лицо не делали тревожным даже блики пламени, бросающие на него прозрачные подвижные тени. Девушка взглянула на него. И он смотрел на нее. И невозможно им было оторвать взгляда друг от друга.

«Но ночью?.. Одна?.. Здесь?..» Огонь на смоляных сучочках дышал, бормотал, колебался.

Прохлада ночи и тепло костра смешались, перепутались, волновали... Перья пеликана казались золотыми в свете костра. Ее лицо тоже.

«Боже мой... Что же делать?..» Пеликан взъерошился, щелкнул клювом. Она вскочила, словно этот звук был сигналом опасности, и они, она и птица, нисколько не медля, шагнули к обрыву. Прошуршит осыпь, и все, это конец! — понял он и тоже вскочил, и взмолился беззвучно: «Прости! Не уходи! Или нет, уходи, если хочешь. Но если хочешь, останься!»

Пеликан оглянулся на него. Она тоже. «Останься!..» Она не ушла. И пеликан тоже.Она смотрела на Илью. И он смотрел на нее. И невозможно им было оторвать взгляда друг от друга. Пеликан шумно встряхнулся и блаженно сложил к их ногам свои огромные белые крылья.

[На первую страницу (Home page)]                   [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 05.12.04 11:59