Проза

Геральд Бежанов

Деревенские шутники

Старый велосипедный моторчик работал на пределе...

По горной дороге, извилистой и крутой, взбирался на велосипеде почтальон. Дорога обогнула скалу — и внизу открылась деревня.

Было раннее утро. Над домами тянулись тонкие дымки тондыров. Молодой коршун описывал плавные круги.

Почтальон отключил моторчик, перевёл сумку со спины на живот, натянул поглубже фуражку и, оттолкнувшись, помчался вниз. Визжали педали. Ноги в сандалиях и полосатых носках торчали в стороны. Руки цепко держали руль.

...Первым стоял маленький, чистенький, под белой шиферной крышей, домик, укрытый от дороги листвой инжировых деревьев. Почтальон нажал на тормоз, слез с велосипеда и привычно прислонил его к забору. Он уже взялся рукою за скобу калитки — и вдруг раздался выстрел... Почтальон, как подкошенный, упал на траву.

Он лежал, уткнувшись седой головой в старый корень, левая рука ещё продолжала прижимать к телу сумку, над крепким горбатым носом, жужжа, завис беззаботный шмель.

Калитка распахнулась.

— Вай! Аршавир-джан, что с тобой? — раздался испуганный женский голос.

Старик поднял веки. В его помутневшие голубые глаза медленно возвращалась жизнь.

— Где я? — спросил он слабым голосом. — Кто передо мной?

— Аршавир! Очнись! Это же я перед тобой, Офелия...

— Ахчи! — сказал он. — На меня было покушение. Кто-то стрелял.

Женщина засмеялась. В одной руке у неё было ружьё, а в другой — мёртвый коршун, которого она держала за длинное чёрное крыло.

— Аршавир! Взгляни на меня!.. Видишь, что это!

Он сел и взглянул.

— Вах, Офелия! Как ты меня испугала! У меня телеграмма, письма, два журнала... А ты так со мной поступаешь! Пожилая женщина всё-таки...

Аршавир озабоченно ощупал сумку.

— Аршавир, дорогой... Эта дура Ханум всё время на открытое место лезет: то на крышу, то на забор... Пусть лезет — Чума её забери! — но цыплят жалко!

Она помогла ему подняться, отряхнула одежду, подобрала фуражку.

— Заходи, Аршавир-джан! Пропустишь рюмочку тутовой — и всё будет в порядке! Не беспокойся... Хорошо, что это здесь с тобой приключилось, а не у дома этой сплетницы Сирануш. Помнишь, как ты мне свет чинил? Три дня потом заикался! Но ни одна живая душа не узнала, что тебя током ударило.

Она вынесла графинчик и рюмку. Аршавир расправил усы и не торопясь выпил.

— Офик-джан, — начал он. — Прямо в глаза скажу тебе: ты у нас в деревне самая мудрая. Твой совет нужен! Пришла телеграмма...

Аршавир достал из сумки телеграмму.

— Деревня Глача. Мартиросяну, — прочёл он, — обниму дорогих родственников четверг. Точка. Заслуженный артист Кабардино-Балкарской автономной республики Лаэрт Мартиросо. Точка.

Старик аккуратно сложил телеграмму и положил обратно в сумку.

— Пах, пах! — воскликнула Офелия. — Заслуженный артист! Свет очам! Какой образованный человек приезжает!

Довольный произведённым эффектом Аршавир сказал:

— Представляешь, какой стол накроет Тиго Мартиросян!

Офелия строго заметила:

— Не Тиго Мартиросян накроет, а Вазген Мартиросян. Такой человек может приехать только к Вазгену. Неужели ты не понимаешь?

Аршавир восхищённо посмотрел на старуху.

— Прямо в глаза скажу тебе, Офик-джан, светлая у тебя голова! Я два часа ехал и думал, кому из них двоих отдать телеграмму, а ты за одну минуту разобралась... Налей, пожалуйста, ещё рюмочку!

Женщина, наливая, говорила:

— Как же ты о Тиго мог подумать? Это несерьёзный человек. Всё ему шутки да шутки! На весь район из-за него Глача гремит. Люди думают, что у нас тут одни шутники живут!

