Польские исследователи о российских писателях

Веслава Ольбрых

«Трагедия без катарсиса»
(Василий Гроссман. Драма гуманиста в мире тоталитарной цивилизации)

Василий Гроссман (1905 – 1964) – прозаик, один из наиболее выдающихся русских писателей XX века. При жизни и более 20 лет после смерти – еще до времен перестройки – он был писателем, имеющим довольно высокий авторитет в русской литературе, принадлежал к тем авторам, которых издавали и о которых писали. Это место обеспечили ему произведения, сегодня в большой степени забытые, но при его жизни только они издавались и были известны читающей публике. Главные же произведения Василия Гроссмана, те, в которых он поставил исполненные драматизма вопросы о будущем нашей цивилизации и которые обеспечили ему высокое, престижное место в мировой литературе, до 1988 г. были для читателей и исследователей недоступны, особенно на родине писателя. Единственным исключением является очерк “Треблинский ад” (“Треблинка”) написанный в 1944 г., изданный в 1945, сразу по-русски и в переводе на несколько иностранных языков, но после кратковременного шума вокруг него, связанного с внелитературными причинами, его позднейшая судьба была не менее сложна, чем у других произведений Гроссмана, в которых писатель выступил со своим посланием человечеству; он также был забыт до времен перестройки.

Личной драмой писателя явилась его многолетняя внутренняя борьба за унаследованные и исповедуемые идеалы, все более острое понимание того, до какой степени они неосуществимы в условиях современной цивилизации. Исследованию этой борьбы и ее литературных результатов посвящена данная книга, и это новый аспект исследования, хотя жизни и творчеству Гроссмана посвящено уже немало работ.

Сегодняшнее восприятие произведений Гроссмана обогащается знанием позднейших произведений других писателей, посвященных той же проблематике и признанных в момент их появления разрушающими господствующие представления о советском обществе. Имеется в виду прежде всего тема жестокой, беспощадной войны, которую в обществе вели “свои” против “своих”, тема ссылок и лагерей – доминирующей роли “архипелага ГУЛаг” на физической и духовной карте страны, тема принудительной коллективизации и искусственно вызванного голода, повлекшего за собой миллионы жертв, весьма важная, но долго не затрагиваемая литературой тема формирования в якобы бесклассовом обществе касты аппаратчиков–бюрократов, выдвиженцев тоталитарной системы, их моральное разложение в создавшихся условиях, а также – на противоположном полюсе – тема “безмолвного народа”, на долю которого выпадают все страдания, но который не умеет и в большой степени не желает противиться свирепствующему беззаконию.

Следует подчеркнуть, что позднейший прирост литературы, затрагивающей те же темы, способствовал расширению наших возможностей прочтения писательского послания Гроссмана, углублению его понимания, но не уменьшил его значения как писателя, одаренного проницательностью и нравственным чувством. Может показаться, что некоторые из этих позднейших произведений затрагивают названную проблематику с большим художественным эффектом, более решительно и убедительно, чем Гроссман. Достаточно упомянуть Александра Солженицына, Варлама Шаламова, Евгению Гинзбург. Тем не менее Василий Гроссман остался неповторимым новатором. Лишь он один столь убедительно творчески преобразовал указанную тематику, что в его прозе обнаруживаются основополагающие, сегодня уже классические, истины о судьбах цивилизации.

С годами писателя все более захватывала углубленная философски моральная проблематика, в частности, он напряженно искал ответа на основополагающий вопрос – где кончается, и вообще может ли иметь предел ответственность человека за соучастие в деградации мира, за отказ от личного противления совершающемуся злу. А пришлось ему жить в эпоху, когда вопрос “быть или не быть” приобрел особенно злободневное звучание. Ответ на этот вопрос Василий Гроссман дал своей жизнью и творчеством.

