Впечатления

Е.С.Твердислова

Обещающие знаки надежды...

Нынешний Папа Римский Иоанн Павел II — первый на Ватиканском престоле славянский Папа, Папа-поляк — должен бы, по логике, привлекать к своей личности внимание прежде всего славян: Россию, Украину, Белоруссию, Чехию, Словакию, Югославию... Между тем, здесь о нём пишут гораздо меньше, чем в других европейских странах. А ведь кому, как не нам, славянам, знать надлежит, что «Польша приняла крещение в Риме при посредничестве чешской княжны, которая стала женой первого в истории моей Родины правителя1, — напоминает Папа. Связь с Римом и западной культурой формировала польскую нацию на протяжении целого тысячелетия. «В дальнейшем Польша вошла в тесное взаимодействие с восточными славянами (селившимися на севере и юге вдоль линии Львов-Киев), а через это — и с восточной традицией».

Существует факт (не до конца изученный в своих истоках), что у Папы с юности возник вполне осознанный интерес к русскому языку, который стал для него «вторым славянским» (как это обычно полагается на историко-филологических факультетах), когда недолгое, правда, время он начал в 1938 году заниматься на полонистике Ягеллонского университета в Кракове. Все планы смешала и поломала начавшаяся на следующий год война, а с ней и вторжение советской армии на территорию Польши. И тем не менее, тяга к русской культуре осталась, хоть и не была, прямо скажем, главным предметом исследований о Папе. К чести польских русистов следует отметить, что именно они коснулись этой темы и попытались её раскрыть (прежде всего покойный Р.Лужный).

Этот интерес Папа сохранил и поныне. Известные русские писатели, учёные, правозащитники не раз посещали столицу Ватикана. Тем важнее нам представляются вышедшие в Польше книги польского русиста Гжегожа Пшебинды, который взял на себя труд поразмышлять на темы, настоятельно требующие сегодня вдумчивого анализа. Одна из них — «Большая Европа. Папа о России и Украине» (2001)2, вторая — «Между Москвой и Римом. Религиозная мысль в России XIX и XX веков» (2003)3. Подобные работы самой постановкой вопросов позволяют хотя бы подойти к тому, чтобы разобраться, наконец, в довольно сложных и запутанных, говоря откровенно, взаимоотношениях России и Польши. Что греха таить, настороженность, возникшая между нами в последнее время, явно мешает нашим странам общаться.

Но сначала об авторе. Гжегож Пшебинда (р. 1959) — профессор двух учебных заведений: Института восточнославянской филологии Ягеллонского университета в Кракове и кафедры восточных исследований Лодзинского университета. Ему принадлежит несколько книг о русской философии4, множество статей самого разного характера — эссе, очерков, интервью. Его голос постоянно звучит на страницах «Новой Польши», «Тыгодника Повшехного», «Пшегленда Русыцыстычного», «Этоса». И, можно предположить, что это его стремление так принимать участие в общественно-политической жизни фактически целой Европы (ибо поляки и русские — не просто представители своей страны, но главным образом культуры, а её теорритория много объемнее) предопределило характер обоих изданий. И хотя вторая книга хронологически следует за первой, тем не менее вошедшие в неё статьи, потому что написаны были в разные годы, помогли Пшебинде нащупать болевые точки, без знания которых не подойти к тому, что сейчас так волнует любого прогрессивно мыслящего человека. Об этом и говорит Иоанн Павел II.

И ещё одно. Пшебинда — ученик великих польских русистов. Виктор Ворошильский, Богдан Гальстер, Анджей Дравич, уже впоминаемый нами Рышард Лужный... Их наследие — неоценимый всем нам дар. За каждым стоит целый пласт науки, включавшей в своё понятие не только высокую профессиональную требовательность, но и мужество. Это благодаря им в трудные для нас годы русская литература продолжала звучать в полный голос, формируя сознание современников и воспитывая новое поколение. И здесь мы в неоплатном долгу перед польскими русистами.