* * *

Почтальон Аршавир отправился с телеграммой к Вазгену Мартиросяну... Шестидесятипятилетний Вазген славился в родной деревне, да и не только в ней, как замечательный пастух. Пастушеское дело он знал до тонкостей. Но главное было не в этом. У Вазгена Мартиросяна была душа поэта. Стихов он не писал, но поражал сельчан и приезжих проникновенным чтением наизусть армянской классики. Да и не только армянской... Любимыми его поэтами были Туманян и Шекспир. И это ещё не всё. Он был страстным любителем археологии.

Сообщение о приезде знаменитого родственника Вазген воспринял как должное. Он распахнул перед другом, как в армейских штабах, шёлковую штору на стене, и перед глазами почтальона возникло генеалогическое дерево обширного рода Мартиросянов. Оно было любовно раскрашено цветными карандашами с обязательным указанием профессии каждого, даже самого дальнего родственника.

— Прибавилось ещё одно славное имя... — сказал пастух, беря в руки карандаш.

— Вазген, дорогой, а какой ветви оно принадлежит — синей или красной? К Аветику или Тиграну?

Пастух задумался.

— От Аветика идёт сто двадцать семь человек, а от Тиграна — сто пять... Запишем к Тиграну!

Остро отточенным красным карандашом Вазген вывел где-то на самом краю: «Лаэрт Мартиросян, заслуженный артист».

— Конечно, это потомок нашего Тиграна, — добавил он. — У него был внук Каро. Ты слышал о Каро? Какой голос был у мужчины! Его даже приглашали в Петербург на оперную сцену. Профессор специально приезжал! Не поехал... Не оставил горы! Так пастухом и умер. Видишь, Аршавир, тиграновская ветвь дала нам второго артиста.

Почтальон деловито сказал:

— Вазген, распишись за телеграмму.

Пастух расписался.

— Дорогой Аршавир! Запомни хорошенько: человек — не песчинка, затерянная в пустыне. Рано или поздно он выходит на священную дорогу, ведущую на землю предков.

Он прочитал почтальону большой кусок из «Макбета», и они отправились в парикмахерскую.

* * *

Надо сказать, что парикмахерская была для глачан не просто заведением, где стригут и бреют, но центром духовного общения старшего поколения деревни. Здесь старики обсуждали новости, решали вопросы текущей политики и даже критиковали председателя колхоза Паркева Малаяна.

Парикмахерская располагалась в самом сердце деревни, на площади, куда два раза в сутки прибывал из райцентра рейсовый автобус. Рядом находился обложенный розовым туфом родник, из которого изливалась самая холодная, самая вкусная в селении вода... Но лучшим украшением площади была, по общему мнению, большая красочная вывеска парикмахерской, расписанная внуком парикмахера, десятилетним Адамом.

Поток новостей, стекавшийся в парикмахерскую, никогда не иссякал: его поддерживали клиенты, а также все те, кто приезжал в Глачу или уезжал отсюда.

Дух этого замечательного заведения хорошо выражала колоритная фигура семидесятилетнего парикмахера Самсона. В этом человеке сидел бес противоречия. Он не признавал готовых истин, считая, что истина рождается только в споре. Самсон мог разжечь спор из чего угодно. Ну а в случаях действительно спорных парикмахер просто не знал удержу... Например, если кто-нибудь говорил, что учёные отрицают существование лох-несского чудовища Несси, он тут же становился ярым приверженцем существования плезиозавра. Самсон немедленно припоминал, что, будучи по курсовке в Пятигорске, встречал чудовище в местном озере — один или даже два раза...

Самсон вообще рассказывал множество удивительных историй, случившихся с ним в жизни, приводя такие живописные детали, что слушатель иной раз даже покрякивал.

Рассказывая, он не забывал о деле, строго дифференцируя клиентов на «своих» и «чужих». Первых он «освежал» одеколоном, взятым из правого ящика (неразбавленный «Шипр»), вторых — из левого ящика...

Стены его «салона» были увешаны фотографиями разной степени давности. На всех фотографиях был изображён он сам в различные периоды жизни. Гвоздём экспозиции был групповой портрет человек на триста, заключённый в деревянную раму. В углу читалась надпись: «Paris, 1913 г.» Надпись была видна довольно отчётливо, чего нельзя было сказать о лицах людей. Самсон утверждал, что в предпоследнем ряду, шестнадцатым слева, стоит именно он. Для скептиков он хранил толстое увеличительное стекло размером с чайное блюдце.

...Когда Аршавир и Вазген принесли в парикмахерскую новость о приезде Лаэрта Мартиросо, присутствующие стали поздравлять пастуха.

