Юбилей

Леонид Рабичев

Из воспоминаний...

Дом творчества художников «Хоста»

Впервые в жизни я рисовал по большому счёту. Началось с того, что я открыл монографию, ощутил какое-то единство пейзажа, расстилающегося передо мной, с пейзажем на репродукции великого итальянца.

У него на первом плане были повозки с флорентийцами, а у меня угловая колонна санатория, построенного в стиле сталинского ампира.

Подцепив к колонне расположенные на разных уровнях дороги и дома, я повернулся на сто восемьдесят градусов и выбрал наиболее выразительные деревья и постройки, и свободно соединил их с общей массой земли и неба. Эта композиционная импровизация, образующая единый рельеф, безошибочное соединение в одно целое разномасштабных, часто двигающихся объектов внимания, бесконечно увлекло меня. Вся эта работа, к моему великому изумлению, заняла не больше часа. Это было начало. Два месяца с десяти часов утра до полной темноты я рисовал небо, портреты то позирующих, то проходящих мимо людей, пробегающих мимо собак и кошек, портреты стариков и детей, портреты продавщиц мороженого, работающих художников — и всё в характере, но как-то иначе. Совершенно увлечён — и вдруг всё. Работа закончена.

Я обнаружил существование такого мгновения, когда работа твоя навсегда отделяется от тебя и начинает жить своей жизнью.

Не совсем то. Сначала возникает наблюдение, что уже не ты хозяин положения. То, что из ничего, как Бог из ничего, изобразил ты на бумаге, на холсте, вводит тебя в мир сначала не планировавшийся тобой, ты художник, не можешь не подчиниться логике, диктуемой тебе этим новообразованием. Чувство удивления, ты же хотел совсем не этого, просто хотел зафиксировать свой восторг от того, что увидел глаз.

А твой рисунок начинает сопротивляться тебе. Тут, как диктует школьная программа, можно взять ластик или штихель, исправить «ошибку». А если, подчиняясь случайности, создать что-то новое и пойти «не туда»? И вдруг момент — создано! Больше ничего делать не надо, и новое удивление: Неужели ты сам сделал это? Значит, и таким ты можешь быть? А может быть, это и есть настоящее твоё лицо? И на каком-нибудь пятьдесят первом рисунке ты обнаруживаешь, что все «ошибки» были очень похожи друг на друга. Ты овладел приёмом или приём овладел тобой? Но нет, это ты просто нашёл себя, это твоя сущность, сущность этого месяца твоей жизни.

Теперь на практике тебе предстоит столкнуться с проблемой многовариантности, то есть логика создаваемого тобой диктует тебе не один единственный путь, а много разных путей. Выбирай, бросайся в неизвестность и доводи свой выбор до логического конца.

Деревья, море, люди, дети. Каждый вечер штормит, большие волны, ветрено. Летом на Кавказе всё буйно распускается, цветёт, а сейчас весной — своя красота. Бесчисленное множество голых стволов и причудливо изогнутых веток и веточек. Голые деревья похожи на людей и животных, а некоторые стволы деревьев напоминают скульптуры художников-абстракционистов — стоят на тонких ножках, раздуваются кверху, узловатые, голые, полированные, ветки, как руки с пальцами.

И другое, то, что для меня абсолютно неожиданно. Коллеги мои, художники творческой группы, не выходят из корпуса, не смотрят ни на море, ни на небо, практически не отдыхают, получили из Москвы выгодные заказы на фирменные стили и стараются побольше заработать Может быть, дело в том, что это прикладники, давно уже не работают с натуры. Ну и что же? Всё это скучно и вызывает у меня чувство сожаления. Просыпаюсь, беру планшет, треногу и ухожу из этого курортного мирка на гору или на море или в самшитовую рощу — расположенный на склонах трёх или четырёх гор заповедник растений, где между скал бегут горные речки и поют птицы, а вечерами с блокнотом на берегу моря.

Тогда в Хосте я испытал чувство, которое когда-то уже испытывал в студии Белютина на колокольне Ипатьевского монастыря, чувство, что я стал художником.

«Начало работы, белый холст и пустота.

Первый мазок ошибочный, случайное попадание, второй мазок — либо рождение новой жизни, либо мучительное умирание. Все последующие продиктованы первым и вторым.

В 1961 году я с этюдником и мольбертом забрался на колокольню семнадцатого века Ипатьевского монастыря. Северный ветер замораживал меня, далеко внизу был монастырский двор, верхушки крыш, дали, с другой стороны — дали и река. Пытаясь согреться, я переступал с ноги на ногу и динамично вписывал то, что было справа, в левую часть моей картины, мне уже было не до живописи, и я стал хулиганить, менять масштабы и краски, и вдруг несоединимые части стали соединяться в одно целое, и вопреки первоначальному замыслу возникал колорит, я уже не смотрел по сторонам, а отдался логике того, что непроизвольно возникало и само подсказывало, что делать дальше. Я совершенно забыл о своих замерзших ногах и с удивлением смотрел на то, что выделывали мои руки, и тут я заметил, что на колокольне я не один. Прижавшись к выступу стены, на противоположной стороне площадки стояла Катя Поманская.

— Господи! — сказала она. — Это что у Вас? Вдохновение?

— Это не я, — сказал я.— Это ангелы.

И меня охватила такая радость, такая гордость и такое счастье, о существовании которых я не подозревал. Так я стал художником.

(9 января 1997 года. «Меценат и Мир» № 8-9-10).

Эта запись из дневника 1997 года содержит, может быть, повторение моего представления о процессе творчества, но для меня она оказалась крайне важной, и я набрался смелости вторично её воспроизвести. Наверно, именно так работали и Сезанн, и Матисс, и Пикассо, и Джотто, и Анри Руссо, и многие наши художники 20-х, 30-х годов.

Я имею в виду не степень одарённости, не талант и не гениальность, а лишь способ самораскрытия.

Все люди разные, нет двух одинаковых. Все учебные приёмы приблизительно одинаковы. Но одни, пройдя курс рисования и живописи в институте, становятся художниками, а другие — догматиками-графоманами. <...>

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 19.06.04 14:51