Он был человеком, которому как в частной, так и творческой жизни пришлось пережить много страданий, однако они его не сломили; со временем писатель все более строго относился к нарушениям кодекса честности. Он пришел к убеждению, что современный мир обречен на гибель. Это главная тема его поздних произведений, ее трактовка позволяет рассматривать творчество Гроссмана в контексте апокалиптики ХХ века, в связи с предчувствиями Замятина, Хаксли, Оруэлла, а также предшествующими им пророчествами Достоевского (особенно в Бесах и Подростке)

Василий Гроссман в своем творчестве широко использовал автобиографический материал. Для большинства героев его произведений можно найти прототипы в ближайшем окружении писателя. Жизнь и творчество этого писателя неразрывно взаимосвязаны, ибо сама судьба его произведений серьезно воздействовала на его отношение к окружающему миру. Тем не менее, различные элементы, составляющие содержание произведений Гроссмана, связаны прежде всего со сложной внелитературной действительностью его эпохи. Это непосредственно вытекало из творческого плана писателя – как художник слова и мыслитель, увидевший угрозу, нависшую над человечеством, своими сочинениями он обратился к современникам с предостережением.

* * *

Отец Гроссмана был инженером-химиком, разделял убеждения социал-демократов, мать была учительницей французского языка. Будущий писатель унаследовал на первых порах профессию по отцу, разделял также его политические взгляды. Интерес Василия Гроссмана к политике, обусловленный обстановкой в стране, где совершались крутые исторические преобразования, поддерживался двоюродной сестрой Надеждой Моисеевной Алмаз, сотрудницей Коминтерна, Профинтерна, Международного общества помощи борцам революции (МОПР). Василий Гроссман был свидетелем того, как она стала жертвой сталинских репрессий во время одной из “чисток” в 1933 году.

После завершения физико-математического факультета Московского университета, Гроссман три года работал инженером-химиком в Донбассе и год в Москве, куда переселился по состоянию здоровья, но и не без расчета на установление литературных связей, поскольку в это время он уже писал. Однако впервые серьезно он выступил в печати в 1934 г. – рассказом “В городе Бердичеве”, в котором поднял тему революции и гражданской войны, и повестью “Глюкауф”, о жизни советских шахтеров, где на первом плане тема труда. Эти две темы в течение нескольких лет определили характер творчества Гроссмана, одновременно однако уже тогда стал формироваться его новаторский подход к литературному освоению действительности, участником и свидетелем которой он был. Главное – он отражал реальность правдиво, без казенного оптимизма. Его произведения тех лет – рассказы, собранные в сборники “Счастье” (1935), “Четыре дня” (1936), “Рассказы” (1937), а также “Повесть о любви” (1938), – проникнуты серьезными раздумьями над жизнью и нравственными проблемами современной эпохи.

В 1937 – 40 гг. Гроссман работал над историческим романом, задуманным как роман-эпопея “Степан Кольчугин”. В нем он описал историю формирования мировоззрения молодого рабочего-революционера, который становится на сторону большевиков. Роман, хотя и не оконченный (из запланированных трех томов Гроссман написал и опубликовал два), принес ему довольно большую популярность. Продолжению работы над этим произведением помешала, по мнению исследователей творчества Гроссмана, Великая Отечественная война, но после 1945 г. писатель к нему уже не вернулся. За время, которое прошло от публикации второго тома “Степана Кольчугина” до конца войны, он стал другим человеком, писать историю паренька из рабочей семьи, который защищает коммунистические идеалы, да еще так, чтобы произведение могло пройти цензуру, стало для него невозможным.

Подводя итоги первому этапу творческого пути Василия Гроссмана, можно заключить, что в начале пути, в тридцатых годах, он упорно приобретал литературный опыт. Ему везло также в семейной жизни. В те годы он достиг значительного жизненного успеха, и сам так именно видел себя и окружающую его действительность, несмотря на все трудности, которые приходилось переживать в сталинскую эпоху. Террор второй половины 30-х годов обрушился на многих его друзей, затронул также его семью. Эти события сильно воздействовали на его психику, начали менять ход его мыслей. Столкновение с тоталитаризмом сталинским, а потом, на войне, с гитлеровским и его последствиями, уже не для одной страны, а для мира в целом, длительные раздумья над этим феноменом, – все это со временем заставило Гроссмана отказаться от иллюзий на тему коммунизма как строя всеобщего счастья для народа и воспитываемого новым строем “нового человека”, способного и достойного пользоваться его благами. Это неизбежно влекло за собой сомнения в традициях мышления русской интеллигенции, к которой принадлежал Гроссман и с которой чувствовал сильную связь, а также в традициях своей семьи, представители которой участвовали в прогрессивных движениях XIX в. или, по крайней мере, им сочувствовали.

