Польская литература

Веслав Станислав Цесельский

Слупский литературный альбом

Слупский след

У слупской литературной среды была своя пора расцвета и пора молчания. Самым большим авторитетом в этой, нарождающейся в Слупске среде, пользовался поэт Чеслав Курята, проживающий в Кошалине, который был председателем объединенного отдела Союза Писателей Польши. Говоря о добрых временах литературной среды, необходимо вспомнить о переломе семидесятых и восьмидесятых годов, когда в Слупске творили: Марта Алухна-Эмэлянов, Анатолий Юрень, Лешек Бакула, Станислав Мисаковский, Збигнев Зелонка и Зигмунд Флис. Уже обозначилась индивидуальность Анджея Турчиньского, дали о себе знать Януш Адам Коберский, Ежи Домброва-Янушевский, Веслав Цесельский, Вольдемар Мыстковский и Мирослав Косьценьский. Так же появился слупский отдел СПП. Конечно, военное положение было чёрной дырой для многих творческих обществ. Такая же ситуация была и в Слупске. И хотя первые шаги сделали такие поэты как Ежи Фрыцковский, Здислав Джевецкий и Анджей Жок, однако с документированием творчества были большие сложности.

В 1989 году появилась серия поэтических томиков, словно первый вздох нового времени. Однако настоящего возрождения и расцвета творческой среды надо было ожидать в конце девяностых годов, на так называемом, переломе столетий. Для литературной среды, это было знаменательное время. Слупские литераторы начали издавать Литературный Альбом «СЛЕД» («Slad»), который стал собирать вокруг себя писателей, независимо от принадлежности к союзам. Один из номеров был посвящён уже ушедшим из этой жизни литераторам, другой – представителям литературной среды, начиная от старейшины в слупской литературе Анны Лайминг до авторов, написавших по одной книге.

Обложка Слупского литературного альбома

Важным элементом интеграции творческой среды были ежемесячные встречи, на которых были представлены такие авторы как: Ричард Курыльчик, Ежи Домброва-Янушевский, Ян Товарницкий, Вацлав Поморский, Збигнев Кивка, Мирослав Косьценьскй, Веслав Станислав Цесельский, Иоланта Нитковска-Вэнглаж. В рамках Библиотеки «Следа» вышли очередные поэтические книги – 14 дебютов, в том числе таких авторов как Даниел Одийя, Катажина Бжуска и поэтессы Элеоноры Крочиньской. С этой средой отождествляет себя и Бартош Мушиньский. Конечно, автора, помимо принадлежности к определенной среде, можно распознать по его произведениям, его книгам и участию в признанных литературных конкурсах. Необходимо так же подчеркнуть, что книги, изданные нашими писателями – это на самом деле, значительная составляющая часть библиотеки.

Каждая среда оценивается по признаку «здесь и сейчас» и по тому, что отличает её в данный момент. Поэтому хочу представить в подробностях несколько индивидуумов, поделиться своим восхищением, связанным с слупским обществом. Но пред тем как перейти к представлению конкретных авторов, я хочу в первую очередь поделиться с вами своими, как мне кажется, важными мыслями.

Я часто размышляю над тем, в какой кондиции должна находиться творческая личность во время её борьбы с литературным материалом.

В молодости, моей пассией был краковский авангард времён модернизма. Потом часто я сам участвовал в дискуссиях с творческой средой из Кельц, Варшавы, Познани. Однако я сам живу в Слупске, где занимаюсь творчеством более 20 лет и думаю, что со временем дозреваешь до определённого обобщённого анализа.

Часто в своём творчестве я уделял большое внимание универсальности, забывая о том, что окружающее – это мой мир, моя провинция, или, иначе говоря, моя Варшава, мой Краков.

