Юбилеи
Борису Колымагину – 50 лет!

Борис Колымагин

Паломник
(Из дневников 2005 года)

3 мая 2005

Пасха выпала на Первомай, но, как ни странно, его присутствие совсем не чувствовалось.

Ходил с Андреем и Глебом в Новодевичий. Пришли где-то в половине двенадцатого, служба уже началась, и проход в храм милиция перекрыла. Так что молились пасхальную заутреню вне стен. Зато видели крестный ход (обычно кроме клира, хора и VIP-гостей на него никого не пускают). И тепло было, благодатно: звездочки, подсветка колокольни и куполов, пение. Правда, голоса в громкоговорителе дребезжали. Стоявший рядом со мной Сережа Надежкин заметил, что у большевиков на праздники акустика лучше была. В храме встретился с Фаликовым и его женой Мариной Давыдовой. Поговорили о книге, им написанной, о религиозной полосе в «Культуре», о благодатном огне, который только что доставили в храм и пригласили всех зажечь от него свечи (лично мне непонятное нововведение). И стали протискиваться в глубину. Служба на этот раз сильно затянулась. И перед нами встал выбор: причащаться и оставаться здесь на всю ночь, или бежать в метро. Андрей завтра днем должен был ехать в Крым – традиционный майский поход с лицеем. Поэтому решили вернуться.

А 2-го пошел в свой «поход» – вдоль речушки в Калистово. Настраивался на идиллию – пьянящий воздух, листики клейкие, тропинка в бору. Но не оказалось бора – вырубили весь за зиму. Опилки, грязь, несколько изуродованных деревьев на краю огромной вырубки. Места преподобного Сергия и Тютчева. (До Муранова здесь километра три). У каждого, наверное, свой образ уничтожения России. У меня он такой. Перебрался на другую сторону по упавшему через реку стволу. Думал, хоть там отдышусь. Но там – свои страсти. Видимо, сильный ветер был, и сплошной бурелом. Дорога, которая занимает часа полтора, отняла на этот раз часа три, не меньше. Плюс обед под елкой (дождь накрапывал, поэтому и забрался туда), плюс залитые еще водой пойменные луга. Так что путешествовал в целом часов шесть: «поход» – это не манная каша.

12 мая

Сегодня утром вернулся из 5-ти дневной поездки в Стамбул. Это была моя первая вылазка за рубеж, и вначале чувствовал себя немного скованно – главным образом из-за языка. Английский у меня плохой, и поэтому многие варианты общения сразу отсекались. Но если не идти вглубь, а так – где поесть, как добраться в нужное место: no problem.

Жил недалеко от площади Таксим, в гостинице Троя. Чуть ниже – Галаатская башня. Где-то здесь служил о. Сергий Булгаков, и до сих пор живут потомки белых эмигрантов. Но найти русскую церковь, расположенную к тому же на крыше, в таком лабиринте улиц практически невозможно.С храмами в Константинополе дела обстоят плохо – мало их и запрятаны среди домов. Правда, Таксим – это европеизированная часть города, здесь красуются православный собор св. Сергия и костел, а в одном из переулков стоит католический храм-памятник погибшим в Крымской войне.

В воскресенье 7 мая ходил на богослужение Константинопольского патриарха. Интерьер храма святого Георгия на Фанаре чем-то напоминает костел: типичная базилика, стулья слева и справа. Народу довольно много, но, как выяснилось чуть позже, большинство посетителей просто пришли поглазеть на службу. Из верующих почти все – греки. Причем не стамбульцы, а приезжие и сотрудники консульства. Хор исключительно мужской, пел слаженно, хотя и однообразно. Патриарх сидел на возвышении справа. Не служил, лишь время от времени преподавал благословение – народу, чтецам, дьякону. Какие-то места литургии отличались от нашей. Запомнились торжественные выходы из алтаря с хоругвями. Иподьяконы шли из алтарной двери по боковому нефу к самому входу, а оттуда по центру мимо народа к патриарху. Писание читалось в середине храма – у греков оборудована специальная кафедра у левой стены, куда ведет винтовая лестница. Требования русских «модернистов» читать Библию на понятном языке лицом к народу здесь наглядно были связаны с вопросом хранения традиции. Насчет понятности, правда, я не совсем уверен: чтец выделывал разные фиоритуры, а под конец так заголосил, что это напомнило завывания с минаретов. Анафора (при открытых вратах и молящемся рядом с мирянами патриархе) священником читалась тихо, очень тихо. И народ в ней никак не участвовал. Так, вяло стоял. Некоторые, постояв, снова садились. Так что о прояснении литургического сознания в «обновленческом» Константинополе говорить не приходится. Простое скольжение традиции, которая замыкается на греческую идентичность. Это бросается в глаза. И даже недавняя передача Римом Вселенскому патриарху мощей свт. Иоанна Златоуста и Григория Богослова, похоже, мало что изменила. Греки в исламском Стамбуле предельно закрыты и не расположены к общению.