Следовательно творчество Василия Гроссмана четко разделяется на два периода – до и после войны. Разумеется, это разделение имеет условный характер, но эти два периода его творческого пути вполне отчетливы. До войны Гроссман был уже зрелым писателем, он писал и издавал произведения, которые принесли ему популярность, завоевал расположение цензуры к себе, жизнь у него складывалась благополучно. И именно тогда началась его идейная эволюция.

До войны Гроссман написал еще пьесу “Если верить пифагорейцам”. Идея, которая легла в ее основу, позволяет считать, что отказ писателя от продолжения “Степана Кольчугина” был решением, которое долго в нем подспудно созревало и было принято сознательно. В пьесе пессимистически обрисован цикл исторических последствий, связанных с осуществлением грандиозного изобретения ученого-артиллериста Шатовского, сделанного еще при царизме, которое в последующие эпохи губят очередные бездушные бюрократы (также бывшие революционеры). Пьеса появилась в печати лишь в 1946 г. и сразу была подвергнута резкой критике. Гроссмановские “бездушные бюрократы” были весьма похожи на реальных представителей советской власти, но официально писателя обвиняли в отходе от идеологических основ исторического материализма, что было тогда весьма опасно. Пьеса не отвечала требованиям, которые ставились писателям советской цензурой, хотя цензоры знали ее еще до войны и уже тогда, на 23 июня 1941 г. подготавливалась ее премьера в театре Вахтангова (этому событию помешала война, а не цензура). Но в 1946 году, когда она была напечатана, в стране начинался очередной виток репрессий. Важно заметить, что в 1946 г., когда появилась возможность напечатать пьесу, Гроссман не счел необходимым ее переделывать, не выступил с самокритикой, несмотря на возможные последствия такой установки.

Идейный сдвиг, о начале которого свидетельствует пьеса “Если верить пифагорейцам”, продолжался в военные годы. Во время II мировой войны Гроссман был военным корреспондентом, очевидцем исторической Сталинградской битвы. Свое непосредственное восприятие военных событий он запечатлел в очерках, которые печатались в газете “Красная звезда”, собранных и изданных в книгах “Сталинград” (1943) и “Годы войны” (1945), а также в повести “Народ бессмертен” (1942), первой прозаической попытке осмысления трагических событий начала войны. В этих произведениях он выступал с определенной установкой, принятой им вполне самостоятельно: писать для поддержания боевого духа солдат. Военным корреспондентом он стал по собственному желанию, поскольку из-за болезни (туберкулез) не подлежал призыву в армию. Но в течение всей войны он вел также записи, изданные в 1989 г. под заглавием “Записные книжки”. В них содержатся сугубо правдивые наблюдения и размышления писателя о войне, как смертной схватке двух враждебных, но по природе весьма сходных тоталитарных систем. Эти записки не предназначались для печати, но перед смертью писатель вместе с женой подготовил их издание (запрещенные тогда цензурой, они появились в печати лишь спустя 35 лет, в 1989 году).