Именно поляки начали первыми издавать Мандельштама, Цветаеву, Замятина — не перечислить всех имён, украсивших небосклон русской действительности ХХ столетия, многие из которых у нас не назывались, тогда как в Польше даже изучались. Вроде бы совсем недавно — в 60—70-е годы — Польша пользовалась едва ли не самым большим авторитетом у русской интеллигенции. Польский язык изучали, чтобы читать запрещённое, — в «краю вольности» представлено было всё, и одно это магнетически притягивало.

Возникает законный вопрос: почему нынешний Папа, поэтические образы которого исполнены подлинно православного света, воспитанный на трудах В.Соловьёва, П.Флоренского, С. Булгакова, романах Гоголя и Достоевского (любовь русского романиста к Евангелию служит Папе примером величия духа), не находит общего языка с нынешней православной Россией? К слову сказать, он не всегда Достоевским восхищается, скорее, скрыто с ним полемизирует. По-видимому, ответ тут следует искать не только в истории нашей страны и наших отношений с Польшей, но и в том своеобразии нашей ментальности, которое прекрасно выразил тот же Достоевский в «Дневнике писателя», заметив, что разум и вера друг друга исключают.5 Примечательно, что этот тезис русского писателя открывает философский сборник Пшебинды.

Но примечательно и другое: Папа делает радикальный шаг и объединяет оба понятия — веру и разум. Одна из его энциклик так и называется.6

По его мнению, это и есть два пути познания Бога, которые «пересекаются» в человеке, друг друга дополняя. «Вера не умаляет значения человеческого разума, но побуждает человека задуматься и помогает ему лучше понять всё то, что в наблюдаемой действительности вызывает у него вопросы»7. Наука и знания — для человека такая же насущная потребность, как еда, работа, религия. Стремясь преодолеть искусственно созданную людьми (и наукой!) границу между знанием и верой, постижением Бога душой и постижением Его разумом, между рассудочным к Нему отношением и чувственным, наконец, между гуманизмом и религией, Папа объединяет важнейшие сферы знаний.

Признавая реализм сознания, Папа фактически приравнивает «философию бытия» к «философии сознания», сводит к одному знаменателю две мощные философские ветви: с одной стороны — св. Фома Аквинский, с другой — св. Августин, Паскаль, Кьеркегор, не говоря о мистиках, в частности св. Иоанне Креста. Немаловажную роль в преодолении этого великого парадокса сыграла как раз русская идея, пафос её поиска. К сожалению, Пшебинда, который обладает умением оригинально подойти к русской философии и её наследию, демонстрирует богатство материала, тонкость исследовательской техники, обходит молчанием некоторые важные стороны деятельности тех же философов, хотя именно это позволяет в первую очередь говорить об общих путях поиска христианского единства.

В истории нашего времени Папа прославился как Папа-экуменист, вместе с тем корни этого движения обнаруживают себя и в русской православной традиции тоже. С.Булгаков и Н. Бердяев в 20—30-е годы прошлого столетия одни из первых поставили вопрос о необходимости выработать догматическое согласие православных и католиков вопреки существующему между ними догматическому расколу. Они призывали осознать экуменизм не только как идею, но и как факт жизни8. У этого движения был свой идейный зачинатель — Вл. Соловьев, создатель «экуменической теократии», по выражению Пшебинды, которая изначально была нацелена на всеобщее христианство, а не партикулярное единение с Римом, — этот момент важен не сам по себе, а, ещё раз подчеркну, как реальная, конкретная и вполне осуществимая возможность вести диалог православия с католицизмом.

Ведь с этой точки зрения важно не только то, что думали русские православные философы, но и что они делали.