Моим профессором был выдающийся поэт и писатель Лешек Бакула, и именно он большое внимание уделял своим корням, подчёркивал, что родом он из Остролэнки. В своей трилогии он, конечно, писал о тех сторонах: «Czerwony…Biaіy…Czarny Bуr» («Красный… Белый… Чёрный Бор…»). Дебютный томик назывался «Leluje» («Лэлуйе»), а следующий «Wydmuchrzyca» (Выдмухжица), связанный с приморским пейзажем, ибо поэт жил в Устке. Другой томик стихов «Kontrapunkt» («Контрапункт»), описывает поэтические картины долины Нарви, вплоть до портовых сирен.

Провинция является только способом соотношения с действительностью, и это абсолютно не значит, что она существует в отрыве от универсальности.

Таким искателем места для вдохновения был мой приятель Станислав Мисаковскй; который жил в Свидвине, Слупске, Жирардове и во многих других городах, везде оставляя за собой след. На ум мне приходят мои любимые книги Сташка Мисаковского – «Mуj stary, dobry swiat« («Мой старый, добрый мир»), или «Gdziekolwiek z dala od swiata» («Где-то вдали от мира»). Збигнева Беньковского я знал уж значительно слабее, но он тоже несколько лет жил в Слупске. Помню, как он умел восхищаться простыми поэтическими картинами, простыми, но несущими огромный эмоциональный заряд. Или поэтесса Марта Алухна-Эмэлянов, которую судьба тоже забросила в Слупск. Тут я вспоминаю юные годы. Я часто приходил к ней на вкусные выпечки и держал на коленях её бесчисленных котов.

Не случайно приходят ко мне эти воспоминания. Да, все уже мертвы. Это течение времени, уход людей, которых я ценил. После них остался след и воспоминания.

А жизнь идёт дальше. Работа, семья, болезни и новый томик стихов. Место, с которым мы связаны, отчизна, осталась где-то далеко за пределами сегодняшней Польши. Приходится жить в чётко определённом месте, нужно ходить на работу, чтобы содержать семью, но остаётся пассия, более чем вредная привычка. Жизнь, слишком сильно зависящая от творческого акта. Вокруг такие же люди как я, впечатлительные, с которыми временами приходиться не соглашаться, но вместе с которыми проходишь трудный путь, доказывая всему свету и себе лично, что стоит что-то значить в этом жестоком мире, что нужно что-то оставить после себя, что-то прокричать или запеть. Появляются очередные книги, разными дорогами доходя до читателя.

Меня всегда приводит в изумление, способ использования поэтом свободы стиха. Что он делает с этой свободой? Пробует ли её обуздать, или наоборот? Свобода, как говорил Здислав Джевецки: «пою реку мою (…) пою жену мою (…) пою небо моё (…)».

Восхищение открывателя, которое должно передаться читателю. Должна появиться потребность увидеть эту реку, это небо и даже жену. «Przetrwamy i te zime» («Продержимся и эту зиму») – это пятый томик стихов учителя из Белого Бора, но, прежде всего поэта, известного из слупской литературной среды, лауреата многих конкурсов. Современная поэзия, как и другие жанры искусства, является экспрессией личности, но так же экспрессией настроений и атмосфер.

У меня перед глазами его предыдущий томик «Drewniany ksiezyc» («Деревянная луна»). Ещё чувствую аромат пейзажей, ещё дрожит воздух, а тут уже появляется новый мир, но тоже основанный на поэтическом видении, слова, вымолвленные теми же устами поэта. Я отличаю одну поэтическую книгу от другой, но удерживаю примат единой поэтической личности. В этой поэзии есть музыка, так сильно зацепленная ритмом и конструкцией, что хочется петь.

Здислав Джевецкий, с необычайной лёгкость берётся за темы близкие сердцу. В его стихах появляются прекрасные мотивы, связанные с матерью, отцом, дедом, женой, дочерью.

