Одесса на горизонте

Ефим ЯРОШЕВСКИЙ

* * *

Себе

...Я стою на мели Сухого лимана
По колено в пыли моего романа...

Я стою там давно и врастаю в сырость.
И за эти годы, наверное, вырос.

Там стоял в носу ковыряющий Шая,
Городской пейзаж собой освежая.

Где играло море в начале века,
Где уже ступила нога человека...

* * *
Поэт,
бегущий в полночь к мутному бульвару,
где плачет пароход (без мамы), где туман,
где всхлипывает март,
где прячется диспансер
(худой рентген весны показывает парк),
где холодно,
где соловей издох,
попавший в снегопад,..
поэт свихнувшийся,
на ледяной скамейке ждущий лета...

* * *
Кто же смотрит мне в очи? Держава с лицом
истукана,
где морозом закованы губы, и речи, и латы...
И не снится там лето, и нет земляничной
поляны,
и не слышно там смеха, и нет ни ума, ни палаты.

Не сверкают там шпаги,
не сброшены ментики на пол,
пунш не пенится в глотках
гусар, забулдыг, дуэлянтов...
Там отвага уснула, там пот с переносиц
не капал, —
лишь танталовы муки в землю зарытых
талантов.

Там молитв не приемлет Господь одинокий
и сирый...
Королевская стража уснула.
Так сыро сегодня на свете!
Пусто в лавках вечерних, и нет на углу
керосина...
Но зато есть свобода,
зато есть свобода и ветер!

1988

Портрет

Ф.Кохрихту

Я возвращаюсь в дом старушек Модильяни,
Там жил курфюрст Абрам, невежественный перс.
Он в Моцарта играл на пыльном фортепьяне
и пас свою козу на пастбище небес...

Он был молоковоз слепой Кассиопеи,
где старый Зодиак был каждому знаком.
Его ласкал Привоз, его любили феи,
приветствовал собес и уважал райком...

Молдаванка

Кот медленно в агонии кричит,
Старухи лупят мух, стукач стучит,
Горбатый мальчик злобно кличет маму,
Поэт-надомник пишет эпиграмму...

...и колченогая соседка,
Надев трико — ночную униформу,
Мочи горячей утреннюю норму
Другой соседке на голову льёт.
Сосед-мерзавец курит у ворот.

Там варится куриная нога,
Там дети ждут горячего бульона,
Там мы находим спящего врага,
Летящего с горящего балкона.

А к вечеру калеки-гордецы
Сползаются к вечернему клозету,
Стыдливо в кулачке зажав газету,
Базедовой болезни молодцы.

На чердаке колдует чернокнижник,
И денег ждёт художник-передвижник.
... от вони, от жары
Там лопаются стёкла-пузыри.
Несутся крики дикого семейства
И запахи домашнего злодейства.

Минует ночь, и снова крик с утра,
Холодные пустые вечера.
У крана ждёт девиц лихой красавец,
И курит у ворот сосед-мерзавец.

О, Господи, явись сюда, спустись,
Яви свой лик и доброму, и злому,
И, может быть, всё станет по-другому.

У каждого в углу висит корыто,
И в окнах у соседа шито-крыто.

* * *
Не всё ль равно — попасть под дождь
Иль Пастернака почитать?
Одна и та же листьев дрожь,
И влаги общая печать.

Не одинаково ль — уйти
В отяжелевший, влажный лес —
Или в стихи его войти
Метафорам наперерез?

Не всё ль равно — ударит гром
Или обрушится строфа,
Где воздуха сгущённый бром,
Строки пугливая дрофа.

И если город снег замёл,
Засыпал метонимий град —
Бард соловьиный глаз завёл,
Предсмертной судороге рад.

И если дышит эта ночь,
Как носорог, в кромешный мрак, —
Земную полночь превозмочь
Из дома вышел Пастернак...

* * *
Когда сияет жизнь в твоих глазах,
Как золото портьер
в картинах у Ван-Дейка,
Когда лежит весь мир
в таинственных слезах, —
Тогда — о, нет — не скажешь:
«Жизнь — копейка!»

Но стоит ледяным ветрам подуть —
И ты увидишь, как тебя завертит...
Страшись забыться. Берегись уснуть —
И пишешь, и живёшь, и спишь
на грани смерти.

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Одесса"]
Дата обновления информации (Modify date): 05.02.04 16:23