Марио Торнелло

Ангел в Париже

От знаменитой парижской площади Пигаль убегает вверх кривая улочка. Это «рю Лепик», которая ведет к Монмартру, артистическому кварталу, где вместе уживаются музыка, литература и живопись.

На площади Дю Тертр собираются непризнанные художники, ищущие славы, которые прижились со своими рисунками и мольбертами среди чахлых деревцев ее небольшого пространства.

Бар «О Пише дю Тертр» – одно из мест встреч этих неудачников, жаждущих человеческого тепла, а зимой также и физического, где перед стаканом абсента, кажется, исчезают все жизненные тревоги, знакомые тем, кто борется за выживание на том самом месте, где иные артисты стали основоположниками течения «импрессионизм».

Наполненный дымом бар завешен рисунками художников, которые таким образом оплачивают хозяину свой длинный открытый счет. Недостатка в картинах нет, и, подняв голову кверху, можно увидеть работы, подвешенные даже к потолку, повернутые вниз и закрепленные на крюках.

Многие артисты, как Мане, Сера, Моне, Тулуз-Лотрек, Ван Гог, Гоген, Матисс и их подражатель Утрилло, провели часть жизни в этом квартале, привлеченные его особым очарованием, где многочисленные художественные галереи источают запах лака и скипидара благодаря выставленным работам.

Короткая улица Норвэн, вошедшая в историю, украшена в отдалении величественными белыми куполами церкви Сакре-Кер. Нет художника, который бы не остался заворожен ею и не нарисовал бы ее.

Идущая параллельно улица Рустик приютила в своих мансардах нищих художников, живущих богемной жизнью среди экстаза и отчаяния, бунтующего идеализма и человеческих страданий. По вечерам рассеянный свет ее фонарей, поднимаясь наверх, струится в окна мастерских мерцанием сумерек.

Старые букинистические магазины, втиснутые в узкие переулки, предлагают графические редкости – гравюры и тома, – которые, несмотря на высокие цены, имеют оживленный сбыт, и знатоки из разных стран мира часами копаются здесь в поисках редкостей, которые ускользнули от внимания других.

Поблизости находятся рестораны «Л’Апен Ажиль», «Мулен де ла Галлетт» и «Мулен Руж», оставившие в истории искусства воспоминания о пороках и добродетелях их посетителей, о безудержных кутежах и невообразимых человеческих судьбах, прожитых среди непрекращающихся споров о ценностях искусства.

Но эта оживленная артистическая жизнь почти совсем исчезла. На смену ей пришла другая, с менее глубокими ценностями, а потому более поверхностная, которая видит для себя единственную перспективу в экономическом доходе, используя наплыв туристов.

Нет больше Модильяни, окруженного женщинами, среди которых была и русская поэтесса Анна Ахматова, запечатленная обнаженной на запоминающихся рисунках. Не опрокидывает он больше абсент и не шокирует публику в элегических поисках внутренней поэзии. Нет больше Де Кирико, который из-за своей воинствующей самонадеянности получал тумаки от легко приходившего в раздражение Пикассо.

Настало время иных людей, наложивших на квартал свой отпечаток.

50-е годы Монмартра, если не считать Бернара Бюффе, не остались в истории искусства. Они не были отмечены плодотворностью изобразительной мысли, и потому сегодня этот квартал кажется потухшим.

Художники рассеялись среди старых зданий Монпарнасса, на стенах которых и теперь еще виднеются рекламные надписи XIX века, между бульварами Сен-Мишель и Распаль, между кафе «Ла Куполь» и «Прокоп», где Сартр и Симона де Бовуар, Преве и Греко, окруженные интеллектуалами 50-х годов, положили основы литературного движения «экзистенциализм».

Кафе «Прокоп», где в конце XVIII века родилось мороженое благодаря гениальности палермитанина Прокопио Дей Кольтелли, и сегодня остается местом встреч интеллектуалов многих стран мира, а также своеобразным культурным центром. В нем, как и в кафе «Ла Куполь», и в «Ротонде», Модильяни и другие художники 20-х годов рисовали портреты скучающих буржуа в надежде заработать на жизнь.

О славе этих личностей мечтал в начале 50-х годов молодой сицилийский художник Плачидо Марино, привлеченный такими громкими именами. Но он захотел обосноваться на «Холме мучеников», как переводится имя Монмартр, из-за его особенного очарования и той вековой истории, которая прошла здесь от Жоржа Мишеля до Коро, от Жерико до пионера фотографии Луиса Дагерра, от Берлиоза до Шопена, от Франца Листа до Эжена Сю, автора популярного романа «Парижские тайны», вплоть до Сюзанны Валадон, матери художника Мориса Утрилло.

