Россия и славянский мир

Олдржих Рихтерек

1. Дискуссия о «русском вопросе» в чешской культурной и общественной жизни в сравнении со всё ещё актуальным для чешской общественности «немецким вопросом» и в связи со сформулированным Т.Г. Масариком фундаментальным (признаемся, для большинства чехов до сих пор не решённым) «чешским вопросом» кажется излишней. Тем не менее её постоянное присутствие в почти двухсотлетней чешской новейшей истории, мотивированное не только географическим положением чешского государства, но и определёнными изменениями в его развитии, является несомненным; и попытки под влиянием современных важных общественных, политических и культурных проблем так же, как и попытки популистски её игнорировать, следует отнести к «детским болезням» формирующегося чешского общества, так как ни один вопрос невозможно решить путём умалчивания.

1.1. Я полагаю, что хотя отношения чешской и русской культуры так же, как и взаимный диалог наших народов, прошли несколько эволюционных этапов, они в течение длительного периода не имели возможности естественного адекватного развития, т.е. «ничем не деформированным» способом. Восприятие, понимание и интерпретация культурных, политических и общественных процессов или взаимоотношений зачастую зависят не только от политической доктрины соответствующего временного контекста, но и от ряда социальных, культурных и даже эмоциональных факторов, которые могут до известной степени «взаимно деформировать» или по крайней мере модифицировать диалог обеих культур этих народов так же, как и возможный диалог одной национальной культуры с мировой культурой. Данное явление проявляется, как правило, в неестественной селекции, манипулировании и необъективной интерпретации с последующим проникновением некоторых элементов чужой культуры в культуру национальную. В качестве примера в частности приводится: некритическая идеализация царской России представителями нескольких поколений чешского национального возрождения, наивно выраженная «левая ориентация» значительной части деятелей мировой культуры после 1917 года и хорошо нам известный «обязательный» идеологический и политически диктуемый интерес (и связанная с ним декларируемая «любовь») ко всему русскому в условиях нашей «социалистической» культуры после 1948 года.

Результатом и более менее «грустной констатацией» вышесказанного является тот факт, что при уважительном отношении к всесторонним многолетним чешско-русским контактам и даже после недавних десятилетий декларируемых близких отношений, родственности и естественно существующих и искусственно выискиваемых взаимовлияний, чешская и русская культура так же, как и её носители (чешский и русский народы), мало знают друг друга.

2. Из возможных методов взаимного познавания в настоящее время я бы поставил на первое место два сложных и одновременно значительных комплекса факторов, обусловленных эволюционными традициями.

2.1. В первую очередь, речь идёт о совокупности определяющих черт обеих культур, которые являются не только своеобразной составной частью характеристики русской и чешской национальной самобытности или национальной идентичности, но одновременно или фактически — чужеродным явлением для другой иноязычной культуры. К трагическим ошибкам всех предыдущих этапов чешско-русского культурного диалога можно отнести спонтанность и зачастую наивно-конъюнктурную недооценку его значения.

Естественно, я не хочу ставить популистские акценты в духе популярной в настоящее время теории интерпретации американского политолога С. Хантингтона о взаимной несовместимости чешской и русской культуры, которые, с одной стороны, в прошлом питались идеями славянской взаимности, а с другой — позднее были игнорированы соображениями социалистической целесообразности. В культурных отношениях и культурном диалоге действует тот принцип, что мы взаимно обогащаемся не идентичностью, а как раз различиями. Современный чешский подход к русской культуре и связанный с этим так называемый «русский вопрос не могут обойтись без изучения и понимания того, чем отличается русская культура от чешской.

Качественный сдвиг в этом отношении (в сравнении с предыдущими этапами чешско-русского культурного и общественного диалога) может заключаться в том, что это познание и понимание не станут импульсом к новому механическому и некритическому перениманию, имплантации и закономерным вследствие этого деформациям взглядов на культуру собственного народа. Он не может вести к априорно отрицательному отношению ко всем отличным элементам чужой (в данном случае русской) культуры в полной уверенности, что, к сожалению, и элементы чешской национальной идентичности могут быть неприемлемы для ряда других культур и вызвать негативную реакцию при диалоге с ними.

