Два рассказа
Небольшой шанс
— Дождешься ты у меня, — заверяю я. — Попомни мое слово, дождешься.
— Ну пойди и сам посмотри, — говорит он. — Что я, обманываю?
Я откладываю газету и иду к телефону. Он, полон возмущения, тащится сзади. Сопит. Ремешки сандалий клацают по паркету.
Я поднимаю телефонную трубку. Гудка там действительно нет. Зато есть щелчки — словно периодически страстно чмокают в ухо. А с утра был гудок.
— Сандали застегни, — говорю я, опуская трубку. Бог с ним, переживем этот день без звонков. — И не шаркай подошвами, не старик еще, кажется.
Он сгибается над застежками, что-то ворча. Что-то вроде: кажется — креститься надо. Нахватался где-то, поросенок.
— Ну? Как же это телефон дошел до жизни такой? Кто ему помог? Прошу высказываться, — открываю я прения.
Ремешок напрочь отказывается пролезать в металлическую блестящую скобочку, куда он уже пролезал раз двести. Спокойно пролезал. Пока не связался с телефоном с трубочкой набекрень.
— Да прямо вот всегда так! — не выдерживает он и топает ногой. — Как нарочно!
— Как назло! — подхватываю я. — И еще: прямо чудеса! Прямо наваждение! Или: вы просто не поверите!
Указательный палец ползет вдоль носа, возвращается обратно.
— Это называется усы и шпага, — комментирую я.
— Какая шпага? — живо интересуется он, грациозно вытирая палец о штанину,
— Доиграешься ты у меня, — говорю я. — Попомни мое слово, дождешься. Доиграешься и достукаешься.
— Пожевать бы чего, — по-мужицки басит он, цитируя меня, но уже со своей интонацией.
— А ты приготовил? — цитирую я его мать, но уже со своей интонацией.
— Тс-с, — делает он зверскую рожу. — Кто-то попался в капкан!
Мы крадемся в кухню.
Ощипать дичь и поджарить на вертеле — дело одной минуты для опытных следопытов. Тем более, что курица еще с утра оставлена нам на сковородке.
«Пожевав», вяло дискутируем по поводу мытья посуды.
— Чегой-то опять я? — вопрошает он. — Я вчера после завтрака мыл.
— А я вчера — после ужина.
— Я не видел, я уже спал. Так что ничего не знаю.
— Незнание закона не освобождает от ответственности. И вообще, я смотрю, ты мне скоро на шею сядешь.
Он смотрит на мою шею. Потом на грязную посуду. Нехотя сползает со стула... и скрывается стремительно в туалете.
— Даю пять минут! — ору я под дверью. — Учти, ты в доме не один!
— Ой, чего-то у меня с животом, — доносится из кабины задумчивое рассуждение вслух.
И вдобавок — бабушкина уже фраза:
— Боже упаси... Захворает ребенок...
Это уже серьезная заявка на продолжительное дуракавалянье. И пока я собираю со стола посуду, составляю ее в раковину, убираю остатки обеда в холодильник, привычные слова ложатся на мелодию:
— Ты дождешься у меня, ох ты дождешься у меня...
И т.д.
— Фронт работ тебе приготовлен, — кричу я. — Время истекает. Даю отсчет. Раз. Два. Три.
И выключаю свет. Вопящей пулей он вылетает из темноты.
— Милости прошу, — говорю я, перехватывая его и подталкивая в сторону кухни.
Невыносимое шарканье! Я подозреваю, что у раковины он финишировал уже без подошв.
Но я успеваю лишь прочесть пару заметок в газете, как он уже тут как тут. И с дуршлагом на голове. Что это означает, я пока не выясняю. У меня иная цель. И он о ней догадывается, хотя бы по тому, как я откладываю газету.
— Что я, обманываю? — упавшим голосом осведомляется он. И сам же возглавляет шествие на кухню.
Воды, конечно, в кухне, по колено. Тарелки, конечно, жирные. Вилки-ложки, конечно, не вытерты. Все эти последствия стихийного бедствия под скромным названием мытье посуды ликвидируем вместе. Молча.
Не знаю, о чем думает он. Я думаю о том, что он дождется. Он вырастет, перестанет удивляться и проникать в тайны, пугаться темноты, выдумывать и сочинять. И все будет узнавать из газет.И когда ему станет совсем тошно и скучно, он как-нибудь станет отцом. И выскажет своему наследнику все, что слышал от нас. Вот чего он дождется.