Всё испортил Самсон.

Он усомнился в том, что гость является родственником пастуха и, высказав предположение, что тот приезжает к Тиго Мартиросяну, местному кузнецу, послал внука за Тиго.

Через полчаса в парикмахерской собралась почти вся компания: шестидесятишестилетний кузнец Тиго, шестидесятивосьмилетний бухгалтер Ишхан, девяностолетний сторож Мкртыч, а также уже известные нам почтальон Аршавир и пастух Вазген, не говоря уже о Самсоне.

Разгорелась бурная дискуссия.

Кузнец Тиго, в отличие от Вазгена, не вёл учёта своих родственников, но он хорошо знал, что в городе Петрозаводске живёт его двоюродный дядя, директор спичечной фабрики, у которого было шесть сыновей. Пятеро из них вели нормальный образ жизни, а шестой, не то Сурен, не то Хачик, был трижды женат и в каждом браке имел по ребёнку. В первом — мальчика, во втором — девочку, а кто родился у третьей жены, Тиго не было известно. Это и дало основание кузнецу считать, что артист Лаэрт есть тот самый третий.

Мнения разделились: одни говорили, что право принимать гостя принадлежит Вазгену, другие отдавали его Тиго.

Решить спор должен был председатель колхоза Паркев Малаян.

Отправились к председателю.

* * *

Следует сказать, что, несмотря на суровую критику отдельных недостатков Паркева, старики уважали своего молодого председателя.

Суть спора взялся изложить Самсон.

— Товарищ Паркев, — начал торжественно парикмахер, — когда я в одна тысяча тринадцатом году прибыл в Париж и встретился у Гранд-опера с арутюняновским Месропом, он имел наглость заявить мне...

Председатель нервно громыхнул стулом.

— Эй, Самсон! Останови патефон, пожалуйста. Это старая песня! Говори дело. Зачем пришли?

Тогда выступил вперёд Тиго.

Это был пышущий здоровьем весёлый старик, с красным от кузнечного жара лицом, с широкими квадратными ладонями и громким, как из бочки, басом. Он высказал свои притязания на Лаэрта Мартиросяна. Артист едет к нему и только к нему. Это подтверждается его, кузнеца, немалыми заслугами перед колхозом.

Потом свои заслуги перед колхозом перечислил пастух Вазген, только в более возвышенной форме.

— Эй, люди! — воскликнул председатель. — Подумайте, что говорите! Вы — как маленькие дети... Выходит, что, если, допустим, у меня трудодней больше, чем у вас, — значит, он мой родственник, так, что ли?

Таким образом, этот принципиальный спор председателем разрешён не был.

* * *

Старики отправились в школу. Там учительствовал шестидесятидевятилетний Грантик Данелян. Преподаватель географии был маленьким, аккуратным и застенчивым старичком. Несмотря на всю свою скромность и незаметность, он пользовался в компании большим авторитетом. Посреди самых жарких дебатов Грантик тихо ронял два-три слова — и всё разрешалось как бы само собой.

Старики дождались большой перемены, вызвали условным знаком Данеляна и изложили суть спора.

Грантик задумался. О чём он думал, что он взвешивал в уме, никто до сих пор не знает, но остаётся фактом, что после глубокого раздумья учитель обвёл друзей своим чистым, кротким взором и твёрдо сказал:

— Он едет к Тиго.

Это решение Грантика оказалось для всех настолько простым и понятным, настолько прозрачным, что старики лишь восхищённо зацокали языками... И только Вазген, сорвав с головы папаху, бросил её в сердцах на землю.

— Вах! Пусть будет проклят тот день, когда мой отец поселился в этой деревне!

Пастух круто повернулся и зашагал прочь.

— Папаху подними, простудишься! — захохотал ему вслед Тиго.

* * *

Так была написана ещё одна драматическая страница в извечном соперничестве двух друзей: кузнеца Тиго и пастуха Вазгена. Оба Мартиросяна претендовали на лидерство среди представителей старшего поколения глачан. И борьба, нужно сказать, шла с переменным успехом — вперёд выдвигался то одухотворённый и тонкий эрудит Вазген, то бесшабашный задиристый весельчак Тиго. На этот раз победа осталась за кузнецом...