2.1.2. Следует отметить, что русская культура в сравнении с чешской относительно более «закрыта» не только в результате исторически сложившихся отношений с Европой и другим миром (например, «вечный» напряжённый диалог России и Европы), но также и вследствие гигантской территории России, что стимулирует создание самодостаточного, богатого и разнообразного культурного макрокосма, частично напоминающего структуру мировой культуры (не следует также забывать и об относительно многонациональном характере русской культуры во всех до сих пор существовавших государственных формациях).

О современных попытках некоего «ренессанса» идей панславизма и идиллической славянской взаимности (утопический характер которых с учётом исторического опыта, культурных традиций отдельных регионов Европы и «гражданской» основы их эволюционных перспектив нельзя не учитывать) следует сказать, что представления о них у русских и других славянских народов (включая чехов) в прошлом и в настоящее время существенно различны. Вместе с чешским спонтанным и романтически идеализированным обожествлением России (особенно в первой половине XIX века) и навязанной преданностью, которая имела место в знак благодарности за освобождение в 1945 году и превратилась в скрытое пренебрежение (к сожалению, подчас без учёта отличий реальных ценностей от мнимых), после 1968 года было и объективное отсутствие «государственного» русского интереса к чешской культуре, замешанного на великодержавных и политических устремлениях. Об этом уместно напомнить, не стремясь вызвать негативные эмоции по отношению к России.

В этой связи можно оставить в стороне и традиционные легенды о «Мессианской» роли России в Европе и мире, которые существуют прежде всего в самом русском государстве с XVI века, а в период европейского сентиментализма подкреплялись историческими событиями, идеями славянского национального возрождения и славянской взаимости (сравните, наполеоновские войны, русские социальные революции и «мессианские» легенды о роли России в двух мировых войнах и мифы о колоссальных, неисчерпаемых природных богатствах, о «стране будущего» и т.д.).

Поэтому, естественно, мы находим их и в основах русско-европейских отношений в XX веке, в которых легенда о русской авангардной роли в строительстве «светлого коммунистического завтра» подкреплялась возрастающим экономическим и, главным образом, военным потенциалом СССР.

Однако в культурной и духовной сфере европейских стран и России существуют и другие значительные различия, вызванные прежде всего различным историческим и общественным развитием. Например, русское ортодоксальное православие, которое играло решающую роль в формировании культурной жизни страны, не прошло через эволюционные средневековые перипетии, которые создали иную платформу взаимоотношений государства и религий, споры реформаторов и антиреформаторов, а следовательно, в исследуемый период было менее готово к общественной дискуссии и толерантности по сравнению с Европой. В этой связи необходимо упомянуть, что эпоха Ренессанса и Гуманизма обошла Россию стороной и опосредованно вошла в её культуру со значительным опозданием.

Общие христианские и античные основы европейской культуры, несомненно, связывают Россию с Европой. Однако у восточных славян они отличаются от более близких нам гражданских принципов функционирования общества с уклоном к азиатскому коллективизму, фатальной вере в могущество центральной власти и ослаблению осознания личной ответственности за свою судьбу.

2.2. С другой стороны, отрицательное влияние на современное решение «русского вопроса» оказывают и традиционно специфические чешские взгляды. Мы, естественно, должны иметь в виду своеобразную чешскую реакцию на события 1989 года, которые закономерно связаны с падением коммунистической системы и распадом Советского Союза. Это проявилось в демонстративном отторжении «всего русского», включая довольно странную смесь экспансивной государственной политики и общепризнанных ценностей русской культуры.

2.2.1. Кроме того, в чешском сознании латентно протекает процесс влияния нескольких «болезненных элементов», политическое решение которых ещё не закрепилось в «памяти» нации.

С хронологической точки зрения я, в первую очередь, имею в виду проблему чешских легионеров после 1917 года и особенно их «сибирский поход», в оценке которой чешский и русский взгляды расходятся.

Аналогичными являются и вопросы русской довоенной эмиграции в Чехословакию, которая получила различную оценку обеих сторон. События последнего десятилетия в независимой России способствовали определённому возрождению интереса к истории волн эмиграции, следовательно, есть основания говорить о значительном прогрессе по сравнению с предыдущим периодом умалчивания или резкого осуждения эмиграции. Однако, полагаю, что и наша чешская культура ещё в большом долгу перед чешско-русским культурным диалогом, который имел место в период пражской послереволюционной эмиграции. Это обстоятельство несколько деформирует наше отношение к реальным ценностям русской культуры.