Это проявляется, в частности, в совершенном равнодушии к чужестранцу. В один из дней мне удалось выбраться на Халки, где расположена знаменитая Академия. После долгих блужданий по острову я, наконец, вышел на дорогу к знаменитой кузнице богословских и епископских кадров, закрытой по решению турецкого правительства в 1971 г. Сейчас здесь монастырь, изредка проводятся семинары, и предпринимаются попытки открыть семинарию снова. У ворот меня встретил одетый в довольно приличный костюм охранник и сообщил, что внутрь можно войти только в воскресенье. А в ответ на то, что в воскресенье я уже буду очень далеко, в Москве, он только развел руками.

Закрытость греков еще более ощутима на фоне миссионерской активности турок. Вход в мечеть кроме времени молитвы всегда открыт. Охрана предлагает целлофановые пакеты для обуви. Верующие мужчины внимательны. Здороваются: солем! Один из них, когда я рассматривал план города, подошел и показал, где именно на карте находится их мечеть. Женщины в платках, даже самые молодые. И это их совершенно не смущает. Везде чувствуются, видны знаки мощной традиционной культуры, которая поддерживает общественную жизнь в устойчивом и очень характерном русле. На улице нет так мучающей меня в Москве дикой музыки. Даже в ресторане нашей гостиницы (куда я ходил на завтрак) звучат мелодичные песни, вроде «Бессаме мучо». Автомобилисты, несмотря на дикие скорости, умудряются уважать прохожих и даже пропускают их, когда те шагают на красный свет. По телевидению крутят в основном турецкие фильмы. Немало передач о жизни провинции, об обычаях, о нравах. Много эстрадной музыки: каждый вечер транслируют несколько концертов, причем немало песен, связанных с фольклором (и манерой исполнения, и музыкальным сопровождением). Традиционные музыкальные инструменты живут в быту. Когда я возвращался с Халки, на катере оказался в компании молодых людей и девушек, певших всю дорогу, и им подыгрывал парень на инструменте, отдаленно напоминающем гитару, только гораздо более вытянутую.

Но Турция все-таки секулярное государство. Это особенно чувствуется в университете. Здесь я не встретил ни одной девушки в платке. Молодежь ходит стайками. Во время занятий, параллельно им, в одном из уголков университетского сада крутится дискотека. Тут же адепты New Age раздают свои листовки. Секулярные ценности способствуют размыванию не только традиционных устоев (что плохо), но и религии, и этот процесс дает православию исторический шанс – в перспективе могла бы появиться турецкая христианская община. Но для этого православие само должно вырваться из этноконфессиональных границ, превратиться в своеобразное новое религиозное движение, последователи которого также, как сторонники New Age, придут в национальный университет.

Секуляризм оказал большую услугу христианству. Ведь именно благодаря ему мир увидел чудом уцелевшие мозаики церкви Хора. Благодаря ему православные святыни оказались в музеях, а не в подвалах мечетей или на свалках (скульптурные композиции, фрагменты фресок, частицы мощей Иоанна Предтечи). И, конечно, святая София – мечеть-музей, сердце Византии. О. Сергий Булгаков писал о византийской святыне, как зримом воплощении Премудрости Божией. Тогда здесь была мечеть, и русский беженец увидел в мусульманах местоблюстителей святого места. Христиане, рассуждал он, должны преодолеть филетизм и объединиться вокруг Римской кафедры. И над куполом снова засияет крест.