Послевоенное творчество Василия Гроссмана разительно отличается от довоенного. От завоеванного большим, упорным трудом прочного места в литературной среде своей эпохи писатель сам отказался, взявшись за “запрещенную” проблематику. Он знал, что его новые произведения не пройдут через сито цензуры, однако не мог их не написать. Именно эти произведения сделали его по-настоящему великим, хотя читающая публика, литературные критики и исследователи в его стране лишь с недавнего времени, через тридцать и более лет после смерти писателя, смогли об этом узнать. Этими именно произведениями он мог бы в течение десятилетий воздействовать на формирование духовной культуры своей страны, если бы они дошли до адресата – читателя – тогда, когда были написаны. Ряд писателей добились прочного места в истории литературы и – шире – культуры произведениями, быть может, уступающими гроссмановским творениям, но вышедшими из печати раньше их. Однако, несмотря на задержку в публикации наиболее смелых и новаторских произведений Гроссмана, значение его открытий, его мыслей, которым писатель дал литературную форму, не менее существенно, а наши сегодняшние знания об эпохе, когда они были написаны, заставляют преклоняться перед проницательностью и смелостью писателя.

С 1943 по 1948 г., по приглашению Ильи Эренбурга, Василий Гроссман принимал участие в составлении т.н. “Черной книги”, на титульном листе которой – подзаголовок: “о злодейском повсеместном убийстве евреев немецко-фашистскими захватчиками во временно оккупированных районах Советского Союза и в лагерях уничтожения Польши во время войны 1941 – 1945 гг.”. Гроссман был одним из авторов, наряду с 29 другими известными писателями, среди которых Маргарита Алигер, Павел Антокольский, Вера Инбер, Вениамин Каверин, Виктор Шкловский, но его вклад в подготовку издания был – наряду с И.Эренбургом – решающим, а работа над “Черной книгой” оказала сильнейшее воздействие на уточнение его видения угрозы, нависшей над человечеством под давлением тоталитарных систем. Это стало главной темой его позднейшего творчества, а его подход к теме становился с годами все бескомпромисснее, причем судьба “Черной книги” явилась сильнейшим толчком к усилению такой именно установки Гроссмана. В 1948 г., когда, в связи с новым курсом государственной политики СССР, Еврейский антифашистский комитет (издатель “Черной книги”) был распущен, набор уже изданного тома уничтожен, а дальнейшие работы остановлены. Несколько лет труда исключительно над этим изданием, предпринятого, по глубокому убеждению Гроссмана, ради всего человечества, пропали, что оставило след в психике писателя.

В Гроссмановском наследии остался написанный в 1944 г. специально для “Черной книги” документальный очерк “Треблинка”, более известный под названием “Треблинский ад”, под которым очерк распространялся в виде брошюры на Нюрнбергском процессе, но потом, в связи с изменением политической линии СССР, не переиздавался и не упоминался вплоть до времен перестройки. Речь в очерке идет о лагере массового уничтожения, в освобождении которого участвовал Гроссман. То, что он увидел в Треблинке, было для него сильнейшим потрясением, оказавшим на него громадное влияние и как на человека, и как на писателя. С этого времени уже явно начался новый период в его творчестве, и вообще корни почти всего, что он написал потом, можно найти в “Треблинском аду”. Даже отдельные персонажи, представленные в этом очерке, перекочуют потом в разных вариантах в позднейшие произведения, представляя собой своеобразную художественную находку Гроссмана. В своем очерке писатель по-новаторски поднял тему концентрационных лагерей, не одних лишь фашистских, а всех, сооружаемых тоталитарными режимами, как последней черты, до которой дошло человечество в условиях иудео-христиaнской цивилизации, исследовал, как условия концентрационного лагеря разлагают человека как totum humanum, после чего его поведением начинают управлять лишь первичные инстинкты.

Уже с 1943 г. Гроссман начал работу над своим главным сочинением – романом-эпопеей, посвященной Сталинградской битве, размышлял о ее значении для дальнейшего хода войны и судеб СССР, назвав ее тогда “Сталинград”. Однако, занятый “Черной книгой”, которая на несколько лет поглотила его полностью, он вернулся к работе над военной эпопеей лишь в 1948 г. Впоследствии она выросла в дилогию, а составляющие ее романы получили названия “За правое дело” и “Жизнь и судьба”, причем последнее заглавие Гроссман относил также ко всему произведению. Первый роман был издан уже в 1953 г., и даже планировалось его выдвижение на Сталинскую премию, а второй вышел в СССР лишь в 1988 г. (в 1980 г. его издали в Лозанне благодаря Семену Липкину и Владимиру Войновичу, которые сняли текст на фотопленку, и Войнович вывез ее за границу). Все сюжетные нити обеих частей этого единого произведения сосредоточены вокруг одной семьи и одного события, имеющего решающее значение для хода войны, – Сталинградской битвы, но действие, особенно во второй части дилогии, постепенно расширяется, разворачиваясь в эпическую картину судеб страны. Ход повествования перемежается с историко-философскими размышлениями автора.