* * *

Через несколько дней Глача встречала заслуженного артиста. Многочисленная семья Тиго, приодетая по случаю такого события, пришла в полном составе задолго до прибытия первого автобуса.

Наконец, автобус прибыл.

Лаэрт Мартиросо и Тиго долго тискали друг друга в объятиях. Патриарх Мартиросянов с громогласной радостью отметил тут же, на площади, что Лаэрт, как две капли воды, похож на его двоюродного дядю, директора спичечной фабрики.

Артист привёз с собой огромный багаж. И среди прочего — три каких-то длинных шеста, которые в автобусе не поместились и прибыли на крыше.

Сам Лаэрт Мартиросо оказался низкорослым смуглым человеком, с роскошно развитой мускулатурой и густыми чёрными бакенбардами. Левая его нога была в гипсе. Гость объяснил, что сломал ногу во время последнего выступления, два месяца назад. Шофёр почтительно подал артисту новые костыли, и все присутствующие тронулись к дому Тиго: впереди двигались кузнец и его гость, а за ними, в некотором отдалении — все остальные.

* * *

...Горное пастбище.

На двух отвесных склонах, справа и слева от речушки, карабкаясь вверх, скользя, прыгая, толкаясь, паслись сотни овец местной породы. Казалось, горы дышали...

Вазген стоял у большого белого камня и думал.

Подбежал запыхавшийся Адам, внук Самсона. Он принёс пастуху приглашение занять место за торжественным столом по случаю встречи Тиго с дорогим родственником.

Вазген задумчиво посмотрел на голубое небо, на дальние вершины гор, на светлые струи воды, бегущие у его ног, потом погладил мальчишку по ёжику рыжих волос и ответил на приглашение словами Ованеса Туманяна. Это был большой кусок большой поэмы. Он говорил о том, что человек должен быть великодушен с врагами, терпим с друзьями, он должен стоять выше низменных чувств, подавлять в себе гордость и тщеславие, прощать обиды, слушать голос рассудка, внимать истине...

К кузнецу он не пошёл.

* * *

Пир в доме Тиго.

Кузнец произносит тост в честь гостя. Артист произносит ответный тост.

— Я поднимаю этот бокал с искрящимся вином за нашего дорогого Тиго, за его прекрасную жену Лусик, за его трудолюбивых детей, за его жизнерадостных внуков! — Мартиросо стоял с фужером в правой руке, другой рукой опираясь на костыль. — Давайте выпьем за этот гостеприимный очаг, который собрал нас сегодня под своей крышей. За прекрасный сад, плоды которого украшают наш праздничный стол, за обширный огород вокруг этого дома, за большой двор, в котором есть всё: корова, лошадь, индюки, куры и коза!

Выпили.

Хозяева поблагодарили и скромно заметили, что козы у них нет.

— Как! — ахнул Лаэрт. — А из чего же вы делаете мацун?

Ему ответили, что мацун они приготовляют из коровьего молока.

— Что значит — из коровьего! — обиделся Мартиросо. — Разве это мацун? Одна насмешка над человеком. Настоящий мацун делают из жирного козьего молока! Он даёт мужчине бодрость, укрепляет нервную систему и сращивает переломы...

Когда внесли молодого барашка на вертеле, он немного успокоился.

Прибежал Адам.

— Дедушка, — обратился он к Самсону, — я уже здесь!

— А где же наш любимый Вазген? — спросил парикмахер.

— Да-да! — подхватил Тиго. — Почему я не вижу за этим столом Вазгена?

Адам не запомнил ни слова из той большой поэмы, большой кусок которой продекламировал ему пастух. Мальчик подумал и сказал:

— Дедушка Вазген велел передать, что вы все — старые дураки!

* * *

На следующее утро старики обсуждали в парикмахерской оскорбление, которое нанёс им Вазген. Кузнец Тиго предложил в отместку подшутить над заносчивым пастухом. Зная его страсть к археологии, он придумал спрятать в какой-нибудь далёкой пещере кости вчерашнего барашка и навести на них Вазгена.

Компания приняла эту идею с восторгом. Бухгалтер Ишхан предложил положить к костям ржавый гвоздь, а парикмахер Самсон пожертвовал новый глиняный кувшин, который Тиго тут же раздавил своими мощными руками на мелкие черепки. Всем обществом уговорили почтальона Аршавира подъехать к Вазгену и как-нибудь между прочим сообщить о пещере, в которой лежат загадочные кости.