— Впрочем, у тебя еще есть шанс, — говорю я. — Ты вот что, брат... Ты не женись, как бы кисло ни было. Тогда не дождешься. Понял?
— Женятся только девчонки, — безапелляционно заявляет он, вновь нахлобучивая на уши дуршлаг.
Теперь этот небольшой такой шанс стоит передо мной с железякой на вихрастой макушке. И улыбается весьма снисходительно.
Пограничный возрастЭто случилось в незапамятные времена, когда между страной детей и временем взрослых проходила граница. Граница, как ей и положено, была на замке. Попробуй сунься.
Но редко кто совался. Своих дел было по макушку. У взрослых — по взрослую макушку. У детей — соответственно.
Во взрослом времени ракеты запускались в космос, крейсеры спускались на воду. Перегораживались могучие реки и осваивались новые земли. Отмечались памятные даты и говорились речи. Называлось «юбилей». Обо всем, что делалось во взрослом времени — о ракетах, крейсерах, «юбилеях» и т. д. (см. выше) — можно было узнать из газет.
О том, что делалось в стране детей, достоверно ничего не было известно. Там не было газет. О важнейших событиях упоминалось вкратце — на заборе. А все, что надо было сказать — говорилось двум-трем самым близким друзьям. И называлось это «секрет».
Предполагалось, что во времени детей тоже не скучают...
В одном месте граница проходила прямо по двору жилого пятиэтажного дома. Во дворе, за границей жили Стасик и Рожков. В доме — взрослый Еремичев.
Взрослый Еремичев после работы, на которой он запускал ракеты, перегораживал реки и т. д. (см. выше), приходил домой и садился у окна — посмотреть, что там, за границей делается.
За границей в этот день Стасик и Рожков катались на санках. Вернее, катался Рожков. А Стасик таскал его. Кряхтел и таскал. Кряхтел Стасик оттого, что Рожков был толстый, а дело происходило летом. Потаскай тут — закряхтишь.
Взрослый Еремичев не одобрил такое катание. Во-первых: глупо. Во-вторых: уж больно противный скрежет по асфальту.
— Эй, — прокричал взрослый Еремичев, — пустяшным делом занимаетесь. Вы бы лучше как у нас; ракеты запускали, речи говорили и т. д. (см. выше).
С той стороны границы ничего не ответили. То ли не услышали из-за скрежета, то ли побоялись провокаций.
— Я говорю, — вновь зазвучал взрослый Еремичев, улучив момент, когда Стасик остановился перевести дух, — понапрасну силы расходуете. Смысл-то какой?— А где же нам тогда трясучку взять? — ответил Стасик. Пухленький Рожков ничего не отвечал. Сидел в санках и неподвижно таращился перед собой.
— Бред какой-то, — пробормотал Еремичев. — Что еще за трясучка? — прокричал он.
— А, — махнул рукой Стасик. — Скоро узнаете.
И точно. Не успел Еремичев поужинать, только взялся за чашку с горячим чаем, дом мелко затрясся. Затряслось и все содержимое дома... Чайная ложка лихо отплясывала в блюдце. Еремичев подхватил лязгающую нижнюю челюсть и кинулся к окну.
— П-п-пре-кратите! — отправил он ноту протеста за границу.
Там, за границей, из канализационного люка, как танкисты после тяжелого боя, устало показались Стасик и Рожков.
Дом облегченно застыл.
— Радиус действия слишком большой, — сказал Стасик, помогая выбираться Рожкову. — И налицо расфокусировка. Слабо подправить?
— Пять минут на санках, — отвечал Рожков.
— Хм... Пять минут, — покачал черной кучерявой головой Стасик. — Думаешь так просто...
— А мне — легко?
— Ну ладно...
Заскрежетали полозья. Через пять минут смолкли.
— Эй, зачем вам эта штука? — крикнул Еремичев.
— Как зачем? — утирая пот со лба, ответил Стасик. — Вот ляжем, к примеру, мы под яблоню. Включим трясучку. И яблоки сами к нам попадают. Очень удобно.
— А при чем тут санки? — не отставал Еремичев,
— Я не знаю, — ответил Стасик. — Это вот все он, толстый. Когда его таскаешь на санках по асфальту, он чего-нибудь изобретает.
— А что он еще может изобрести кроме этой дурацкой трясучки? — настаивал Еремичев.
