Иван Динков

Поэты Болгарии

Стихи

* * *
Безучастны к живым,
безразличны к мёртвым -
властители болгарские;
затеплятся избы
в голодных полях
выдуманными огоньками;
и жестоко, и больно
в насквозь непроглядном
духовном безлесье
превозмогает народ наш
все тяготы бед
на крыльях песен.

От лотоса к лотосу
найдёт ли брод…
На голову выше жизни
каждый народ.

* * *
У поэта нет принципов.
У поэта есть нервы.
На закате провинция:
будто жизнь древней эры.
Крадены, перекуплены
и оплачены снова
у колодцев сопят насуплены
и быки, и коровы.
И послушав болото в пол-уха,
оба глаза - в речную волну,
исстрадавшиеся утки
цитируют тишину.
У поэта нет принципов.
У поэта есть нервы.
На восходе провинция:
как мечта новой эры.

* * *
Великий даже в малых жестах,
в тетрадке осени, смотри,
сентябрь напишет много текстов
о зрелости любви;
в его латинском небе - без грачей -
попарно аисты летают,
от неба лишь узнав - не от врачей,
что не от смерти умирают;
и стих средь моря словно повторится:
с улыбкой - безо всяких укоризн -
плодов тяжелых я готов проститься
с тобой, незабываемая жизнь.

* * *
И всё это - сквозь комья глины ржавой,
и всё это - сквозь траурные звуки:
«Послушай, пожелай им много здраве
и попроси не длить разлуки»;
и всё это - от воробьев убогих,
оборвышей в ряду роскошных веток:
«Послушайте, подвиньтесь, хоть немного,
чтоб света белого не застить человеку»;
и нет конца всех мёртвых вереницам,
и нет конца последнему прости,
в безумстве муравьи ползут по лицам,-
болгарских мук оскорблены пути.

* * *
Меж текстов, мною ненаписанных,
найдётся что-то из написанных,
и в них предчувствие святое -
в стихах есть сердце золотое.

Больные чайки над пучинами
о прошлом времени кручинились,
крича, что только ранам ровня -
плоды несобранного полдня.

А там, за сумрачными холмами,
под ослепительными молниями,
каштаны в куцых сарафанах,
как женщины, зализывали раны.

Едва заметная во облацех,
луна заснет случайным образом,
но вспомнится во сне кошмарном
свиданье с облаком коварным.

Давай обнимемся по случаю,
средь комнаты поверим в лучшее,
с любовью нашей, тяжкой, бедной,
последний шанс - уйти легендой.

* * *
В саду с бессчётными каштанами
скамейки на дорогах,
осенние стихи пространные
чернели в некрологах.

В горячечном кругу сознания
и прочего богатства
дымились все мои восстания
за равенство и братство.

Вслед за другими героинями
из лучших старых фильмов
ты исправляла гильотинами
простой сюжет фамильный.

Пожарищем - без основания,
но тихим эхом - прежде,
там развевались как название
роскошные твои одежды.

Дождь шел все теми же дорогами -
скамейки в гуще мрака, -
написанными некрологами
по нам обоим плакал.

ДИАЛОГ
По своей умирайте воле,
не прошляпьте такой лафы!
С болью в сердце или без боли!
Со строфою и без строфы!
Умирайте красиво, браво
или жалко и без затей!
В ожидании ливня славы!
Не помыслив даже о ней!
А пока не настало время,
нужно жить, будто скоро старт!
Не придумывать теоремы!
Не азартно!
Гася азарт!
Ведь поэта предназначенье
в силу тайных первопричин
черпать мудрость и вдохновенье
лишь из жизнь, её пучин.
Оставайтесь же неподкупны!
Не отчаивайтесь!
«Мерси»
раболепное свяжет губы,
этой скверны не отскрести.
Так сгорайте!
И юных песен
не чурайтесь, читайте вслух
строки «тёмные» поднебесья -
прошлых гениев горний дух!
И в конце концов успокойтесь,
попрощавшись со всем подряд.
Существуют стихи и совесть,
и другой невозможен ад!

ЛИРИКА
Ты ли это, Иван? Да вырви
пальцы прочь, но играй, не ври!
По дорогам дальним и книгам
снова дни свои собери.
Разбушуемся не по-женски,
грустно будет ещё, смотри.
Но зачем же по-деревенски
одурачивать и хитрить?
Песни юности, вы мне снитесь,
об отчизне шумя большой:
поздно вечером - словно ситец,
рано утром - совсем как шёлк.
Страшно? Это ещё не страшно.
Ода в скорбь превратится вновь.
Это памяти патронташи,
смертью полные до краёв.
Всё уже - до последней точки…
Неминуемый высший сбор…
Умер Димчо - и словно прочерк,
поперхнулся ангельский хор…
Ты ли это, Иван? Да вырви
пальцы тёмные, но играй!
По дорогам дальним и книгам
дни свои опять собирай.
Это слабость - искать предлога,
чтоб в стихах надрывать сердца.
Жизнь - всего лишь ткань перевода
всем известного образца.