Старики предвкушали большую потеху.

И потеха была...

Через несколько дней пастух Вазген ворвался в парикмахерскую с безумными блуждающими глазами.

— Друзья! — закричал он. — Открытие! Это настоящее открытие! Наша Глача прогремит на весь мир! Я нашёл в пещере кости... Стоянка первобытного человека... Представляете, друзья? Большая берцовая кость и фрагмент нижней челюсти... И ещё много других костей... О, святая моя земля! Я знал, что это когда-нибудь свершится! Я чувствовал!

Он поискал глазами.

— Аршавир! Где Аршавир?

К нему вытолкнули упирающегося почтальона, который прятался за широкой спиной Тиго.

— Аршавир! Подойди сюда, любимый мой. Дай я тебя обниму! Все великие открытия делаются случайно. Это ты открыл, а не я... Слава вся тебе! И вам, мои дорогие, потому что вы наши друзья! Правда, Аршавир?

Почтальон смущённо закашлялся.

А Тиго сказал:

— Вазген! Мы люди тёмные. В таких учёных вещах не разбираемся. А наш Аршавир самый глупый из нас, ты же знаешь! Разве можно сравнивать его с тобой? Если б не ты, кости провалялись бы ещё сто лет, пока совсем не сгнили б... Никто и не узнал бы! Нет, Вазген, открытие по праву твоё! Вся слава твоя!

За спиною пастуха старики перемигивались, подталкивая друг дружку, и прыскали в кулаки.

Но когда Вазген сообщил им, что он уже направил большое заказное письмо в Армянскую археологическую экспедицию, они присмирели. Никто не решался сказать пастуху, что это была только шутка.

* * *

Между тем ещё одно замечательное событие происходило в Глаче.

Заслуженному артисту Кабардино-Балкарской АССР Лаэрту Мартиросо снимали гипс.

Эта процедура протекала следующим образом... Посреди двора Тиго под раскидистым тутовым деревом стоял стол. На нём сидел в одних трусах заслуженный артист и пристально смотрел на свою вытянутую вперёд загипсованную ногу. Кузнец взял огромные ножницы для резки жести, достал из кармана носовой платок и аккуратно провёл им по режущей поверхности. Многочисленные зрители затаили дыхание.

— Эй, Тиго! — сказал Лаэрт. — А побольше ножниц не мог найти?

Кузнец засмеялся.

— Лаэрт-джан, ты же мужчина. Закрой глаза — открой глаза, и гипса не будет!

Лаэрт закрыл глаза.

Кузнец вспорол гипс.

— Спасибо, Тиго... — произнёс артист слабым голосом, — ты родился хирургом.

Тиго расцвёл.

— С лошадьми всё-таки труднее, — сказал он. — Четыре ноги — не одна нога, Лаэрт-джан! Пока каждую подкуёшь...

Гость медленно опустился со стола на землю и прошёлся по двору, осторожно наступая на больную ногу. Нога работала.

— Ну, дорогой Тиго, козу уже можно вернуть соседу.

Он повернулся к зрителям.

— Друзья! Скоро вас ожидает большой сюрприз. Честно говоря, я даже вам завидую — вы увидите необыкновенное зрелище и запомните его на всю жизнь... Тиго, у тебя есть буксирный трос?

— Найдётся, — ответил кузнец.

* * *

Девяностолетний Мкртыч тоже мучался бессонницей. Но совсем по другой причине. В силу преклонного возраста и специфики работы он засыпал только на людях, а когда оставался в одиночестве, спать не мог: в голову ему, как он рассказывал, лезли воспоминания и картины его далёкого кавалерийского прошлого. Чтобы скрасить скуку длинных ночей, он играл на медном рожке. Заодно унылый звук рожка отпугивал потенциальных воров. Может быть, поэтому в Глача за последние двадцать лет не было ни одной кражи.

Они не могли не встретиться в эту ночь, Мкртыч и Вазген.

Сторож выслушал сообщение счастливого пастуха о том, что тот намерен обратиться в ЮНЕСКО с просьбой назвать какую-нибудь новую звезду по имени их деревни, так как, очевидно, Глача — центр всемирной цивилизации. Вазген раскрыл перед собеседником множество других заманчивых перспектив. Забегая вперёд, отметим, что через некоторое время Мкртыч уже спал — голос пастуха одиноко гремел в тишине горной ночи. Однако перед тем, как уснуть, Мкртыч успел признаться другу в том, что кости в пещере — это шутка. На это Вазген снисходительно ответил:

— Дорогой Мкртыч! Уж как-нибудь я отличу прах нашего предка, пролежавший миллион лет в земле, от костей обыкновенного барашка... Как ты думаешь?

