Воспоминания

Леонид Рабичев

Галина и Валентин Караваевы

Познакомились мы довольно смешно. Кажется, в сентябре 1946 года состоялся первый концерт самодеятельности нашего первого курса — литераторов и художников. Никто еще не знал, кто что может. На концерте этом предлагали выступить всем, кто хотел. Галя окончила музыкальную школу и решила (не помню, что именно) сыграть на скрипке. Нужен был аккомпаниатор на фортепиано, но никого не находилось. И вдруг я, бывает у меня такое, предложил eй свои услуги.

rabichev1.jpg (8590 bytes)

Галина Караваева

Поступил я легкомысленно, потому что учился я только в детстве два года, правда, потом пару лет импровизировал, а перед самой войной вдруг нашло на меня — выучил сам несколько вальсов Шопена, а потом и первую его балладу, замечательное и очень сложное произведение.

Мой дядя увлекался фортепианной музыкой и к исполнению моему относился крайне скептически, потому что ввиду отсутствия техники играл я ее в два раза медленнее, чем его кумир — Эмиль Гилельс, а некоторые особенно сложные места — в три или четыре раза медленнее, но для меня эта самодеятельная игра была чистым наслаждением.

И вот Галя за три дня до самодеятельного нашего вечера дает мне ноты, которые в несколько раз сложнее того гимна. Там я одним пальцем играл, а здесь: и басовый ключ, и бемоли, и диезы, в две руки. Пять лет не играл такого, пальцы плохо слушают меня, полное отсутствие практики.

Три дня выучивал я наизусть этот Галин аккомпанемент и думал уже, что все в порядке. Но когда вышел на сцену и увидел перед собой большой зал, переполненный студентами, жутко разволновался. Вначале все было относительно в порядке, но уже в середине пьесы я запутался, потерял строчку на нотах, перескочил на другую, понял, что она играет одно, а я — другое, совсем расстроился и покраснел, но все же, хотя и в разнобой, а доиграл. Как это ни странно — зал не заметил моих промахов. Нам аплодировали. Галя сошла со сцены счастливая, а я — подавленный. Но знакомство наше состоялось.

На уроках рисования я неожиданно для себя делал стремительные успехи, а Галя рисовала тоже стремительно, но как-то в общем и несколько поверхностно, но сразу же у нее об наружился талант, не предусмотренный учебными планами, она молниеносно рисовала карикатуры на всех нас — смешные и с большим сходством.

Вскоре Галя пригласила меня на свой день рождения. Была она, как и будущая моя жена Виктория, на пять лет младше меня. За столом сидели девочки из ее класса. Вдруг Галя шепотом сообщила мне, что рядом со мной сидит ее одноклассница, дочка председателя Совнаркома Молотова. О чем я с ней говорил, не помню. Дальше моя память на тридцать лет проваливается. Впрочем, нет. Галя в институте дружила с будущей моей женой Викторией Шумилиной и, когда у нас в 1954 году родился сын Федя, именно она вручила мне подарки от всей нашей группы.

В 1984 году жизнь каким-то образом сводит нас опять. Сначала на выставке узнаем друг друга, и Галя знакомит нас со своим мужем Валей, потом Галя и Валя Караваевы приезжают в нашу мастерскую на улице Станиславского.

Это был замечательный вечер. Оказалось, что в принципе наши взгляды на жизнь совпадают. Гале и Вале очень понравились живописные натюрморты Виктории, наши общие с ней работы в области промграфики и, в особенности, разбросанные на разных листочках и написанные от руки с сотнями исправлений мои стихи. И Галя и Валя члены Союза художников, профессиональные карикатуристы, работают в журнале «Крокодил», однако Валя еще и член Союза кинематографистов, режиссер и автор сценариев нескольких замечательных мультипликационных фильмов. С ним работают бесконечно талантливые художники Юрий Норштейн и Сергей Алимов.

Галя и Валя. Роль этой семьи в моей жизни огромна. Именно под давлением Гали и Вали я систематизирую и дорабатываю стихи для первой и второй книги. Однако после каждого их перечитывания, я вновь и вновь вношу какие-то исправления, и снова все мои листочки покрыты сносками, исправлениями, и прочесть их могу я один.

Мои стихи нравятся не только Гале и Вале. Еще в начале шестидесятых годов я читаю некоторые из них своему другу поэту Александру Ревичу. Наверно, именно под влиянием его, замечательных его поэм, которые время от времени он мне читает, после многолетнего перерыва я начинаю сам писать. Но у меня нет уверенности, что я кому-то стану интересен. Алик Ревич звонит мне из Дома творчества писателей «Переделкино».