Первая часть дилогии сразу после публикации в журнале “Новый мир” была подвергнута резкой критике, особенно в партийной печати, и, чтобы роман мог выйти отдельной книгой, писатель вынужден был его переделать, учитывая требования цензуры. Впоследствии он весьма об этом сожалел, считая, что это пошло во вред задуманному произведению, чересчур упростило замысел (начиная с самого названия – “За правое дело”). Задумывая свой роман-эпопею, писатель (судя по сохранившимся документам) стремился вскрыть и описать феномен тоталитарной системы, два проявления которой – фашизм и сталинизм – наблюдал лично. Цель достигнута Гроссманом во второй части дилогии, романе “Жизнь и судьба”. Здесь писатель провел параллель между сталинизмом и нацизмом, а также одним из первых дал критический портрет Ленина. Большие фрагменты романа были посвящены системе концлагерей, созданных, как гитлеровцами на разных территориях, так и советских в СССР. Этого было более чем достаточно для того, чтобы роман был “арестован” и не существовал для читателей на родине автора 28 лет.

“Жизнь и судьба” – один из важнейших романов послевоенного времени. Заслуживает внимания новаторство Гроссмана, проявившееся и в содержании, и в форме романа. Вот почему книга сохранила актуальность несмотря на почти 30 лет заточения.

Гроссман дал в романе подробный и убедительный анализ феномена тоталитаризма: основу системы составляет аппарат репрессий, ядро которого – концентрационные лагеря. Лагеря по обе стороны фронта, во всем литературном пространстве, следовательно, – везде. Их суть состоит в полном лишении человека свободы.

В мире гроссмановского романа идет развернутая дискуссия о том, что такое свобода. Несмотря на часто появляющееся на страницах романа возвеличение свободы на словах как главной ценности в жизни человека, в представлениях ряда персонажей, населяющих повествовательное пространство, нередко появляется мысль о том, что свобода – далеко не необходимость. Можно ведь построить идеальный мир без личной свободы, причем гораздо легче, чем с ней. Один из героев Гроссмана строит в романе развернутую вдохновенную картину такого мира, яляющегося, в духе его парадоксальной концепции, миром лучшим. Это идеальный мир без репрессий, поскольку нет в них надобности, если нет сопротивления, которое предстояло бы подавить. Люди могут (и должны) думать в соответствии с лучшими, чем их собственные, принципами, спущенными “сверху”, разработанными умнейшими представителями общества, что одновременно повысило бы производительность труда, помогло производить больше благ, и в результате – обогатить общество в целом.

Картина построена, вроде бы, логично. И тем не менее это логика кошмарного сна. В романе Гроссмана и советское общество, представленное довольно широко и полно, и немецкое явно развиваются именно в этом направлении, с добровольным отказом от свободы, причем вопрос об основании этого отказа имеет второстепенное значение.

Следует подчеркнуть, что данное явление у Гроссмана имеет более общий характер, не ограничивается исключительно Советским Союзом и Германией, хотя он описывает его, главным образом, на примере этих двух стран. Он писал на том конкретном материале, который мог лично исследовать, но его заключения имеют обобщающий характер. Это также выделяет его роман из большого числа уже появившихся и продолжающих появляться произведений, обличающих то коммунистическую систему, то фашистскую, а иногда обе вместе (предпринимаются даже попытки провести сопоставление этих систем, выяснить, кто у кого учился, что было страшнее: газ или дикий холод, геноцид, “окончательное решение” еврейского вопроса, или сталинские репрессии, которые принесли “окончательное решение” вопроса о классовом расслоении общества). Можно было бы описать целую гамму зверств, которые были органично вписаны в эти системы, но Гроссман этого искушения избежал. Правда, зверствам тоталитарных систем в его романе уделено много места, но это для него не самоцель, а точка отсчета для широких обобщений.