— Не знаю я, — ответил Стасик. — Все, наверно.
— Ну так уж и все, — не поверил Еремичев.
— Не верите? — уточнил Стасик.
— Верю, не верю. Доказательства нужны, — сказал Еремичев, у которого во взрослом времени обещаниям и заверениям давно не верили. — Доказательства.
— Хорошо, — начал горячиться Стасик. — Пожалуйста. Чего хотите?
Рожков безучастно молчал, будто происходящее его никак не касалось.
— Ну хорошо, — хитро прищурился Еремичев. — Коли вы считаете, что для вас там, за границей, проблем нет, изобретите мне... Ну хоть бы... Сейчас!
Ради такого случая Еремичев спустился во двор и подошел к границе. В руках у него была палка. Он решил пошутить. Для шуток во взрослом времени времени почти не было. Поэтому Еремичев постарался не упустить удобного случая.
— Вот, — сказал он, останавливаясь перед границей и вынимая из палки чертежи.— Мы сейчас готовим к запуску ракету. С людьми, между прочим. Если бы без людей — тогда бы полбеды. А вот с людьми... Как двигатель выходит на режим, такая вибрация, что люди-то и не выдерживают. Собаки выдерживают, и обезьяны. И механизмы. А люди — нет. В чем тут дело? А?
И Еремичев хитро прищурился.
Стасик толкнул безучастного Рожкова.
— Слышь? Как? Сможешь?
— Неохота, — сонно сказал Рожков.
— Это как же понимать? — поинтересовался Еремичев. — А если была бы охота — сделали бы?
— Вообще-то, я думаю, ему это пара пустяков, — подумав, сказал Стасик. — Только его надо заинтересовать.
— Ага. Стимул, — сообразил Еремичев, так как именно об этом слове больше всего говорилось во времени взрослых.
— А чего же он хочет?
— Мороженого, наверно, — сказал Стасик. — У нас его не производят. А он его любит.
— Так значит мороженого?
— Ага, — вдруг оживился Рожков.
— А чего же вы его не изобретете? — засмеялся Еремичев. — Вы же все можете.
— А зачем его изобретать? — удивился Стасик. — Оно же давно изобретено.
— Ну ладно, — сказал Еремичев. — Сколько пачек?
— Десять! — сказал Рожков.
— Заболеете, — сказал Еремичев. — Небось, лекарств в вашей стране тоже нет? В общем, по две на брата. И все. Торг окончен.
— Ладно, — сказал Рожков, еще раз глянув на чертеж. — Поехали.
Стасик взялся за веревку.
— А без этого никакая? — Еремичев указал на санки. — Уж больно того... Шумно!
— Нельзя, — сказал Стасик. — Мы уж по всякому пробовали. Только так и получается. Иначе ему ничего в башку не приходит.
И он с отвращением посмотрел на санки.
— Ну валяйте, — сказал Еремичев. — Только без трясучки.
И пошел домой. Сзади послышался скрежет. Когда заново разогрел чайник и налил себе свежего чайку, дом опять задрожал. Еремичев бросился к окну.
— Что? Оп-пять трясучка? — заорал он.
Дрожание прекратилось.
— Это мы чтобы вызвать вас, — нахально крикнул в ответ Столик. — Спускайтесь. Готово.
— Как готово? Что готово?
— Что заказывали. Где мороженое?Еремичев бросился во двор. Бросился, сильно не веря. Во времени взрослых ничего быстро не делалось, а если и делалось, то называлось «халтура». Честное слово, было такое слово.
А пацаны показали ему чертеж. Не очень-то умело нарисованный...
— Э, — сказал Стасик, пряча бумагу за спину. — А мороженое? Забыли?
— Да... Сейчас, — сказал Еремичев, потоптался на месте и бросился за угол, к киоску.
— Сейчас получишь свое мороженое. Заработал, — сказал Стасик.
Рожков помолчал с минуту, о чем-то размышляя. Затем сказал:
— Слушай, а зачем ему эта штука?
— Какая? — спросил Стасик, выжидательно поглядывая на угол дома.
— Ну которую мы сейчас нарисовали?
— Как зачем? Он же сказал: для ракеты.
— Это понятно. А зачем ему ракета?
— А кто его знает. В космос летать.
— А зачем...
— Да что ты ко мне пристал! — рассердился Стасик. — Зачем, зачем! Я — знаю? У них так положено. А если очень интересно — спроси сам!