Сняв одну из мансард под крышами улицы Рустик, Плачидо поселился в ней, не имея каких-либо ясных идей. Сперва ему нужно было привести в порядок мысли, в то время как он открывал для себя квартал и его обитателей.

Больше месяца он провел один, сравнивая собственные художественные замыслы с тем, что мог видеть в галереях. Плачидо хотел найти подтверждение своим исканиям среди работ многих неизвестных художников, стараясь успокоить первоначальное уныние.

Карман его был полным благодаря подаркам поверивших в него друзей и родственников, и, таким образом, обосновавшись на новом месте, учитывая наступившую весну, он потратил время на то, чтобы внимательно понаблюдать за населявшими квартал людьми и одновременно взвесить предполагаемые возможности своего здесь утверждения.

Однажды вечером в баре «О Пише дю Тертр» он отразился в глазах Анжелы Парайзо, красивой португальской девушки с копной кудрявых волос и смуглым лицом.

Понадобилось всего несколько слов, чтобы заглянуть в душу другого, и они поняли, что искали друг друга, не догадываясь об этом. Анжелу, утонченную, хрупкую, гордую, как роза на стебле, отличали природная элегантность и врожденное чувство покровительства. Плачидо – высокий, энергичный – был обуреваем нетерпением породистого жеребца, которое, однако, смягчалось его спокойной внешностью, скрывавшей внутреннюю ранимость.

Достаточно было одного вечера, полного взаимных откровений, и их души обнажились в очищающей исповеди.

Они притянулись друг к другу, как гвоздь к магниту, и затем их ожидали дни, направленные к открытию себя самих, охваченных жаждой жизни. Соединив вместе скудные заработки, они объединили и свои судьбы: Плачидо – в поисках своего лоскутка известности, а Анжела – стучась в двери Домов моды на Монпарнассе, желая демонстрировать модели одежды.

На площади Дю Тертр рассеянные туристы иногда останавливались, заинтересованные, перед мольбертами художников, и редкая проданная работа позволяла автору горячую еду и стакан аниса, растворенного в большом количестве воды, который оживлял дух и стимулировал творческое воображение. Во всяком случае, так считалось.

В мансарде двух влюбленных зимой царил холод, поэтому иногда им случалось укладываться в одежде под единственными двумя одеялами, которые у них были. Включенная электрическая печка помогала поддерживать немного тепла в их гнезде, где они часто засыпали, обнявшись и пытаясь согреть друг друга, в то время как фонари снизу струили в скромную комнату сияние, подобное первозданной заре, которая облекла землю при ее возникновении. Летом же из их кровати в темноте они нередко могли наслаждаться нежной улыбкой луны, которая служила утешением их бедности.

Плачидо, твердо веря в собственный талант художника, продолжал предлагать торговцам искусством на Монмартре свои картины, которые, не входя в конкуренцию с низко коммерческой продукцией, имели все возможности, чтобы утвердиться. Он находился в упадке духа, присутствуя, не веря своим глазам, на одном невероятном происшествии. Его земляк, как и он, художник в поисках известности, случайно нарисовал лицо ребенка, нежнейшее, по правде говоря, и это неожиданно распахнуло для него двери рынка Монмартра. Заказы посыпались на него дождем, и ему с успехом стали подражать другие художники. Плачидо это опечалило и, хотя его подталкивали заняться тем же самым, не захотел опускаться до подобной живописи в виде «парижского сувенира». Расстроенный, он продолжал упрямо идти по пути своего вдохновения, на котором строились его сюжеты. По временам его охватывали приступы отчаяния, и он готов был бросить живопись, хотя понимал, что его ожидают упреки тех, кто верил в него. Удержавшись от искушения, он не захотел обесценивать свое искусство даже под давлением все более проявляющейся нищеты, а продолжал идти вперед со своим не услышанным артистическим голосом.

Плачидо с упоением рисовал свои залитые солнцем далекие края, увиденные в ностальгическом гимне воспоминаний, природу, которая его вскормила, воспевая дюны знойного песка на берегу величественного моря, украшенного карликовыми смоковницами с медовыми плодами и благоухающим дроком, которые в тоскливые дни стремились успокоить его грусть.

Но жизнь в скудости, полная экономических трудностей и постоянного отказа галерей купить его работы, вскоре привела к тому, что они с Анжелой начали на заре вместе с другими художниками посещать торговые рынки «Лез Алльс». Подбирая с земли остатки овощей, они затем готовили горячий суп, который ели, вспоминая воскресные обеды в радушной атмосфере своих семей.