Всех русских философов — будь то К. Леонтьев с его «византийской» эстетикой или Н.Фёдоров, эсхатологическая концепция которого, как, впрочем, и соловьёвская, выходит за пределы строго христанской концепции любви; сам Вл. Соловьёв с его философским миром, нацеленным на диалог и полемику (в частности, с протестантизмом); «кантианство» Н. Бердяева, способствовашее обретению им своего взгляда на природу и свободу, — всех их объединяло стремление понять мир сквозь призму Бога, первородного греха, Откровения. Эта важнейшая, связующая идея не была утрачена ещё и потому, что русская философская мысль не существовала сама по себе — ею напитана русская литература, своеобразие которой в этом плане продемонстрировал ещё один учитель Пшебинды — философ и социолог Анджей Валицкий9. Благодаря этому не порвалась нить между философией прошлого, искусственно отрезанного от России в советские годы, и её современным учением, что нашло отражение в трудах Лосева, Бахтина, Асмуса, в открытой и беспристрастной позиции Солженицына и Сахарова, диалог с которыми для Ватикана имел огромное значение. В их лице Папа обрёл своих сторонников и единомышленников.

Католицизм исторически не был чужд России, но и не был для неё распахнутыми вратами. Все мы помним борения Гоголя, решавшего свою духовную судьбу: с кем быть — оставаться в православии или перейти в католицизм. Не менее трагичен путь Чаадаева, смотревшего на Европу по-католически: в поиске модели религиозной цивилизации. Россиия, по утверждению Пшебинды, виделась ему собранием нестабильных и стихийных элементов. Отсюда — прямой шаг к постановке национальной идеи и провиденциализму: у Польши и России, естественно, отношение к проблеме избранности народа одинаковым быть не могло (вот тут бы и порассуждать — на сравнительном материале). И не раз объяснение особенных путей России виделось в плоскости полемики с католической мыслью, но исподволь пробивался росток о «славянском братстве» — так было, в частности, с Гоголем. Строго говоря, какими бы резкими ни были «русофильские» высказывания в их противопоставлении «западничеству», все они, в конечном счёте, сводятся к единому Богу. А следовательно, христианские расхождения, как явствует из работы Пшебинды, подчас носят чисто умозрительный и богословский характер.

Вывод существенный, ибо сделанные в реальности конкретные шаги подчас бывают важнее самых мудрых слов. И характеризуя русскую интеллигенцию, особенно если речь идёт о сегодняшней, не следует забывать, что за годы советской власти эта интеллигенция утратила веру в какую-либо общность вообще (от общности у нас одни несчастья), и научилась обретать для себя и внутри себя своего собственного Бога. Многие из представителей этой интеллигенции к экуменизму ближе, чем представители других конфессий, и не видеть этого — не видеть внутренних изменений, которые происходят в нашей стране и культуре. Нынешнее православие трудно оценивать только по тому, что говорится и издаётся официально. Хотя, слов нет, именно это свидетельствует о наших взаимосвязях с Ватиканом. Что только часть правды.

И ещё одно. Пшебинда называет нынешнюю русскую интеллигенцию «проевропейски настроенной» («Между Москвой и Римом», с. 231), но при этом обходит почти молчанием всё, что вышло у нас о Папе: что о нём пишется (а ведь есть даже книга!), переводится, издаётся. В нашей стране Кароль Войтыла — известный поэт, тонкий лирик, драматург, автор интереснейших энциклик. Нельзя сказать, чтобы его сочинения продавались и читались в нашей стране на каждом углу, но, поднимая проблематику взаимоотношений Польши, Москвы и Рима (а ведь у обеих книг красноречивые названия!), вообще не касаться этого просто нельзя. Иначе как понять специфику нашей «ситуации»?

Без знания того, что в нашей культуре и литературе бьют в полную силу подземные ключи, может даже возникнуть ощущение, будто русские православные философы и проблемы католицизма нам всем каким-то боком и не имеют ничего общего с современной жизнью. Более того, что нынешняя русская интеллигенция равнодушна к славянскости. И повиснут тогда в пустоте те «обещающие знаки надежды» — как называет Папа будущее, на которое нам смотреть вместе. Величие Европы невозможно без единения славянских стран. Этот призыв подспудно звучит в обеих книгах Гжегожа Пшебинды — поляка, который дорожит русскими литературными традициями с их открытостью и стремлением к общению.

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Польша"]
Дата обновления информации (Modify date): 02.07.04 08:49