Гроссмановские герои, с весьма немногочисленными исключениями, касающимися, однако, второстепенных персонажей, довольно легко отказываются от свободы, в любых ее проявлениях, и не только в обмен на жизнь, а просто за разные, иногда довольно ничтожные привилегии. Это тоже черта характера жертв тоталитарной системы, описанная разными мыслителями, исследующими эту проблематику, в том числе писателями в произведениях, составивших своеобразное течение в современной русской литературе.

И – что главное – свое молчаливое согласие на преступную систему организации общественной жизни дает народ. Народ и знает, и не знает о преступлениях системы. Они имеют массовый характер, жертвы исчисляются миллионами, трудно вообще о них не знать, но, с другой стороны, – это дела, о которых, с согласия общества и по неписаному общественному договору, “не говорят”. Если кого-то посадили, значит, виноват, ибо “у нас зря не сажают”, – это аксиома, то есть о зверствах системы народ знать не хочет.

Анализ феномена тоталитаризма, представленный Гроссманом в романе “Жизнь и судьба”, органично вписывается в то же интеллектуальное русло размышлений человечества о самом себе, что и в широко известном в мире романе-антиутопии Джорджа Оруэлла “1984 год”, который мировая общественность восприняла как картину жизни тоталитарного государства, страшную, но верную. Большинство читателей, особенно в странах с демократическими традициями, для самоуспокоения отождествляло представленное Оруэллом общество с гитлеризмом и сталинизмом, что, однако, не вполне отвечает позиции самого писателя. Также Гроссман убедительно показал, как люди в большинстве своем добровольно становятся винтиками в машине, клавишами в рояле, если и неохотно, то солидарно играя в одном и том же концерте, создавая одну общую систему – тоталитарную. Романа Оруэлла Гроссман, вероятнее всего, не знал, но вдохновивший Оруэлла роман Евгения Замятина “Мы” мог знать, хотя последний, написанный в 1920, в 20-е годы переведенный и изданный на многих языках, в СССР вышел только в 1988 году благодаря перестройке, то есть тогда, когда приближался крах системы, предвиденной Замятиным в самом начале ее становления.

Во всех произведениях, создававшихся параллельно с дилогией “Жизнь и судьба” и позже, до конца жизни Василий Гроссман будет осваивать ту же тему – феномен тоталитаризма, его воздействие на судьбы отдельных людей и человечества в целом.

Одновременно с этим эпическим произведением, приравненным многими критиками к “Войне и миру” Льва Толстого, Гроссман писал в 1955 повесть “Все течет”. В 1961 она была арестована, но в 1963 Гроссман написал ее заново и она стала передаваться в рукописном виде по всей стране (впервые издана во Франкфурте-на-Майне в 1970 году, в Москве – лишь в 1989). Это произведение, в окончательной версии одно из последних, созданных Гроссманом, представляет собой сжатый, краткий итог моральных и художественных исканий Василия Гроссмана, обобщение жизни и судьбы людей, которым пришлось жить в условиях новой политической религии – коммунизма. Главный герой здесь – отбывший срок и вышедший на волю зэк с 30-летним лагерным стажем, наказанный в эпоху сталинских репрессий за недонесение на товарища. Сам же он попал в лагерь по доносу товарища более бдительного, в соответствии с требованиями эпохи. В восприятии Гроссмановского героя действительность, которую он наблюдает на воле, после тридцати лет каторги, ничем не отличается от известной ему реальности за колючей проволокой, причем там, в его представлении, ему приходилось встречать больше людей, внутренне свободных, чем здесь. Это одна линия повествования во “Все течет”. Параллельно развивается вторая, не менее важная – повесть содержит ужасающие свидетельства о большом голоде, спровоцированном сталинским режимом под видом кампании раскулачивания, обрекшим миллионы людей на гибель. Много места занимают в тексте не связанные с сюжетными линиями размышления рассказчика, явно отождествленного с автором, который рассуждает об истории постепенной, но последовательной и закономерной потери свободы россиянами за последних 900 лет. По объему эти размышления равны самому повествованию, по силе воздействия его превосходят.