ПЕЙЗАЖ

В сетях - или от бури мёртвая -
сгорает рыба - и приливом
идёт волна вдоль перевёрнутых
на спину лодок в кровь залива.
Картина эта без метафоры,
без словаря - садятся храбро
на мрежу чайки, ярче сахара, -
крылатые цыгане - табор.
И никакого корабельного
следа вскипающего - снова
жизнь зарождается отдельно -
как и писательское слово.

* * *
Пред осенью день
и лет колоннада
за мною, как тень
вдоль тучного сада.

На этом пути
земного забвенья
ответ бы найти,
что значит цветенье.

Трагический ум
всю жизнь поневоле
хранит наобум
в печальном альбоме.

И всё-таки вмиг
в черешневой чаще
прикусит язык,
тебя повстречавши.

И я не готов,
чтоб ты уходила
из жизни, стихов
и дальше, чем было.

* * *
Пропавший в речи, с высоты
сознанья славы и зиянья,
средь пустоты и нищеты
я озаряюсь в содроганьях.

А город, обступивший в круг, –
разломанных игрушек свалка,
или полуразъятый труп,
и мы пред ним малы и жалки.

Жестоких слов уже сполна,
но нам они укажут точно,
что лишь одна любовь, одна
под небесами непорочна.

И в тяжкий час, желанный час
неведомая прежде сила
нечаянно прорвётся в нас,
и это будет словно милость.

Тогда давай найдём цветы
печальной или хворой вишни
и мира в них сотрём черты,
и каждый вдох не будет лишним.

* * *
Безумия мои – извне,
и, стало быть, внутри простёрты,
в супружеском тяжёлом сне
я, может быть, и, правда, мёртвый.

Неясных мыслей маята
бывает часто неудобной,
но спазм любви всегда, всегда
нас делает вдвойне свободным.

Исчезни же среди дерев
и возвратись ко мне с черешней,
чтоб понял просьб твоих напев,
когда ты наперёд безгрешна.

Под вечным куполом небес,
тяжелокупном и овальном,
из жизни, из её чудес
жизнь – это то, что так печально.

Ну что же, даже без плодов
ты возвратись ко мне спокойно
в наш трудный час, без лишних слов,
или когда того достойны.

ИСПОВЕДЬ
Всё эта честность, честность, честность!
А слава, как и прежде, – неизвестность!
И всё с одною неотвязной мыслью:
я чашу жизни завещаю чистой!
За что мне гибель? Неужели снова
смерть принимает очертанье слова?

В сетях зелёных, вещных и безбрежных,
змея и ёж сразятся неизбежно:
и без следа решительно истает
всё то, что ёж счастливо приручает.
Я воскресаю? Неужели снова
я возвращусь к убийственному слову?

Да если б рук своих лишился вовсе
и брёл потом, без памяти и злости,
по этим травам, этим маргариткам,
раздетый и свободный от петита –
я б радовался малости великой,
в исходной точке, начисто забытой!

Будь проклята стихов моих боязнь!
Я разорвал с моим народом связь!

ЛЮБОВЬ
Пью.
Разражаюсь стихами.
Хуже не надо.
Каждый порок – души просвещение.
Вот, готов поделиться:
смотрят на запад
зимние любовные стихотворения.
Что ты ни скажешь, будет излишне нескромным.
Эпос – целебный родник возле Бисерча.
Долгое рабство –
в горле больном и тёмном
вдруг разродится словесными искрами.
Страшно – дорогу туда вспоминать не станут.
Эта дорога – вечное наше влечение.
Летние грозы
в гривах чужих каштанов
косят
проседи наши
до исступления.
Боже, прости нас –
наш Господи,
в сердце.
Бисерча – всё, что любил и что минуло.
Ласточка в небе восславит усердно,
мы отзовёмся –
мы ведь невинны!

* * *

И снова осень – и опять печаль
по вишням и по птичьим сонатинам;
весь божий мир – как мокрый сеновал,
растрёпанный домашнею скотиной.
Шибает виноградная мезга,
вино бурлит невыносимо нагло;
уже себя возможно убеждать,
что от долгов бежать не надо.
Надежда есть – что сыщем сеновал,
где грубая домашняя скотина
сжуёт и нашу вечную печаль
по вишням и по птичьим сонатинам.

[На первую страницу (Home page)] [В раздел "Болгария"]
Дата обновления информации (Modify date): 17.07.2008 11:28:08