Может этот бунтовщик, полный противоречивых стихий, стал домашним поэтом? Может всегда им был? Это необыкновенная метаморфоза совершилась от перехода немыслимых желаний к их исполнению. Путь к исполнению был под недремлющим оком Бога. Эти, с одной стороны интимные лирические поэтические тексты, благодаря простоте формы показывающие красоту и зрелость философии, преподнесены очень тонко. Тут нет ничего случайного, даже звёзды, как мебель старательно расставлены в мироздании. Удивляет и восхищает меня эта поэзия.

«Latawce i wiatr» («Бумажный змей и ветер») Это очередной, но не последний томик поэзии Ежи Домбровы-Янушевского. Образ бумажного змея напоминает мне детство, ветер – постоянное движение. Правду говоря, я не воображаю себе, что можно не понять лирического образа отдельных слов, или целых поэтических фраз. Автор кажется сдержанным в выражении своих чувств, даже когда обращается к нам очень просто, остаётся некоторая дистанция. Почему так происходит? «Бумажный змей и ветер» – это проба конденсации его предыдущих творческих свершений. Это мини-выбор плюс новые тексты. Проба подвести итоги, но так же набрать дистанцию к собственному творчеству. Это ожидает каждого человека, который кипит творчеством. Явление это – сущность всего творчества Ежи Домбровы. С одной стороны сублимированные стихи, стерильные в своём профессионализме, с другой – живой человек, полный поэтического вдохновения. По одной стороне – безупречный профессионализм, как скальпель в руках хирурга, по другой – операционный стол, на котором слагаемый стих.

Стихи, зачастую, это художественная экспрессия, нормальная картина без атропина или грибков, вызывающих галлюцинации.

Чтение этих стихов, определённо, пища духовная, эксклюзивная и изысканная, и непременно необходимо её отведать, открыть этот томик стихов и без остатка отдаться чтению.

Другим примером поэта, выросшего на слупской земле, является Мирослав Косьтеньский. И хотя много времени прошло с момента его первых громких успехов, однако Мирек Косьтеньски всегда вызывает множество споров, но в хорошем, новаторском и творческом смысле. Лучшее доказательство этому – последний томик: «W twoich udach jest wulkan» («В твоих бёдрах вулкан»). Двадцать лет поэтического опыта, скажу с уверенностью, это много. В начале томика эпиграф: «Сколько же нужно страдать, чтобы понять».

Эти слова возвещают о том, что поэт хочет выступить с позиции этого опыта. Мирослав Косьтеньский творит свои стихи в тесной связи с реальность, которая нас окружает. Поэтический материал не оторван от земли, скорее наоборот, возникает из опыта, часто горького, но помимо всего, очень личного: «потому что молодость похожа на два злотых, которые я бросаю в играющий автомат страсти». Этот томик, к счастью, не только сборник эротических стихов, не смотря на титул, рискнул бы утверждать, что в нём вообще нет эротической лирики. Это поэзия втягивает, эротика здесь только элемент жизни, одна из немногих наполняющих нас энергий. Поэт честен в своём творчестве, поэтому не манит нас выдуманными ощущениями, а даёт нам почувствовать вкус своих ран. Стихотворение «poeci jeszcze wierza» («поэты ещё верят»), посвящённое Лешку Бакуле, носит характер эпитафии, и хотя в нём говорится: «что поэты верят во всякие глупости», однако «поэты ещё верят в спасение мира».

Большое впечатление на меня производит связь с отчизной. Ян Товарницкий, поэт прозаик, автор пяти томиков стихов, двух сборников рассказов и так же поэмы: «Otto Priebe» («Отто Пребе»). Он проживает в Слупске, но часто обращается в своём творчестве к отчизне, оставленной на Украине.

«Mlynarze i kamienie» («Мельники и жернова») – это сборник рассказов, уходящий корнями во времена, оставившие огромное пятно на психике мальчика, почти ребёнка. Болезненные события, являющиеся наследием, отчизной, сжигающей воспоминания спустя многие годы после войны.