Интересны и другие поздние произведения Гроссмана, также не опубликованные при жизни писателя (начали выходить только во время перестройки). Часть из них была написана в 1953 – 1955 г. (“Авель”, “Тиргартен”, “Сикстинская Мадонна”), в промежутке между работой над первой и второй частями дилогии “Жизнь и судьба”. Ведущей темой в них, подобно дилогии, остается воздействие тоталитаризма на людей, которым пришлось жить в его условиях. Особенно показателен здесь рассказ “Авель”, где в поле зрения Гроссмана попал тоталитаризм американский. Произведение посвящено описанию, как была сброшена атомная бомба на Хиросиму. Снова, как это было раньше при описаниях геноцида в концентрационных лагерях, истреблением сотен тысяч людей из гражданского населения, занимаются обыкновенные, часто симпатичные люди, здесь – американские солдаты, среди них молодой простой парень, для которого это был вообще первый опыт войны. Правда, после содеянного, он сошел с ума. Гроссман возвращался к произведениям, созданным в промежутке между работой над первой и второй частями дилогии “Жизнь и судьба”, в конце жизни, они во многом, в идеологическом плане, связаны прочно и с его последними рассказами, где главным персонажем оказался прежний “новый человек” ранних рассказов, превратишийся за годы, прожитые в социалистическом обществе, в “гомососа”, т.е. карикатурное извращение провозглашенного и ожидаемого идеала. Здесь, как и в прежних произведениях, Гроссман ведет напряженный внутренний монолог о человеке, о мере его человечности: в частности, в рассказах “На вечном покое” (1957 – 1960), “Мама” (1960) – о жене и дочке Ежова, “В Кисловодске” (1962 – 1963), “В большом кольце” (1963) – об образе жизни советской номенклатуры.

Поздняя проза Гроссмана почти вся пессимистически окрашена. На это повлияла исполненная трагизма его личная судьба, смерть близких, аресты ряда друзей, вскоре убитых или сосланных в лагеря, предательство близких друзей в самые сложные для него времена, лишение писателя возможности издать те произведения, которые сам считал важнейшими, издание некоторых других в искаженном виде, не отвечающем художественному и нравственному замыслу, который лег в их основу, ну и главное – арест романа “Жизнь и судьба”, в котором он представил свое личное credo и послание человечеству как писатель, ощущающий пророческую миссию. Будучи убежденным в надвигающемся конце современной цивилизации, причем по вине самих цивилизованных людей, представляя в своих произведениях многочисленные тому свидетельства, Василий Гроссман вел в своем творчестве интеллектуальные поиски, направленные на то, чтобы остановить человечество на его пути к гибели. В гроссмановском мире ничто и никто не заслуживает полного доверия. Нет у него идеализированных положительных героев. Но главным его отрицательным героем является век, в котором мышление подчинено крайнему релятивизму и столь же крайнему догматизму. Поэтому тема тоталитаризма находится в поле его размышлений и переживаний как феномен, неизбежно обращающийся против людей и приносящий им катастрофу, сравниваемую разве что с апокалипсисом. Но это, в отличие от Откровения Иоанна Богослова, апокалипсис, по Гроссману, имеет мрачное послание. Не ожидается им второе пришествие Христа. Зло кроется в самих людях. Трагедия человечества, указанная Гроссманом в его творчестве, подавляет своей безысходностью. Это также трагедия самого писателя, можно ее назвать драмой гуманиста в мире тоталитарной цивилизации. И именно так я озаглавила свою книгу о Василии Гроссмане и его творчестве.

[На первую страницу (Home page)]     [В раздел "Польша"]
Дата обновления информации (Modify date): 14.10.07 12:16