Она спускалась со скалы на небольшой пляж по узкой крутой лестнице. Было воскресенье, пятнадцатое августа, и потому на пляже было полным-полно обнажённых, загорелых тел. Спускалась она медленно, со ступеньки на ступеньку, словно уже сверху выискивала место. Белое платье обтягивало её высокую фигуру, не застегнутое спереди, оно при каждом шаге приоткрывало розовато-коричневатые, прекрасной формы, ноги. Чёрные гладкие волосы были туго стянуты на затылке широкой бархатной лентой. Спустившись вниз, она прошла мимо небольших, усеянных телами площадок, и, хотя на этих пляжах никто никого не замечал, вслед за нею нёсся восторженный гул. Мужчины обычно вдосталь пялились на загорелые женские груди, но сейчас они ждали лишь одного: когда она начнёт раздеваться. Расстелив белое махровое полотенце, она не спеша стала расстёгивать платье. Сбросив его, осталась стоять в чёрном, гладком купальнике.
Пляж был залит горячим солнцем, временами оно нещадно палило, мерцающе отражаясь в голубой неоглядной поверхности моря. Однако от неё исходило нечто успокаивающее и холодящее, притягивая недоступностью и какой-то необычной для её возраста величавостью.
Пока она шла кратчайшим путем к морю, нудисты открывали под чёрным купальником неповторимые линии. Когда она нырнула, море приятно охладило её. Вскоре она исчезла из виду. Море несло её и ласкало, волна за волной качала её. Потом она стала плавать, то предельно напрягая силы, то вновь отдаваясь на волю волн. Вдали от берега, сокрытый в волнах, взыграл её бурный темперамент. Она смеялась, и смех её звенел в широком голубом просторе. Когда она повернула назад, берег был далеко, на синем небе вырисовывались очертания маленьких розовых, светло-голубых, светло-кофейных современных отелей и частных вилл с белыми, как пена, башенками.
Всё побережье было похоже на кулисы. При каждом возвращении она осознавала безвкусицу и неестественность жизни в этом городке, нацеленном, особенно в сезон, на выколачивание денег.
Вдруг заблаговестили колокола. Их торжественный звон нёсся со всех колоколен — сегодня был праздник Божией Матери. Она вспомнила, что собиралась нынче вечером пойти на литургию. Ничего, она ещё успеет. В этом приморском местечке всё удобно и близко — рынки и дорогие магазины, храмы и променады, гостиницы и кафе — в одном шагу, да и только.
* * *
Она вошла в освещённый храм. Литургия ещё не началась, и туристы свободно расхаживали взад-вперёд. Храм был огромный, внутри барочный. Она шла по центру его, её высокая фигура возвышалась над остальными женщинами, притягивая к себе взоры больше, чем роспись или фрагменты открытых для обозрения старинных фресок. Усевшись в центре на большую резную тёмную скамью, она стала думать о том, как лучше спланировать завтрашний, набитый делами, день. Богослужение началось и шло уже полным ходом, священник как раз возносил к Всевышнему вторую по порядку мольбу: «Помоги матерям нести их тяжкий крест!» И когда она со всеми остальными отвечала: «Господи, услышь нас!», о край скамьи стукнула белая клюка слепой. Она инстинктивно протянула руку, чтобы помочь старушке войти.
Старческий жест человека, отвергающего постороннюю помощь, пока он ещё в силах, и, возможно, потому он и в силах, был до боли знакомым. Старушка медленно, с трудом продвинулась к ней и села рядом. И тут служба для неё кончилась. Она уже не могла оторвать глаз от круглой, согбенной спины в мягком шёлковом платье, от белой шляпки, склонённой над тёмными жилистыми, трясущимися руками. По временам, когда старушка подставляла ухо, шляпка съезжала набок.
Затем она подняла лицо к ней: — Я мало что понимаю, девушка. До того он невнятно говорит... А вы, девушка, понимаете? — заглядывала старушка ей в глаза.
— Нет, тоже не понимаю, — ответила она быстро. — Возможно, вам бы лучше сесть впереди, — добавила она следом.
Старушка внимательно вгляделась в неё, словно услышала в её французском иностранный акцент. — Да, да, вы правы, — кивнула она.
Но она уже не смогла сосредоточиться на литургии. Мысленным взором она видела маленькую, сгорбленную фигуру матери, когда привела её в больничную часовенку. Мать мелкими, чуть неуверенными шажками прошла к алтарю. Она подождала ещё, пока мать сядет, подождала, пока начнётся служба.
Привела её, будто ребёнка в садик, будто ребёнка в лунопарк, домой... Уходила с трудом, зная, что мать нуждается в ней.
Своего ребёнка она бы никогда так не покинула, она точно это знала! А маму, выходит, можно?! Она ведь так же беззащитна, как ребёнок... В последнем письме мать писала: «Доченька моя, как долго ты в чужих краях! Когда же ты вернёшься? Как бы я хотела быть с тобой. Или я уже тебе не нужна? Все-то вы выросли, никто из вас больше во мне не нуждается.»
Она читала это письмо между отдельными сеансами, задумываться над ним не оставалось времени. А сейчас, при виде этой сморщенной старушонки, всё вновь нахлынуло на неё. Хотя что-то и восставало в душе: мама, ты же сама отдала меня в балетную школу, заставила меня учить языки, моё образование стоило тебе целого состояния, но ты никогда не говорила об этом, напротив, ты всегда твердила, что я приношу тебе радость. Ты возила меня на курорты, и когда люди оглядывались мне вслед, ты расцветала от гордости. Ты отправила меня на первый конкурс. Ты выпустила меня в свет, мамочка. А теперь хочешь, чтобы я вернулась к тебе, бросила всё и вернулась обратно?
Когда она очнулась от мыслей и покосилась в сторону, старушки уже не было.
Она припомнила, что у неё для мамы есть шерстяная, очень дорогая шаль. Она всегда отовсюду что-нибудь привозила ей. Когда на сей раз вернётся через полгода, наступят уже холода. Или, может, послать ей шаль ещё в начале осени? А сегодня в скальной часовенке она зажжёт свечу за неё. Пять франков за маму — эта мысль пронзила её.
Променад кишит элегантными гостями отелей и туристами. Она сворачивает с него и по длинной аллее цветущих олеандр направляется к скальной часовенке. Она покупает свечу и ставит в подсвечник. Ей так хочется сесть в этой тиши и успокоить свою растревоженную совесть. Она пытается молиться. Для чёток у неё никогда не хватало терпения, и сейчас она обращается к пречистой Деве Марии, к её всегдашней помощи, и своими словами просит быть для её старой мамы заступницей. В часовенке всего лишь несколько женщин да двое влюблённых на задней скамье. И вдруг она видит, как старушка подходит к ней сбоку. Или это мираж? Белая клюка слепой, белая шляпка... На этот раз она садится не рядом, а прямо перед ней. Склоненная голова слегка трясётся. Или это мерцание свеч? Образ трепещет сквозь слёзы, неудержимо падающие одна за другой.
Она внезапно встаёт. В отеле, уложив чемодан, оставляет короткую записку.
Перевод со словацкого Н.Шульгиной.
[На
первую страницу (Home page)]
[В раздел "Словакия"]
Дата обновления информации (Modify date): 18.06.06 08:15