Читаю рассказы Товарницкого, как книгу с одной стороны описывающую судьбы простых людей, однако с другой стороны это судьбы святых, которые, рискуя жизнью, помогают другому человеку. Зло побеждай добром – вещает нам в своём послании рассказчик.

Жернова, перемалывающие человеческие судьбы и жестокий, демонический мельник. Сказочный мотив, вплетающийся в жестокие судьбы героев, представляется глазами ребёнка. За одной судьбой, с использованием собирательного характера, стоит целый опыт войны.

Связь с военной тематикой делает тему произведения универсальной. В наше время тоже идут войны, и они все вместе представляют одну махину уничтожения. У Товарницкого это поэтический образ мельничных колёс, размалывающих пополам человеческие существа.

Товарницкий реконструирует мир, соотнося его с человеческим милосердием и добротой, соотнося с верой простых людей, верой ясной и искренней. Рассказчик, подводя итог, признаёт, что нет ничего важнее человеческой веры в жизнь и поэтому вера эта должна быть сутью абсолютной.

В каждом из шести рассказов документы человеческой жизни. Читатель чувствует эту борьбу с материей свидетельств тех времён. Понимает ход событий и отождествляет его. Большая часть героев этих рассказов мертва, но воспоминания всё ещё живы. А впрочем, только фантазии на тему этих воспоминаний, которые неустанно проникают друг в друга, разделяются, и ведут длинный спор. Воспоминая, как стихии, постоянно возникают, в форме размышлений над сутью бытия.

Сквозь давние времена конфликта между украинцами и поляками, в обличии двух махин уничтожения, какими были фашизм и коммунизм, проходит жизнь человек, полного веры в этого самого Бога.

В отдельных рассказах Товарницкий возвращается к метафоре о мельничных жерновах, перемалывающих всё, что встречается на пути. «Мельники и жернова» – это сборник рассказов, но это только форма высказывания. Все рассказы описывают те же самые судьбы, тех же героев, даже позиция рассказчика, позиция свидетеля тех событий. Товарницкий строит таинственное пространство, с очерченной симметрией четырёх сторон света, в мире пошатнувшихся ценностей.

Читаемый мною материал, для меня всегда дорог. В огромной степени он становится личным. Бартош Мушиньский родился в 1974 году в Слупске. Он является автором четырёх поэтических книг: «Jezyki obce» («Чужие Языки») Варшава, 1999, «Kajmany» («Кайманы») – Варшава, 2000, «Gwiazdobloki» («Созвездия») – Краков, 2001, а так же «Lane Limbo» («Ланэ Лимбо») – Варшава, 2002. Я писал на страницах «Autograf» о двух первых и не скрою, что с настоящей сатисфакцией перелистываю новый томик, изданный в Варшаве.

Для Мушиньского важнейшей материей является Язык. Его изменения и возможности. Язык становящийся медиумом, не сторонясь, однако, буйной тяги к образности. Читая стихи Бартоша Мушиньского, прихожу к выводу, что это странная поэзия, которой, однако, я не в силах противиться. Часто листаю страницы томика и с радостью замечу, что второй томик был лучший, прежде всего ровный в интонации поэтической линии, а третий – является уже продолжением опытного художника, чувствующего материю, с которой сражается. Я чувствовал большое сопротивление, листая этот томик, и, в общем, такое же сопротивление будет и у читателя. Необходимо привыкнуть к способу поэтического проникновения. Это так, как будто бы мы оказались на берегу прекрасного острова, но чтобы убедиться в красоте этого места должны войти на вершину обрыва. В этой поэзии, однако, есть то дыхание, которое притягивает. Последний томик «Lane Limbo» является самым слабым. В каком-то смысле сгорела художественная оболочка, уже стала не оригинальной, а манерной. Бартош Мушиньски, зачисленный Карлом Малишевским в группу поэтов постмодернизма, несомненно, ещё не один раз изменит свой взгляд на мир, в доказательство, что критики постоянно ошибаются.