Там он сидит в столовой за одним столиком с Арсением Тарковским и Новеллой Матвеевой. Он говорит мне, что Арсений Тарковский готов посвятить вечер прослушиванию и чтению моих стихов и что мне надо приехать в воскресенье к двум часам дня, он познакомит меня с великим поэтом, а потом вместе пообедаем, и я буду читать стихи.

Приезжаю в Переделкино к половине второго. Меня удивляет сталинская архитектура этого знаменитого дома. Снаружи колонны, почти ампир, а внутри — длинные узкие полутемные комнатки, напоминающие монастырские кельи. Полная противоположность Домам творчества художников — «Сенеж», «Челюскинская» — современным постройкам с большими квадратными окнами в комнатах со всеми удобствами.

Полвторого. Алик объясняет мне, что произошли неожиданные изменения. К Арсению Тарковскому приехали его студенты из Литературного института, и он сначала будет слушать их стихи, впрочем, это ничего, пойдем пообедаем, и я тебя познакомлю с Арсением.

Сижу за обеденным столом, справа от меня Ревич, напротив — Арсений с женой и Новелла Матвеева. Мне уже давно нравятся ее стихи. Я думал, что она молодая, но у нее усталое, печальное, покрытое морщинами лицо. Слева от меня жена Алика — Мура. Алик знакомит меня с Арсением и Новеллой, которая изъявляет желание тоже послушать мои стихи. Договариваемся, что всё это будет после ужина в комнате Тарковского.

А пока я в комнате Алика и Муры.

Я захватил с собой машинописный текст философского эссе художника Виктора Умнова, читаю вслух, Алику нравится. Потом он отправляется к Арсению узнать, не произошло ли каких-нибудь изменений. Изменений нет, встречаемся после ужина. Ужинаем, договариваемся, по коридору идем мимо телевизионной комнаты. У телевизора Арсений Тарковский с женой. Новелла Матвеева, ни одного свободного места. А на экране — новинка — фигурное катание на льду — Белоусова и Протопопов.

— Какое несчастье, — говорит Алик, — теперь его от телевизора не оторвешь часа полтора, пойдем ко мне в комнату, а я буду систематически узнавать.

Проходит час. Алик идет узнать и тотчас же возвращается.

— Тебе жутко не повезло, — говорит он, — Арсений играет в шахматы, теперь, если он выиграет, то все в порядке, но если проиграет, то дела наши плохи, у него после проигрыша наступает депрессия и слушать он ничего уже не сможет. Придется тебе приезжать снова в другой день.

rabichev2.jpg (26625 bytes)

Валентин и Галина Караваевы

И вдруг, о радость, Алик врывается в комнату с криком:

— Он победил и приглашает нас к себе.

Я, Алик и Мура заходим к Арсению. Только теперь я его по-настоящему и рассмотрел.

Живые глаза, низкий довольно мощный голос, несмотря на фронтовое ранение, чрезвычайно подвижный. Он сосредоточенно смотрит на меня, предупреждает, что очень устал, но шесть-семь стихотворений прослушает. Я читаю шесть, семь, двеннадцать. Он с интересом смотрит и говорит:

— Еще! Еще!

Читаю минут сорок, Арсений останавливает меня.

— Это удивительно, — говорит он, — я только что прочитал сборник забытого поэта Обалдуева, замечательный поэт, и Ваши стихи чем-то, может быть, своей свободой, напоминают мне его. Мне нравится то, что Вы делаете, и я, если смогу, помогу вам, готовьте машинописную рукопись.

Не помню, о чем мы еще говорили. Уезжал я в полдвенадцатого ночи счастливый с непременным желанием прочитать стихи Обалдуева и перепечатать на машинке свои стихи. Но жизнь распорядилась иначе.

Около двух месяцев ушло на окончание заказных художественных работ, потом начал перепечатывать на машинке, но едва приступал к этому процессу, как появлялось желание что-то изменить и улучшить, а в процессе этих улучшений вдруг возникали новые идеи, стремительно возникали новые стихи и уже над ними и их вариантами я начинал работать, а потом начались новые промграфические заказы. А в это время сначала самого Арсения Тарковского начинают травить, а потом он заболевает, и вот я уже сижу рядом с художницей Верой Мухар на посмертном его вечере, а дома у меня уже около четырехсот листочков-черновиков.

Так вот именно в это время появляются у меня в мастерской на улице Станиславского Галя и Валя Караваевы, и Валя знакомит меня со своей машинисткой Людмилой Михайловной. Именно она перепечатывает в пяти экземплярах все мои стихи.

