Проза

Сергей Кромин

Банка

Старый был, а по-моему, он стариком и не побывал. Разве что чуть ослаб, а так — дядьВаня и дядьВаня.

Я сижу на крыльце и смотрю вдаль сквозь пустую трехлитровую банку. Рядом собака и тоже смотрит туда, где закат.

И позвал нас с Колькой с сенокосом помочь. Хорошая коса протяжно звенит — долго отбой будет держать. Хорошие у него косы были. А травы в то лето не то что сегодня — сенник весь забили и стожок порядочный еще рядом. А потом, как водится, бабка его и расстаралась, долго сидели. Только мне после надоело, да и дома еще дела, пошел я домой. Недалеко и отошел, как бабка догнала и банку трехлитровую с молоком навязывает. Как откажешься, если, говорила, обидишь. И стояла у меня эта банка несколько дней. А потом собакам с кошками вылил. Не пью молока. А банку в сенях как поставил, так и забыл. Провоняла, конечно, кислым. А вонючую гадко мыть, пусть, думаю, сначала вонь стихнет, потом отмою и отнесу. У нас ведь банки в цене, не отдашь — полвека поминать будут. Да, а как-то, порядочно уже прошло, возился я у себя то ли с собаками, то ли с бензопилой, только едет, смотрю из-за забора, бабка его с внуком (толстый такой был, здоровый, его все бычков звали бить, он их с одного удара), едут, вижу, они на телеге прямо мимо моего дома, а я из-за забора, и говорит бабка ему что-то длинное, а я слышу — банка да банка, точно, думаю, меня поминает. Дня через три отмыл. Чистая стала, не воняет почти. А через нее посмотреть вокруг — все будто в воде. А если смотреть вокруг быстро — все как уплывает. А к вечеру Колька пришел. Пришел и лег у скамеечки калачиком на траве. Водки у меня не было, дал ему капель сердечных и денег немного, не больше, в самый раз, чтобы совсем полегчало.

— Да, Колюх, — это когда он чуть отлежался, — тебе все равно туда, занеси бабке дядьВаниной банку ее, а то она уж клясть меня начала. Нехорошо.

— Давай, крюк разве большой.

Он шел, размахивая руками, я смотрел, как он уходит, держа в руке банку, и в руке у него то вспыхивало солнце, то исчезало.

Колька умер на следующий день. А дядя Ваня через год. А Серега, внук его, повесился да года через два, едва ли больше.

Когда я смотрю на свою жизнь как через банку — все будто бы расплывается, все будто бы в уже ином мире, а когда отнимешь ее от глаз — кажется, все происходит сейчас.

Она у меня с детства немного сумасшедшая

— Она у меня с детства немного сумасшедшая. Вернее он. Это кобель. Он ведь у нас с пожара. Сначала я и не придал значения — хлопки, как уток в овраге, а это шифер уже от жара лопался, разлетался, а потом вот-так обернулся, краем глаза, нет, сейчас вспоминаю — будто затылком — зарево, обернулся, а их дом, сено на потолке, да нет, не с потолка, как-то весь на глазах, разом, как спичка. Многие тогда на пожар съехались посмотреть. А бабку из окна — это Лешка их упокойный, она за матрац, старая, и не отпускает, насилу ее с матрацем, а козы все погорели, жалко, все, сколько было. Забились в угол, им ворота открыли, а войти уж никто, Витька тогда с войны только недавно, Кандагар что-ли, нет к Пакистану, как-то долго про то рассказывал, когда пьяный был, я уж забыл, это сейчас он — трое детей, санитаром у буйных, да, а тогда пришел только недавно, башню ему там, видно, капитально снесло, он один и сунулся. Только сам едва не сгорел, самого отливали, так о чем бишь, чего я о нем-то, а, это я про коз все. Не любили мы их — придут, калитку, крючок рогом подденут, и давай всё подряд, брат даже поленом в них, а вот сгорели и жалко.

Я и сам после того пожара какой-то. Страшно. А Биму, отец его Бимом назвал, а что хорошее имя, после нас все Бимами стали называть, всего-то ему недели две было. Баня у них одна и осталась. Пчел разве туда сейчас на зиму ставить? В бане и собаки все прятались. Он ведь ихний был, потом уж я его к себе взял.

А как огонь и на нас пошел. Ветер. Деревни так целые — тут тушат, а через дом занимается — это Николай, покойник вот ведь тоже уже, два раза так горел, рассказывал. Ветер, искры летят, себе на крыши лить стали, братец мой тогда, сейчас и не представишь, да, из колодца — бегом. Колодец сам знаешь у нас где. Бегом. Пока яйцо пасхальное не принесли, да не бросили его в овраг, и ветер за яйцом повернулся, искры в овраг. Вот как тут не поверить?

А Бим с того как сумасшедший немного — когда стреляют боится, ножа черного, которым свиней режут, и вот ещё, пока он далеко, скажу — зонтика обычного. Вот и слова даже при нем нельзя этого говорить, даже часть слова, надо же, знает ведь, скажешь кому — не поверят, скажешь лишь — ЗО — сгорбится крючком и пойдет потихонечку стороной-стороной, потому что — а как не бояться — вроде ну палка в руках, ничего будто, и вдруг из палки, из ничего этого — сразу такое большое с щелчком быстро, да ещё чёрное. Я и сам, скажу ещё, чего-то такого боюсь. Порой представишь, почувствуешь ли — потолок над тобой будто чёрный, это я его потолком называю, а оно — тряпка-не тряпка, а колышется, кажется, будто дышит, а только раскроется вдруг над тобой, придавит, и где ты, и кто ты, и руки не поднять, и, кажется, и дождь тебя уже не касается. Вот, что страшно. А дождь — это же и тот пожар — и знаешь, что всё сгорит, а все-таки плещешь водой и плещешь. Вот я при нём зонтика и не ношу. 

[На первую страницу (Home page)]     [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 18.11.07 10:11