— Скажешь тоже, миллион... — смачно зевая, протянул сторож.

— Ну миллион не миллион... Для определения точной даты нужно произвести радиоуглеродный анализ. А это уже дело специалистов.

* * *

На знакомую уже нам глачанскую площадь въехал рейсовый автобус. Сошло трое: тучный пожилой мужчина с дорожным саквояжем, строгая, похожая на пиковую даму женщина, в очках и панаме, а также высокий юноша с большим кадыком.

Вокруг не было ни души. Парикмахерская была закрыта (на дверях висела табличка «Обед»). Стояла тишина. Лишь только лёгкое журчание родника нарушало её.

Приезжие удивлённо озирались.

Толстяк приоткрыл калитку ближайшего дома.

— Эй, хозяева! Есть здесь кто-нибудь?

Ему ответило жалобное блеяние козы, запертой где-то в хлеву.

— И здесь никого нет... — сказала женщина, похожая на пиковую даму. — Удивительно странная деревня!

— Что же вы хотите! — заметил высокий юноша. — Страдная пора. Весь народ в поле, несмотря на воскресенье.

Они шли по деревне и по-прежнему не видели ни одного человека.

Вдруг далёкий шум привлёк их внимание — казалось, будто сотня женщин полощет в речке бельё. Они пошли на этот звук.

* * *

...Старый буксирный трос был натянут между верхушками двух больших деревьев. По нему балансировал с шестом в руках маленький смуглый человек, одетый в трико, усыпанное блестящими звёздами. Внезапно левая нога артиста соскользнула с троса и беспомощно повисла в воздухе. Раздался дружный вздох ужаса... Но вот нога нащупала трос, человек поймал равновесие и уверенно двинулся дальше. Раздались аплодисменты. Это была игра на нервах.

Толстяк обратился к одному из зрителей, старику в белом халате, из верхнего кармана которого торчала алюминиевая расчёска.

— Простите, пожалуйста, кто здесь будет товарищ Мартиросян?

Самсон оглядел приезжих и позвал:

— Тиго! Слышишь, Тиго! К тебе опять родственники приехали.

Кузнец широко раскинул руки.

— Какая приятная неожиданность! Какая радость!

Он сжал толстяка в своих мощных объятиях.

— Вы, наверное, тоже из Петрозаводска?

Толстяк осторожно пошевелил помятыми плечами.

— Нет, — сказал он сердито. — Из Еревана. Мы — археологи.

* * *

В противоположном углу парикмахерской робко жалась наша компания. Здесь были все старики, за исключением Вазгена. Они шёпотом обвиняли друг друга и даже обменивались незаметно тычками.

Открылась дверь — появился Паркев Малаян. Председатель был уже в курсе неудачной шутки стариков, которая приняла такой скверный оборот, и пришёл на выручку. Только что он послал вездесущего Адама в горы: строго-настрого предупредить Вазгена, чтобы тот до вечера в деревне не появлялся.

* * *

Как истый дипломат, он пригласил приезжих в свою резиденцию, где их ожидал хороший стол с фруктами и вином.

Размягчённые отменным вином, деревенским солнцем, чудесным горным воздухом, обезоруженные обволакивающей теплотой председателя, археологи сравнительно спокойно встретили сообщение о том, что кости первобытного человека существуют лишь в воспалённом воображении старого пастуха. Паркев несколько побаивался строгой женщины, похожей, как мы уже отмечали, на пиковую даму. Но её за столом не было: она ушла побродить по окрестностям.

* * *

Ждали вечернего автобуса.

Женщина-археолог не появлялась. Когда до отхода автобуса оставался час, председатель заволновался.

— С нашими горами шутки плохи. Знаете, всякие там крутые тропинки, уступы, пропасти...

Толстяк побледнел.

...Полдеревни искало женщину.

И вдруг на вершине соседней горы показались две маленькие фигурки. В одной из них жители Глача узнали Вазгена, а в другой — археологи опознали коллегу. Женщина что-то кричала. Разобрать, что она кричит, было невозможно. Впереди зияло глубокое ущелье. Эхо громыхало: «...Ве-е-ка... Ве-е-ка!»

