Книга Юлиана Стрыйковского «Голоса во тьме» представляет собой сборник из 20 новелл, объединённых главным героем — мальчиком Арончиком из небольшого еврейского местечка в польской Галиции начала ХХ века. Из новеллы в новеллу переходят и остальные герои книги — члены семьи Арончика, его многочисленные родственники и соседи, друзья и враги. Пёстрая и колоритная картина своеобразной жизни польских евреев, точное описание их быта, традиций, обрядов, неповторимые языковые обороты заставляют вспомнить страницы произведений Шолом-Алейхема и Исаака Бабеля. Предлагаем вашему вниманию фрагмент из новеллы «Первая любовь» сборника «Голоса во тьме». Арончик увидел маленькую Файгеле. Увидел её и Мойше-Лайб. — Файгеле! — позвал Арончик и подошёл к ней. Мойше-Лайб тоже подошёл. — Хочешь, я покажу тебе часики? Видишь, сколько их у меня! — и Арончик выпятил грудь вперёд. А Мойше-Лайб попытался взять её за ручку. Девочка надула губки. Убрала руки за спину. Нахмурилась и топнула ножкой. — Уходи, я тебя не люблю! — сказала она Мойше-Лайбу. — А я и не хочу, чтобы ты меня любила. У меня зато новые ботинки! Мойше-Лайб дёрнул её за косичку и убежал. Файгеле недовольно тряхнула головой. Косички, торчащие над ушами, ещё больше выгнулись вверх. — Ты здесь без мамы? — спросил Арончик. — Вот моей мамы, — ответила девочка и указала подбородком на золотые часики, висящие на чёрном шнурке. — Файгеле, давай пойдём после обеда в больничный сад? Файгеле потрясла головой: — Я хочу кусочек сладкого кулича. Внезапно раздался крик. Это прибежала толстая Эстер. — Ты, воришка! — заорала она и схватила Арончика за руку. — Вы видели, люди добрые!? Счастье, что я заметила! А так он всё бы украл! Арончик прикрыл грудь руками. Золотые часики упали на пол. Арончик и не заметил, как и когда Мойше-Лайб перочинным ножичком перерезал шёлковый шнурок. Арончик покраснел. Он боролся с толстой Эстер, потом дёрнулся и вырвал свою руку. В глазах у него стояли слёзы ярости. — Толстозадая! Сама ты воровка! — крикнул он, показал ей язык и бросился прочь. Эстер ринулась за ним, грозя пухлым пальцем. — Ну, постой, подонок, я тебя научу, как со мной разговаривать! Поднялся шум. Сбежались женщины и окружили Арончика. Прибежала мать и схватилась за голову: — Силы небесные! Чтобы ты больше с ним не водился! Ты слышишь? Сколько раз твердить одно и то же? Он тебя до добра не доведёт! Женщины в страшной панике срывали с Арончика свои часы. Тощая Хая первая сорвала никелевые часы своего мужа, чёрного Сулима, скупщика шкур падшего скота. Она пихала Арончика и шипела сквозь щербатые зубы: — Ну, уж больше я своего из рук не выпущу! Жена часовщика Пейрл качала головой. — Ай, какой стыд! По субботам еврею даже носить нельзя ножика, а это парень, что он натворил! Пейрл была очень огорчена. Он вновь покачала головой и не спеша завернула свои часы в голубой платок. — Сбежал, безбожник! Прости мне, Господь, такие слова, — кривая Двойра, жена жестянщика Сане, сверкнула белком единственного глаза. — Да если б, не дай Бог, это был мой сын, то муж мой, не дай Бог, убил бы его как пить дать! — Да, малые дети — малые заботы, большие дети — большие заботы, — вздыхала старьевщица Зельда, жена калеки Гецла. — Вы думаете, мне с моей Байлой мало забот? Казалось бы, какие тут могут быть заботы? Ведь она девушка уже, а не ребёнок. А мой Гецл колотит её. Ни один отец парня так не колотит! Тучная, словно опухшая Зельда заглядывала в глаза матери, ожидая слов утешения. Мать достала немудрёную выпечку. — Если бы ты был таким, как он, то лучше бы мне не видеть этого, лучше бы не дожить. Ни мне, ни любой еврейской матери... Арончик слушал, что говорят женщины, что говорит мать, а сам смотрел на Файгеле. Файгеле стояла удивлённая, не понимая, что произошло. Сначала она хотела бежать вслед за матерью, схватила её за юбку. Но Эстер оттолкнула девочку, чтобы она не мешала ей преследовать Мойше-Лайба. Арончику казалось, что он видит слёзы в больших, чёрных глазах девочки. «Ей часиков жаль», — подумал он. Ему стало грустно. Даже бархатный костюм теперь не казался таким удобным. Часиков нет. Все забрали. Забрали быстро. Очень быстро. А чем он виноват? Почему женщины такие злые? Зачем они кричат? Чем он виноват? Что плохого сделал? — Файгеле, Файгеле! — окликнул Арончик и замолчал. А потом сказал: — Файгеле, я скоро пойду учиться и буду учиться очень быстро, и у меня будут золотые часы. Как у Моима. И ещё я куплю тебе подушечек на целый цент... Арончик вдруг что-то вспомнил, залез в карман и достал оттуда конфетку с красной и кремовой полосками: — На, возьми... — Возьми, — просил мальчик. Файгеле не решалась. — Возьми. Девочка взяла подушечку, откусила кусочек и сморщила носик. Конфетка была без начинки. Гости уже разошлись. Мать собирала со стола рюмки и всё не могла их досчитаться. Всё ошибалась в подсчёте. Наконец сложила их в передник и вместе с двумя серебряными подносами отнесла жене часовщика Пейрл... ...