Галя, Валя и Людмила чуть ли не каждый день звонят мне, настаивают, требуют, чтобы я начинал предпринимать попытки первых публикаций. И вот я под их давлением разношу стихи по издательствам. Это альманахи «День поэзии», «Поэзия», журнал «Знамя». Под влиянием Гали, Вали и Людмилы и с помощью Алика Ревича я дорабатываю и систематизирую и дорабатываю первую и вторую книгу своих стихов.

А теперь снова о Гале и Вале Караваевых.

Как-то вместе мы попадаем в дом поэта Генриха Сапгира, а там с нами за столом мои знакомые художники: Илья Кабаков, Эрик Булатов, Олег Васильев. Все они предощущают приход нового времени, когда наступит их полное признание.

Илья Кабаков с бокалом шампанского утверждает, что время это уже наступило. А я в недоумении. До горбачевской перестройки еще далеко. Сахаров в Нижнем Новгороде практически под домашним арестом. Не могу забыть о давнем своем споре с Эриком Булатовым. Дружили мы с ним много лет. Я внимательно следил за всем, что он делает, был о нем, как о живописце, очень высокого мнения. Каждое посещение его мастерской на Чистых прудах было для меня праздником. Но тот соцарт, которого был он одним из основателей, не очень радовал меня.

Мне было жалко, что он все более и более уходил от цветопластических задач в политику. Полгода уже копировал он в огромном масштабе цветную фотографию из журнала «Огонек» — несколько мужчин и женщин на фоне фонтанов ВДНХ, а сверху шрифт. По форме напоминала эта картина рекламные плакаты, которые мне не раз приходилось делать в промграфике. По существу, я так же, как и он, ненавидел советский «совковый» конформизм. Однако я был уверен, что несколько антитоталитарных картин понятны и оценены будут лишь узким кругом его единомышленников. А драгоценное время, потраченное на их создание, необратимо. К тому же выяснилось, что и на политику мы смотрим по-разному.

Мне нравился «Новый мир» Твардовского и волновали меня идеи — ну, вроде «Пражской весны», считал я, что, если каждый из нас будет работать, как можно лучше, то и страна быстрей придет к процветанию, а он считал, что «Новый мир» Твардовского ничего, кроме вреда, не приносит, что, чем хуже будет в стране, тем скорее все изменится к лучшему.

Разговор неожиданно накалился, и расстались мы крайне не довольные друг другом на несколько лет. Прошло с тех пор еще семнадцать лет.

Картины Ильи Кабакова и Эрика Булатова украшают стены самых престижных галерей и музеев мира. Меняется страна. Казалось бы, мне надо было бы пересмотреть свои взгляды на ставший почти классикой «соцарт», однако я в том далеком споре по-прежнему считаю себя правым. Раздражает меня по-прежнему и декларативность, и вся метафизика того мира, и рациональный расчет, и главное — отсутствие тайны, без наличия которой не мыслю я искусства. В тот вечер у Генриха Сапгира и Галя, и Валя со своей безусловной человечностью, замечательной скромностью и самокритичностью были мне ближе и Ильи Кабакова, и Эрика Булатова. Что касается Генриха Сапгира, то он, как и всегда, поразил меня на том вечере своими стихами, полными и горечи, и самоиронии, и таинственных подтекстов.

Галя и Валя дружат с замечательным графиком Олегом Кудряшовым, а у меня дома лежит папка с рисунками Кудряшова, которую на время дала моему сыну Феде бесконечно талантливая Нина Жилинская.

Мы у Караваевых в их квартире-мастерской.

Оба они занимаются живописью, увлечены офортом, чуть ли не каждый год получают путевки в Дом творчества «Челюскинская».

У Гали хобби — игрушки. Это милое самобытное творчество. Я и Виктория, Галя и Валя часто встречаемся, несколько раз в неделю обмениваемся мыслями об искусстве. Благодаря Вале я вновь знакомлюсь с Левоном Осепяном — учредителем журнала «Меценат и Мир». Почти во всех номерах альманаха печатаются мои стихи и рассказы Вали. Теперь он один из самых близких моих друзей.

Каждое лето Галя и Валя приезжают к нам на дачу в Быково. Валя ненавидит зазнайство, ханжество нарождающегося класса «новых русских», при том, что и горбачевскую перестройку и реформы Ельцина он принимает.

Наши души переплетены, и поэтому уход из жизни в 2001 году Вали Караваева для меня невосполнимая потеря. Я всегда считал, что у Вали и Гали все впереди. Теперь у Гали.


[На первую страницу (Home page)]    [В раздел "Память"]
Дата обновления информации (Modify date): 09.09.07 12:00