МОЛОДОЕ ЛЕТО
Жаждущий — к твоим глазам прильнул я,
пью из них — и в каждом вижу птицу.
Жаждущий — к твоим устам прильнул я,
пью из них, пугливых, онемевших,
пью из дрожи двух холмов округлых...

Молодое лето... Ненасытный,
голоден я — ты же хлебом пахнешь.
У тебя и плечи хлебом пахнут,
у тебя и руки хлебом пахнут,
вся ты дразнишь этим хлебным духом.

И когда две жаждущие птицы
отлетают вдаль — то остается
только синь, задетая крылами...
Ненасытен я — и хлебом пахнет
даже та трава, где мы лежали.

СБОР ЕЖЕВИКИ
Когда решишься сам — тогда, не ранее! —
ступай за ежевикой. На пути
ты встретишь старика, который скажет:
«Валежника достигнешь — и по склону вверх!»
В глуши бесценен каждый разговор.
Переспроси его еще раз — одари
подарком на прощанье! Для начала
возьми покрепче посох — ведь не ведаешь,
кто там, в траве, таится? Вот следы
того, кто шел перед тобой. Но кто?
Вперед! Чем глубже, тем пьянее запах трав.
Изранишь руки. Посох, помоги им
в борьбе с бесплодными уколами кустов.

Ну, наконец, достигли ежевичника!

Прозрачные, нетронутые ягоды
слились в густые гроздья темно-синие.
Берешь — вскипает радостью душа!
Но только лишь начнут казаться мелкими
те ежевичины — остановись! Бросай!
Одежду рваную приподнимая посохом,
спускайся вниз, к валежнику, туда,
где дровосеки обрубают сучья.
И там, где прежде видел старика,
ты встретишь мальчика — так пусть же он теперь
захочет у тебя узнать дорогу!

ЗАПЕКАНИЕ ПЛОДОВ
Поначалу ощутить их спелость,
Скрытую завесою листа.

(Никому такого не доверить!)

Ну, а после — печь на жар проверить
И швырнуть в горячие уста
Нетерпение свое.

Без спешки!

Укрывать ее, чтоб долго не развеялась
Сонная печная теплота.
Трещины замазывать любовно,
Глиной вязкой,
Чуткими перстами...

Чувствуешь, как радость разлита?

Ты один окажешься виновным,
Если сладость не коснется рта.

* * *

«...чтоб скорее от тоски мятежной
воротиться в низенький наш дом.»

Сергей Есенин

* * *

«Я сердцем никогда не лгу...»

Мечтал, страдал — гоним, непризнан, бит,
привычно, как щенку привычны блохи.
Искусство манит — подминает быт.
Притерпишься — дела не так уж плохи.

Но, сердце, я не лгу, покуда жив!
Претерпевал и прятал страхи эти,
лицо свое руками заслонив,
и, кажется, за все бывал в ответе:

за блажь мужскую, за борьбу и ложь,
терзавшую жесточе крестной муки.
Зачем, о Боже, мир твой так хорош,
но ничего в нем не дается в руки?

И лишь одна любовь... но нет, и с ней
прощаемся, чтоб тускло и бескрыло
с другими жить, подобием теней
чужих сопровождая до могилы.

Привыкший к откровениям поэт,
меж миром и собой вершу преграду.

Ты веришь, сердце? Веришь или нет?
Трепещешь, грешное, и нет с тобою сладу.

* * *

«Стеля стихов злаченые рогожи,
мне хочется вам нежное сказать...»

Без вины виноват, ни за что оклеветан!
Видно, с толку орисница сбила Творца
и судьбу мне вручила — скитаться по свету
без признанья, без дома — и так до конца.

Кто в меня не плевал! И за тридцать целковых
предал друг, в непотребные впутав дела.
Только дождь серебрится на нитях суровых —
это плачет по мне запредельная мгла.

Чью корысть разжигает кусок мой убогий,
и кого мой бессонный мучительный путь,
мой неистовый труд увлекает с дороги,
чтобы в смутную ярость, как в бездну, столкнуть?!

А любовь моя — чью она ревность разбудит?
Кто сочтет лишь оскоминой горечь поэм,
почему моя теплая исповедь будет
неподъемной для них? Но прощаю им всем,

добавляя: «Неспешен Господь. Потому-то,
нас из грязи и глины лепя и скорбя,
он ваял черновик. И в такие минуты
даже жалкая глина жалела себя».

* * *

«Шаганэ ты моя, Шаганэ!»

Моя тайна и скорбь, моя страсть и любовь,
сон, звенящий насквозь — он в душе моей плачет,
но для мира незрячего вовсе не значит
ничего — и ко мне возвращается вновь —
моя тайна и скорбь, моя страсть и любовь!

Глупый сельский парнишка, смешной мальчуган,
зацелованный солнцем, без цели бродящий
сквозь овраги, поля, ежевичные чащи,
я пришел в этот город, соблазнами пьян,
глупый сельский парнишка, смешной мальчуган.

И узнал, что любовь горяча и горька,
и в плену твоих губ, этих ласковых пыток,
я магический, Женщина, выпил напиток,
и венчала меня нежной ночи рука —
я узнал, что любовь горяча и горька.

Сумасшедшие мысли терзали меня
ощущеньем конца или страхом предела,
отравили мне ложью и душу, и тело,
рай небесный задев языками огня —
сумасшедшие мысли терзали меня.

Моя тайна и скорбь, моя страсть, не пойму —
ты была до меня? И вообще — ты была ли?
А во снах моих черные крылья пылали —
видно, этот наш грех мне нести одному,
но какой, моя скорбь, моя страсть, — не пойму!

Перевод Ирины Васильковой