Проза

Владимир Славецкий

О книге Дмитрия Дурасова "Свидание Пенелопы"

Из статьи «Два одиночества» («Литературная Россия». 26.04.96. № 17 стр. 6.)

Не так давно на «Критическом дневнике» в Центральном Доме литераторов, проходившем под председательством Владимира Куницына, состоялся не столько обмен литновостями, сколько чтение и слушание рассказов двух первоклассных прозаиков моего поколения — Николая Александровича Шипилова и Дмитрия Львовича Дурасова. Читали авторы, слушали московские литераторы. При нынешнем состоянии литературно-информационного пространства появилась необходимость и в таком общении.

(...)

Нынешнее время в литературе с некоторым обобщением-огрублением можно назвать эпохой римейка, переделок, перелицовок, помня, конечно, что перелицовочные жанры и стили почти столь же древние, как и сама литература. Не случайно Ю.Доброскокин, призывавший всех отправиться в буфет, вспомнил-таки «Энеиду... наизнанку»!. Добавлю, что в начале прошлого века «Энеид» у нас было по меньшей мере три: по-русски, по-украински и по-белорусски. И уж конечно, классицисты ворчали насчет «разрушения литературы». Современная же «Энеида... наизнанку» — это «античный» цикл Дм. Дурасова, опубликованный в прошлогодних №1 и №5 — 6 «Московского вестника», журнала, ценимого за то, что его проза свободна от эстетической цензуры.

Охотно назову, проретранслирую для читателей и издателей вышедшие в «Московском вестнике» тексты Дм. Дурасова: «Филемон и Бавкида», «Одиссей на Итаке», «Лабиринт», «Пасифая», «Дедал», «Свидание Пенелопы», «Орфей в аду», «Суд Париса», «Мидас и Сизиф». Кто-то из друзей автора набрал книжку на компьютере и «издал» ее трогательно пижонским тиражом — шесть (!) экземпляров с отличными, между прочим, рисунками автора. О, неумирающий самиздат!

Просто писатель не примыкает к нужной тусовке. А если бы примыкал, то теоретики-антрепренеры постмодернизма уже носились бы с ним, как с писаной торбой, и протрубили бы ему славу на весь мир.

Вещи Дм. Дурасова не назовешь «куском жизни», они, конечно, постмодернистские — литература на полях «Мифов Древней Греции» Роберта Грейвса, «Богов и героев античных сказаний» Войтеха Заморовского и других «мифологий». Но они и принципиально отличаются от многих сочинений, авторы которых озабочены лишь эффектами от столкновения разных стилевых «энергетик». Впрочем, здесь тоже достигается известный эффект от столкновения светлого мира античности ( о нем обобщенно можно говорить как о стилевом феномене) и перешучиваемого стиля современной чернушной прозы, отражающей чернушную же сторону жизни.

Но в прозе Дм. Дурасова есть еще и четко прописанный «лирический герой», со своей конкретной судьбой, чувствами, настроениями, очень понятными переживаниями. (Меня, между прочим, не оставляет мысль, что его проза еще и сценична.)

«Греческие» рассказы Дм. Дурасова трудновато цитировать без риска оскорбить, скажем, нежный дамский слух, в них исходная чувственность античного материала еще и замешана на бурлеске — сознательном стилевом снижении. Конечно, вышибать клин клином — это не единственный вид художественного мироотношения, поэтического взаимодействия с жизнью. Согласен. Но Дм. Дурасов, за которым прежде и не знавали таких резкостей, именно так написал о нынешних людях, переживших крах, не удержавшихся на поверхности, не выкарабкавшихся, не приспособившихся. Его «античная» проза — это и возможность спасения в сфере культуры, и способ передать вполне экзистенциальное ощущение жизненного ада, абсурда, одиночества, отброшенности, тоски, отчаяния, безысходности.

И чем больше «лирический герой» грубит и прикалывается, тем горше внутренние рыдания, тем ценнее сострадание и неизменное великодушие: «Сколько лет уже в аду, а все не могу привыкнуть к черствости и бессердечию... — подумал Орфей и отложил кифару под лавку. — ... И зубы тебе надо вставить, Пигмалион, я же отлично вижу, хоть и делаю вид, что не вижу, у тебя шатаются все зубы, типичный парадантоз, это все от плохой воды и нервов. В конце концов теперь нервничать бессмысленно — для сваренного рака все страшное уже позади, это там, наверху, надо было нервничать, а здесь, слава Аиду! можно пожить спокойно, в свое удовольствие, удо-вольствие, удо-влетворение, удо-развлечение. И не смотри на меня так! На себя лучше оглянись — толстый, седой, бледный, одутловатый, хмурый, мрачный, плешивый, злобный, неряшливый, неинтеллигентный импотент с явными признаками вырождения — вот ты кто!.. А я — вечно веселая, воздушная, легкая, прекрасная, изящная, привлекательная!!!» «Да, да...» — рассеянно согласился Пигмалион и ласково погладил сутулую спину Ламии. Орфей радостно заулыбался. Не впервой ему было видеть эту метаморфозу — под рукой его друга Пигмалиона, случалось, оживали и топмодели и даже камни. Он уже знал, что так и будет. Вот эта дрянная, первая попавшаяся ламия, которую он подцепил на какой-то спевке, на дружной артистической помойке, где, и сам не помнил, — это давно и привычно мертвое создание, эта уродливая, глупенькая, пошлая тень оживет под рукой Пигмалиона...»

Как видим, прозаик сознательно идет на обнажение приема, и не только...

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Литература"]
Дата обновления информации (Modify date): 22.11.04 09:15