Проходит время и наступает момент размышления над своими деяниями. Помню как в 1989 году, целиком погрузившись в работу, приготавливал дебютантский томик Ежи Фрыцковского «Cierpliwosc ubogich» («Терпение бедных»). Поэтому с огромной сатисфакцией листаю «Treny» («Трены»). Этот небольшой томик стихов восхищает читателя. Это на самом деле прекрасная поэзия, посвящённая памяти Матери. Однако этот символ здесь универсален, даже можно сказать абсолютен.

Время летит неимоверно быстро. Кажется, что ещё недавно был молодым поэтом, а сейчас это место занимают другие: хотя бы Бартош Мушиньский, о котором вспоминалось выше, или, например, Даниель Одийя.

Даниель Одийя родился в 1974 году в Слупске. Последние семь лет жил в Гданьске, будучи студентом факультета филологии польской. Однако недавно вернулся в родные края. До настоящего времени издал сборник рассказов «Podroze w miejscu» («Путешествие на месте») – Слупск, 2000, поэтическое издание «Pomiкdzy toba amna» («Между тобою и мной») – Гданьск, 2001 и повесть «Ulica» («Улица») – Воловец, 2001, «Tartak» («Лесопильня») – Воловец, 2003, «Szklana Huta» («Стекольный завод») – Воловец, 2004. Даниэль Одийя своими прозаическими поисками сразу опускает читателя на землю. Здесь разоблачительские описания человеческих судеб и событий, наполняющих нашу жизнь. Он раскрывает сущность, пользуясь современным языком прозаика. С другой стороны сталкиваюсь с монологом – «повествованием», со времён «Упадка» Камю многократно повторяемым, высказываемым в присутствии фиктивных, немых слушателей, терпеливо привлекаемых рассказчиком. Но такая же «Улица» находящаяся в городе, в котором живет автор, может существовать и в любом другом месте.

Он часто раскладывает на составляющие элементы смысл существования при помощи подробного разбора портрета.

Бехеральд писал более полувека тому назад: «Функция ирреальности так же полезна для психики, как и функция реальности». Проза Одийя основана на этом принципе. Я вижу это и не беспокоюсь, думаю, что это правильный путь поиска молодого прозаика. Фабула, или действие, или само содержание, в конечном счете, не сознательны, а это значит, не осознают того, чем являются на самом деле. Фантазия и реалистичный способ описания – это самые большие плюсы Даниэля. Не фабула, факты и персонажи являются сущностью и содержанием последней повести под названием «Улица», а вездесущая драма, дополняемая неосознанностью бытия, находящихся в нём героев. Хочу сказать, что Одийя не створяем мир наново, он только советует попробовать взглянуть на мира, как на форму жизни, а не как на историю тех или иных отдельных людей. Персонажи Одийя не тронуты комплексом вины, они живут за границами поражений и успехов, так сказать существуют в самих себе.

В последние годы, стараниями слупского отдела СПП состоялось множество дебютов. Кроме Даниэля Одийя, о котором я уже вспоминал, представила свой поэтический мир: Патриция Мошчиньска, Изабелла Иваньчук, Агата Мазгис, Мирослава Каролевска, Сильвия Мацкус, Катажина Бжуска, Иоанна Янк, а так же Элеонора Крочиньска. Была издана первая поэтическая книга Пшемка Гаца. Хочу только сказать, что когда тебе только двадцать лет, то всё ещё впереди… Большими талантами и зрелыми творческими личностями являются Катажина Бжуска и Элеонора Крочиньска, студентки слупского ВУЗа. Однако не вижу в их творчестве академизма, такого как в больших академических центрах Кракова, Вроцлава, Торуня, Люблина. Единственным представителем академического течения является Даниель Калиновский, который тоже не до конца придерживается этого течения. Его поиски в рамках современной драмы и в самом деле новаторские, полные открытий и свежести. Однако поэзия – это уже типично академическое стихосложение, слишком личностное и без глубоких художественных открытий. В основном стихотворные рассказики нежного, лирического содержания, не выходящие, однако, за пределы усреднённости, но некоторые могут нравиться:

Когда-то всё казалось мне проще,
Был садик, женщина, и порядок
Потом захотелось казаться отважней, чем был я
И так откусил сгнившее яблоко.