Еремичев возвращался бегом. Один из брикетов оказался подтаявшим, из обертки капало. Несколько капель попали на брюки. Любой бы взрослый на месте Еремичева расстроился. Но этот взрослый был сейчас занят только одной мыслью.
— Вот так пошутил, — бормотал он на бегу. — Вот так пошутил.
Получив желаемое на границе, обе стороны занялись своими делами. Пацаны устроились рядышком на санках и принялись за мороженое.
Еремичев скрылся в глубинах своего времени, где и закипела Срочная работа.
И прошел год. Но это во взрослом времени. В стране детей, этот срок, возможно, был иным. Время там измерялось не очень регулярно. От случая к случаю — отметкой на дверном косяке, ровно над чьей-нибудь вихрастой макушкой.
А во взрослом времени взлетела ракета. С людьми, между прочим. К далеким звездам. Надолго улетела. О чем и было написано в газетах, чему и были посвящены очередные речи.
Когда речи отгремели, Еремичев вспомнил о ребятах. Потому что во времени взрослых появилась очередная идея. И вновь она была связана с запуском ракеты. Но такой ракеты, чтобы она могла вылететь за пределы Галактики и вернуться. Совсем уж особенная какая-то ракета. С людьми, между прочим. Вот поэтому-то Еремичев и вспомнил о ребятах.
Вспомнив о них, он подошел к окну и поглядел за границу. Стасик и Рожков сидели почти там же, где прошлый раз оставил их Еремичев. Сидели они на санках, и Стасик горячо в чем-то убеждал сонного по обыкновению Рожкова.
— Эй, — не очень-то вежливо окликнул их из своего времени Еремичев. — О чем дебаты? Хотите мороженого?— Кто же не хочет? — резонно ответил Стасик. И даже Рожков оживился.
— Сейчас угощу.
Еремичев сходил в тот же киоск, купил пару пачек пломбира.
— Это вам аванс, — сказал он, протягивая пачки через границу. — И будет еще, если поможете мне.
— Только никаких ракет, — сразу сказал Стасик.
— Почему? — удивился Еремичев. — Чудаки, это же интересно.
— Может быть, — сказал Стасик и поймал языком сорвавшуюся с краешка пачки каплю. — Только этот толстый уже не может изобретать никакой техники.
— Это правда? — спросил Еремичев Рожкова.
— Ага, — безмятежно отозвался тот, поглощенный поеданием пломбира.
Еремичев вдруг чего-то заволновался, как делали все во взрослом времени, когда чего-нибудь не понимали.
— Ребята, — сказал он, — вы не думайте. Если там мороженое или жевательная резинка... Так за этим дело не станет.
— Да нет, — сказал Стасик. — Дело не в этом. Нам не жалко. Просто возраст такой. Мы же растем. Вон у него голос ломается.
— При чем тут голос? — удивился Еремичев.
— Не знаю. Только все. Никакой техники.
— Жаль, — от души подосадовал Еремичев. — Ну ладно. Будьте здоровы.
И глубоко задумавшись, удалился в свое взрослое время.
— И все же я не пойму, — сказал Рожков, облизывая пальцы правой руки. — На что им эта ракета?
— Да я тебе уже раз сто объяснял, — сказал Стасик. — В космос летать, чего тут непонятного?
— Это-то я понимаю, — сказал Рожков, на всякий случай облизав и пальцы левой руки. — А вот что им в космосе надо?
— Ну как что? Ну... Может с инопланетянами хотят встретиться, с братьями по разуму...
— Но ракета-то зачем? — сказал Рожков, вытирая пальцы об штаны.
— Слушай, отстань, а? — жалобно попросил Стасик. — Ну откуда я знаю? А если интересно, спроси у этих, с Альдебарана. Кстати, когда они тебя на связь вызывают?
— Да пора уж, наверно, впрягайся.
— Ох, — тяжело вздохнул Стасик, берясь за веревку от санок. — Ты знаешь, что, спроси, есть у них мороженое, а? Жарища сегодня, не могу.
— Ладно. Трогай, — скомандовал Рожков, поудобнее устраиваясь на санках.
Над двором разнесся скрежет полозьев. Скрежет заполнял двор и вылетал на улицу. Ни асфальт, ни полозья ничего не знали о границе.
[На
первую страницу (Home page)] [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 15.11.07 20:51