Арончик взял девочку за руку. Они прошли через пустую кухню и вышли в сени. На крыльце дома стоял Мойше-Лайб. Увидев их, он заскрипел зубами. Дёрнул Файгеле за косичку. — Жених и невеста! Жених и невеста! — загоготал он злобно. Арончик взял Файгеле под руку: — Она с тобой больше не будет водиться. Никогда с тобой не будет водиться. И играть не будет. И я тоже не буду с тобой играть. Никто с тобой не будет играть, — повторял Арончик быстро и взволнованно. — А это мы ещё посмотрим! Ишь, жених и невеста какие! — Посмотрим! — сказал Арончик. — Пойдём скорее, — шепнул он Файгеле. — Скорее пойдём! — Пойдём скорее, — повторила Файгеле и соскочила с крыльца на тротуар. На центральной площади стояла субботняя тишина. Тротуар, ведущий через всю длину площади от ручья, от мостика над ручьём и до шеренги клёнов у большой синагоги, был белым от июльского солнца. Дети прохаживались туда и обратно. Несколько шагов в сторону мостика, несколько шагов в сторону большой синагоги. Всё время перед самым носом Мойше-Лайба, стоящего на крыльце. Мойше-Лайб опёрся о костяк и следил за ними налитыми кровью глазами. Арончик, когда проходил мимо него, наклонялся к Файгеле и, казалось, что-то шептал ей на ухо. На площади было пусто. Евреи уже разошлись по домам из всех синагог, молелен и молитвенных домов. Уже перекусили холодными яйцами с луком и ждали ужина. Женщины вынимали из печей закопчённые железные горшки, поставленные ещё в пятницу перед заходом солнца. Все сидели по домам. Только дети играли в больничном саду за ручьём. Оттуда доносились их приглушённые голоса. Арончик решил пойти к ним, но развернулся ещё раз. Ему захотелось ещё взглянуть в глаза Мойше-Лайбу. Мойше-Лайб ел яблоко. Отрезал ножичком по кусочку. Насаживал их на конец острия и засовывал в рот. Медленно разжёвывал. Он не спешил. И лишь время от времени выплёвывал зелёную кожуру. И вдруг плюнул Арончик прямо в лицо. Мойше-Лайб засмеялся, а Арончик крикнул: — Ты... ты... вор! Арончик не заметил движения ножа в воздухе. Он лишь почувствовал боль и огромную сладость падения. Очнулся он на руках матери. Услышал слово «кровь!» Мать принесла его в еврейскую больницу. Гладила его по лицу. Рана под лопаткой была не очень велика. Достаточно было заклеить её обычным пластырем. Домой мальчика провожала вся улица. Заглядывала ему в глаза. Все обращались к нему, а не к матери. Спрашивали, «как всё было». Не щадили проклятий в адрес «этого бандита». Зачем только таких земля носит? Как только таких рождает материнская утроба? Он — враг всех верующих евреев! Давно бы такого забросать камнями! Арончик был просто счастлив. Он был благодарен Мойше-Лайбу за всё, что случилось. Его положили на диван в комнате. Велели не шевелиться, чтобы не отклеился пластырь. Под окнами стояла «вся улица» и заглядывала в дом. Все рассказывали друг другу, как Мойше-Лайб пырнул Арончика ножом. Харойза, мать Мойше-Лайб, прибежала с баночкой варенья. Может, ещё чего надо? Может, послать за врачом? Чтобы не было неприятностей, всё обещала уладить через жену стражника Преймыча. Арончику сунула в руку кусок кекса с орехами. Погладила его. Расплакалась. Ох, если бы Бог её благословил, как Эльку, мать Арончика. Ведь это не ребёнок, это сокровище. Лишь бы только был здоров. Что ей приходится терпеть от своего единственного сыночка! А теперь он пропал куда-то. Верно, прячется на чердаке. Даже обедать не приходил. У ребёнка целый день ни крошки во рту не было. Харойза заплакала в голос. Потом утёрла концом платка нос. Щёлкнула вставной челюстью. Глазами просила о прощении. Мать скрестила руки на груди. Молчала. Но когда Харойза наконец-то ушла, излила весь свой гнев: — Она думает, что только у неё есть ребёнок! Что только у неё есть время носиться за своим сыночком с горшочком сметаны! Муж-то её, хоть и горбатый, зарабатывает как человек! Она ему: «Бери, где хочешь, а мне подай!» И портной Зысь из-под земли достанет, а ей принесёт. Лучших курей на рынке она покупает. А раз Зысь хорошо зарабатывает, то почему бы и нет? Но наш Бог — он всё видит. Он ничего не забывает, вот и наградил её Мойше-Лайбом! Мать сплюнула, утёрла губы и сказала: — Боже, прости меня, грешную! Арончик поднялся на ноги в тот же вечер. Держал свечу, когда отец провожал субботу. Отец приказал ему, чтобы разноцветную оплетённую свечку он держал как можно выше, и тогда Бог даст ему самую высокую невесту. В серых глазах отца, по обыкновению злых, блеснули весёлые искорки. Мать только махнула рукой: — Оставь ребёнка в покое. У него уже была сегодня хорошая невеста, ни приведи Господь. Слава Богу, что всё так кончилось. Считай, лёгким испугом. ...Через несколько дней Мойше-Лайб сломал себе ногу. Запрыгивал на крестьянский воз, идущий по улице. Нога попала между колёсных спиц. Люди принесли его домой окровавленного, полуживого. Мойше-Лайб пролежал три месяца с ногой в гипсе. Вся улица говорила, что это ему кара Господня за Арончика. Всем только жаль было бедную Харойзу. Перевод с польского Сергея Донского
[На
первую страницу (Home page)]
[В раздел "Польша"]
Дата обновления информации (Modify
date): 14.01.04 10:45