Каждый носит в себе отчизну. Знаю, что это очень важно, временами она существует подсознательно, но она есть и наполняет нашу жизнь. Не соглашусь с вписыванием нашего творчества в рамки какого-нибудь условного регионализма.

Каждый художник кроме этих сфер носит в себе свои амбиции, авторские формы своего творческого портрета. И как в определённое время благотворной была интеграция общества, так же нормальной дорогой является для многих выдающихся художников, свой собственный путь, и нет в этом ничего плохого. Быть для самого себя и рулём, и парусом. Самым выразительным представителем этой теории является, конечно, Анджей Турчинский. Он, так же, является творцом с самым большим количеством литературных работ, но, анализируя опыт истории литературы, мы неоднократно убеждались в том, что о свободе автора в целом не говорит количество изданных им книг. Я не готов глубоко анализировать книги Турчинского, могу только сказать, что всегда были интересны позиции его поэтических предложений. И кажется, что от раза до раза они отличались, и с точки зрения формы, художественных средств, и общим художественным впечатлением. Возможно, этот пример Турчинского хотят унаследовать такие художники как Джевецкий или Фрыцковский. Отрицание среды, в которой они выросли, не является ничем новым. Среда или участие в творческих союзах в целом не являются показателем того, что будут написаны хорошие стихи. Мушиньский с самого начала стоит, как бы сбоку. Однако необходимо с уверенностью подчеркнуть, что такие творческие личности, как Турчиньский, Фрыцковский, Одийя, Мушиньский, Джевецкий являются литераторами, которых знают в Польше, о которых говорят в разных ситуациях, не всегда хорошо, но таково свойство этой среды.

У слупской литературной среды есть своя сторона в интернете: www.poeci.prv.pl. Приглашаем взглянуть на неё хотя бы за тем, что я не упоминал в своём эскизе о таких творческих индивидуумах, как Збигнев Зелонка, Зигмунд Флис, Вацлав Поморский (из Бытова), Иоланта Нитковска-Вэнглаж, или Ричард Курыльчик. Я поступил так не потому, что недооцениваю их творчества, а за тем, что не чувствую себя в праве писать о творчестве, без сомнения выдающемся, таком как проза Збигнева Зелонки или Ричарда Курыльчика.

Хочу так же подчеркнуть, что я пишу о среде, неотъемлемой частью которой, считаю и самого себя. Как автор десяти томиков поэзии, редактор Литературного Сборника «Slad», председатель слупского отдела Союза Писателей Польских, я с уверенностью, являюсь важным элементом, объединяющим эту среду, а может, только был этим элементом в определённое время.

И хотя может показаться что Слупск, это только Анджей Турчиньский – это неправда. Прежде всего, это пару громких поэтов и сними, сразу, вошедший в моду, Даниэль Одийя, у которого на две повести было больше рецензий, чем у выше упомянутого, написавшего более десятка. Но уж так повелось в этом мире, всё чаще гением является не тот автор, который создал произведение искусства, а тот, который это звание сумеет отстоять. Другое дело, что помимо моды и течений, это произведение искусства есть и останется в истории литературы надолго, а здесь уже ВРЕМЯ нас рассудит, чего желаю каждому в отдельности и всем вместе.

Слупский Альбом представляет творческие личности, которые считают себя членами слупской литературной среды. Совместное представление своих дел уже само по себе является для них большой ценностью.


[На первую страницу (Home page)]
[В раздел
"Польша"]
Дата обновления информации (Modify date): 24.12.08 17:22