Вот и местоблюстителей не стало. Но не из-за православных, а благодаря их гонителю Ататюрку, построившему национальное государство и объявившему Софию музеем. Музей. Это звучит как жесткий приговор современному православию. И из этого музейного статуса Софии, похоже, лучше никуда не двигаться. Потому что всякое движение во времена этноконфессиональных разборок (а мы опять сползаем в эту эпоху) чревато гибелью. В те же 20-е годы турки уничтожили знаменитую церковь с мозаиками в Никее (это через Босфор, место в черте города). Так они отомстили грекам-христианам за свои временные неудачи на поле брани.

В Софии очень много от мечети – в убранстве, в декоре, в султанских переделках. Но все равно, когда забираешься на хоры, туда, где стояли посланники Киевской Руси, внутри что-то щелкает. Мозаики – всего-то штук пять уцелевших композиций (остальное – декор) – чудные. И воображение начинает рисовать картины, как тут и что происходило – вплоть до того момента, когда в многолюдный собор ворвались янычары и принялись избивать всех без разбора – женщин, детей, священников… Существует легенда, согласно которой последний священник со Св. Дарами вошел прямо в стену, и выйдет из нее, когда в храме опять будут совершать Евхаристию.

Перед поездкой я думал, что еду в Константинополь, а оказался в Стамбуле: тут ничего не поделать. Град Константина – Китеж-град. К нему можно подверстывать разные мифы и даже грезить ими (перед поездкой во мне шевелились какие-то строки от Красовицкого: «Нет колебаний, нет лукавых, /противостать не сможет враг –/святая сила православных,/Стамбул зажавшая в кулак»). Но – мимо.

Стамбул туристический – большой, пыльный город. От многочисленных музеев быстро устаешь. Сидеть в ресторане – я не настолько богат, и кругом столько соблазнов. Один турок на Истякуле предлагал русскую девушку «всего за 50 долларов». Когда услышал: I’m orthodox, скис и отстал.

Вечерами много ходил по набережным вдоль Золотого Рога и Босфора. Ел рыбу (ее жарят прямо на глазах). Блюдо называется «балю» (рыба с овощами засовывается в кусок хлеба). Один раз прошелся по базару – это такой древний каменный мешок: узкие улочки и бесконечные ряды торговцев. На Галаатском мосту всегда много рыбаков. Но самое интересное – сидеть на берегу и следить за кораблями. Их много – средних и маленьких – на рейде. Совсем маленькие снуют прямо у берега – с них забрасывают сети. Хорошо виден полуторакилометровый мост через Босфор. Но шагать над водой из Европы в Азию почему-то не захотелось. Я совершил другой символический жест: в Св. Софии перед мозаикой Богородицы тихо пропел «Христос воскресе» и «Достойно есть».

А потом был утомительный ночной авиарейс. В самолет села большая группа турок, везущих какие-то огромные баулы. В России, оказывается, они занимаются бизнесом. И, судя по всему, успешно.

16 мая

В субботу, 14 мая, ходил на всенощную к старообрядцам. В день, когда они отмечают юбилей распечатания алтарей храмов Рогожского кладбища. 100 лет назад император Николай II подписал манифест «Об укреплении начал веротерпимости», и староверы вскоре смогли совершать полноценные богослужения.

Торжество распечатания алтарей приходится у старообрядцев на вторую Неделю после Пасхи – на Неделю жен-мироносиц. Ангел, отваливший камень от двери Гроба святым женщинам, литургически рифмуется с государем, снявшего печати с алтарей. И крестный ход в этот день – продолжение этой рифмовки. Можно сказать, что гораздо раньше православных верующих старообрядцы стали чтить святость императора, хотя, понятно, формально и не могли внести «никонианина» в святцы.