— Гоарик Мамиконовна! — закричал толстяк тонким взволнованным голосом. — Что вы там делаете? Как вы туда попали?

Пастух подбросил вверх папаху, поймал её и заорал:

— Открытие века! Открытие века!

Тиго сказал Лаэрту:

— Совсем спятил, бедняга! И женщину с ума свёл.

* * *

...Гоарик Мамиконовна темпераментно жестикулировала. Глаза её горели.

— Вы себе представить не можете! Значит так... Большая берцовая сохранилась полностью! А нижняя челюсть — просто загляденье! Даже не верится... Правда, Вазген Меликсетович? Я уверена, что это ранний неолит. И не спорьте со мной! Не спорьте! Это неслыханная удача! Фантастика! Каждую косточку я готова расцеловать...

* * *

По горной тропе, поднимающейся круто вверх, шагали возбуждённые археологи и с ними — Вазген Мартиросян. Чуть позади безмолвно шествовала большая толпа глачан, ошарашенная энтузиазмом приезжих. Старики, завсегдатаи парикмахерской, недоуменно переглядывались и пожимали плечами. Они ничего не могли понять. И даже учителю Грантику всё происходящее казалось неразрешимой головоломкой.

Горная тропа разделилась на два рукава.

— Теперь направо, — сказал Вазген.

Тут вышел вперёд почтальон Аршавир.

— Ты ошибаешься, Вазген! Не направо, а налево. Я ж тебе говорил... Память у меня хорошая, профессиональная. Вот красный камень. Вот, слева, куст шиповника. И от него в двадцати шагах — пещера. Сам мешок относил. И гвоздь там лежит! И черепки... Я ж тебе три раза повторял: налево. Помнишь?

Вазген улыбнулся.

— Ты знаешь, Аршавир, про камень я помнил. А вот куда поворачивать от камня, забыл. Взял — и повернул направо. Ты извини...

Вмешалась женщина:

— Безусловно, направо! Буквально несколько минут назад мы с Вазгеном Меликсетовичем спустились именно с этой тропинки... Идёмте направо, товарищи!

Все двинулись направо.

* * *

Председатель колхоза Паркев Малаян был одет в тугую белоснежную рубашку, при галстуке с эмблемой олимпиады-80.

— Совершенно верно, — говорил он. — Открытие сделал простой пастух. Таких у нас много. Именно увлечённость, богатое воображение, фантазия привели этого человека к уникальной находке, которой мы все теперь восхищаемся.

Вокруг председательского стола в правлении колхоза сидело человек тридцать журналистов и фото-, радио-, телекорреспондентов. Они писали, фотографировали Малаяна, тянули к нему свои микрофоны...

— И в заключение хочу подчеркнуть... Запишите, пожалуйста, в свои блокноты... Что Глача выполнила план сдачи государству мяса, шерсти и молока на 101,5 процента.

— Извините, — раздался чей-то голос. — А где находится сейчас герой дня? Почему его нет на пресс-конференции?

— Видите ли... — улыбнулся председатель. — Наш Вазген очень скромный человек. Он не привык к таким шумным мероприятиям. Вазген любит тишину, покой, природу... Я думаю, он сейчас высоко в горах, с отарой.

Паркев заглянул в какую-то бумажку.

— Хотя нет, простите — по графику он сейчас свободен...

* * *

...А в это время Вазген Мартиросян со всей компанией провожал на вечерний автобус набравшегося сил Лаэрта Мартиросяна.

Заслуженный артист нежно расцеловал кузнеца Тиго, пожал руку каждому из стариков, проверил, тщательно ли укреплены на крыше его шесты, сел в автобус и уехал. Он увозил из деревни приятные воспоминания и два больших кувшина мацуна.

Пыль, поднятая автобусом, долго оседала на деревенскую площадь. Шестидесятивосьмилетний бухгалтер Ишхан громко чихнул.

— Хорошего человека проводили, — сказал Тиго. — Смелый был парень, ничего не скажешь.

И задумчиво добавил:

— Но, честно говоря, ребята, я до конца не уверен, что это мой родственник.

Он повернулся к пастуху.

— Вазген-джан, знаешь, не исключено, что на самом деле он к тебе приезжал, а не ко мне. Как ты считаешь? А?

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 19.06.04 14:51