Иллюстрация Марио Розати

Тем не менее Анжелу привлекал этот артист, некоторые диалектальные выражения которого настолько напоминали ей слова ее родного языка, что она угадывала смысл, и это еще больше привязывало ее к его строптивой, готовой к горькой самоиронии личности. Анжела чувствовала по отношению к Плачидо вибрации души, никогда прежде не испытанные, и, влюбляясь все сильнее, понимала, что должна окружить его своим вниманием, поскольку в художнике обозначились первые признаки заболевания, увеличивавшегося из-за его душевных терзаний.

В состоянии безудержной эйфории Плачидо рисовал целые дни напролет то свои далекие края, то обнаженные фигуры Анжелы, а затем неожиданно наступали дни, полные тоски самоанализа, когда он умолкал, охваченный апатией, и его руку не сопровождала творческая мысль.

В течение нескольких лет, среди перепадов настроения и внутренних страданий, физическое состояние Плачидо подошло к истощению жизненных сил, сопровождавшемуся некоторым умственным помутнением.

Но однажды утром Анжеле стало ясно ее земное предназначение. Едва пробудившись от глубокого сна, усеянного туманными вещими образами, которые она посчитала роковыми, она заметила у себя на спине, на уровне лопаток, два хрящевидных нароста, смутно напоминавших крылья. Удивленная и заинтересованная, она рывком вскочила с кровати и устремилась к кусочку зеркала на стене, где ее лицо осветилось лучезарной улыбкой, поскольку Анжела обнаружила нечто такое, что ей ясно указывало долгожданное повышение в ранг херувима.

Она была так счастлива, что не удержалась и разбудила Плачидо, который, еще находясь в объятиях Морфея, с потухшим взглядом, почти совсем не заинтересовался этой поразительной новостью, выходившей за рамки воображения.

Естественно, Монмартр был потрясен и, казалось, встряхнулся от своего оцепенения. Скептики, недостатка в которых не было, встречая Анжелу на улице, протягивали руки, чтобы потрогать эти отчетливо обозначившиеся крылья, а затем, покачав головой и считая ее обманщицей, удалялись, в то время как она, гордая и взволнованная, почти паря в воздухе, проходила по кварталу.

Кое-кто даже поинтересовался у нее, не была ли она нанята для рекламной кампании. У нее взяли интервью для журнала «Пари-Матч», но Анжела не захотела раскрыть ни сути своей земной миссии, ни происхождения крыльев. Рассказала только о полученном великом даре.

Случай был, конечно, поразительный. Ангела или что-то в этом роде не только на Монмартре, но и во всем мире никогда не видели и представить себе не могли. Ее белые, ласковые крылья, напоминавшие крылья величественной орлицы или ангелов с картин эпохи Возрождения, наделали много шума. Даже иностранная печать заинтересовалась этим событием, которое, однако, преодолев новизну случившегося, довольно быстро было забыто и вошло в рутину квартала, а Анжела прижилась в полной гармонии с типичными причудами Монмартра.

У Плачидо же в это время начали проявляться симптомы тяжелой болезни, которая день ото дня съедала его жизненные силы. Однако он твердо отказался лечь в больницу, желая только одного: чтобы рядом с ним был его ангел-хранитель, как он обычно называл Анжелу, в успокоение грустных дней, которые ему предстояли.

Он умер на заре бледного осеннего утра после того, как попросил поцеловать руку своего херувима.

В свечении фонарей улицы Рустик произошла кончина.

К боли этой потери, выстраданной в молчании, Анжела Парайзо присоединила заключение своей земной миссии. Сосредоточенная в размышлении, она неожиданно услышала за окном хлопанье крыльев. Два легких голубя уселись на веревку для белья и замерли неподвижно, заглядывая внутрь комнаты, как будто желая отнести останки Плачидо на своих крыльях.

В этой нищенской комнате окончилась жизнь артиста, отданная на растерзание жестокой судьбе.

Семь друзей, священник и Анжела проводили его к последнему пристанищу в окрестностях кладбища для животных.

Под моросящим дождем короткий религиозный обряд завершил печальные похороны.

В конце друзья, попрощавшись с Анжелой, вернулись к своим ежедневным заботам.

На вырытой в лугу скромной могиле остались только три гвоздики и окаменевшая Анжела, закрывшаяся, как куколка, в свои крылья.

Перевела с итальянского Ирина Баранчеева


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел "Италия"]
Дата обновления информации (Modify date): 31.08.2008 17:31:45