Может показаться, что Указ больно ударил по «господствующему вероисповеданию», оказавшемуся не готовым к такому повороту событий, не способным в условиях свободы успешно заниматься миссией. Но, по сути, это не верно. Именно с Указа Российская Православная Церковь начинает путь к освобождению от железных объятий государства, к Поместному собору, к патриаршеству. И вскоре появляется знаменитая записка 32 столичных священников о необходимости внутрицерковных реформ.

Перед храмом и в окрестностях Рогожской слободы рабочие в спешном порядке высаживали цветы, убирали мусор. Несмотря на праздничную службу, народу было не очень много, примерно треть храма. Все главные события, понятно, будут завтра – литургия, прием, концерт духовной музыки. Но это относительное малолюдство говорит о многом – похоже, затухают «раскольники».

На службе я стоял по стойке «смирно», не кланялся на каждения, конечно, не крестился и чувствовал себя не в своей тарелке, хотя пытался молиться. Боюсь, для староверов любой богослужебный жест со стороны «никонианина», даже наклонение головы на соответствующий возглас, был бы воспринят враждебно. Это странное чувство, когда везде видишь «свое»: старинные иконы, паникадило с живыми огоньками горящих лампад, длинные белые платки у девушек и женщин (на память приходят картины Нестерова) – но это «свое» как бы под стеклом, на другой планете.

На следующий день я не смог участвовать в основных торжествах, поскольку поехал вместе со «Школой добровольцев – милосердие» в паломническую поездку. Эту школу организовал мой хороший знакомый Сергей Ильич Матвеев, а я веду сайт Фонда христианского просвещения и милосердия, при котором создана Школа.

По иронии судьбы, мы поехали в Воскресенский монастырь, в Новый Иерусалим, который строил патриарх Никон. Здесь же находится и его могила. Пригласил нас знакомый иконописец, ученик о. Зинона (Теодора) диакон Серафим. Причастились. Знакомая девушка о. диакона провела нас по монастырю: спустились в подземный храм, поднялись на Голгофу (там чудом уцелел под руинами, которые стали разбирать только в 1995-м году, крест из кипариса), поклонились Гробу Господню.

А потом была агапа на лужайке недалеко от Истры (она же Иордань). Пили разбавленный кипятком кагор, передавая чашу по кругу, Ильич подносил всем просфорки со словами «Христос посреди нас». Вскоре к трапезе присоединился о. Стефан, рассказавший, как он принял сан. В воскресенье – память святых князей-мучеников Бориса и Глеба. Так что у меня были именины, и Ильич возгласил «многая лета».

По совету экскурсовода мы решили на обратном пути заехать в женскую обитель в Аносино. Оказалось, что это ставропигиальный Борисоглебский монастырь, и там сегодня престол. Постояли немного в храме (служба, естественно, уже завершилась). Одна из монахинь провела нас по всей обители, рассказала о первой игуменьи Евгении (сестре отца Тютчева). О том, что было здесь при советской власти (гаражи), а также о нынешнем положении дел: свое натуральное хозяйство, подвизается сестер 30, некоторые уходят, не выдерживают строгого устава, большинство зданий восстановлены из руин, богослужения совершаются ежедневно, есть гостиница для паломников. И в завершение прогулки монахиня привела нас в длинную «игуменскую» аллею и показала сныть, травку, которой питался св. Серафим Саровский.

20 мая

Прочитал у Георгия Иванова: «За столько лет такого маянья/ По городам чужой земли/ Есть от чего прийти в отчаянье./ И мы в отчаянье пришли./ В отчаянье, в приют последний,/ Как будто мы пришли зимой/ С вечерни в церковке соседней,/ По снегу русскому, домой». Церковь здесь возникает, как элемент самоидентификации. Все естественно, без намека на агрессивное выпячивание: русский – значит православный. Текст, по крайней мере, допускает возможность правильного выстраивания иерархии ценностей. Сначала – духовная жизнь (за скобками произведения), и как следствие ее – обретение себя преображенного, народа, истории. Иначе: вера – родина (народ) – «Я» в истории спасения.


[На первую страницу (Home page)]     [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 30.11.07 19:24