Однако самой болезненной проблемой, которая, несмотря на политическое решение взаимоотношений обеих культур, препятствует развитию полноценного диалога, являются события 1968 года. Если непосредственно после 1945 года (скажем откровенно, и после 1948 года) под влиянием романтического левого утопизма и итогов Второй мировой войны значительная часть чешского народа находилась в плену идей русского мессианства и практически позволила внушить себе правила неравного культурного диалога, который скорее имел характер «монолога», то после 1968 года произошёл коренной поворот. Мы осознали политическую трагедию тактики «выжженной земли», на которую нас обрекла советская военная доктрина. В частности, мы осознали неестественность места русского языка в роли почти монопольного иностранного языка и неестественность отношений с русской культурой, заложенных на некритическом восхищении и пассивном перенимании при отсутствии полноценной дискуссии по вопросам отличий русской и чешской культуры.

2.2.2. Учитывая вышеизложенные факты, нам следует задуматься о симптоматичной чешской легкомысленной способности менять свои принципиальные взгляды по прагматическим и конъюнктурным соображениям, которая в данном случае вызвана многолетним отсутствием критичности по отношению к России (при наличии нашей латентной растерянной фобии), например, массовое изъятие книг русских классиков из школьных библиотек в последнее десятилетие или демостративное равнодушие к любому тексту, написанному азбукой.

Приведённые примеры напоминают ситуацию после 1945 года, когда по аналогичным причинам у нас был практически ликвидирован немецкий язык, т.е. родной язык Гёте и Манна (и парадоксально, несмотря на декларируемую политическую ориентацию данного исторического контекста — К. Маркса). На ум приходят слова одного из крупнейших моральных авторитетов русской науки Д. С. Лихачёва, который заметил, что в диалоге культур нам не следует подменять понятия «культура и государство, культура и цивилизация», принимать решения, иметь точку зрения или вообще говорить, например, о русской культуре, имея в виду русскую государственную политику.

2.2.3. Складывается впечатление, что указанная ситуация, к сожалению, касается и всеобщего чешского «интереса или отсутствия интереса» к славянской проблематике вообще. В частности, напрашивается пример отсутствия чешского интереса к соседней Польше, наиболее близким нам словакам или же к проблемам лужицких сербов, хотя со всеми этими народами нас связывает не только славянская принадлежность, но и крупные исторические этапы общей судьбы. С тем же равнодушием чешская культура игнорировала недавнюю кодификацию русинского литературного языка, свидетельствующую о неустанной борьбе малочисленного славянского народа за право легального самоопределения (кстати, мотивом нашего внимания мог бы стать факт двадцатилетнего совместного существования в одном государстве).

3. Следовательно, в поисках ответа на «руссий вопрос» в современном чешском обществе следует неизбежно выйти за рамки исторически детерминированного панславизма или русофильства. И уж ни в коем случае проблему не решить путём замалчивания. Данные поиски в европейском контексте конца XX века должны исходить не только из гражданских принципов будущего европейского сосуществования, но и из признания некоторых европейских черт русской культуры. Россия, несомненно, является составной частью Европы, хотя ей присущи и элементы неевропейских культурных и общественных традиций.

3.1. Одним из итогов широкой дискуссии на международной конференции, посвящённой работе Т.Г. Масарика «Россия и Европа», которая состоялась в 1997 году, было подтверждение того факта, что Россия не может развиваться без Европы так же, как и Европа без России. В общей мозаике европейской и мировой культуры роль русского строительного «материала» довольно значительна. Хотя и не все черты русской национальной идентичности, как я уже говорил, могут быть полностью перенесены в чешскую или другую европейскую культуру, без них чешская или другая европейская культура обеднеют. Попробуем проиллюстрировать это.

Вечные русские поиски, потерянность во времени и пространстве, отличное отношение к имуществу и земле, меньшая увлечённость интенсивным трудом и хозяйствованием, различия в законодательстве и судопроизводстве, косность, апатия и равнодушие, безбрежный коллективизм, культ естества и природы, вера в простого человека и деревенскую (мужицкую) мудрость, увлечение крупной тематикой, эпика и эпосы, ярко выраженные личности и индивидуальности — положительные герои, престиж печатного слова, писателя и поэта, страстное отстаивание своих взглядов, фантастический максимализм, анархия и легкомысленность, психический экстремизм, чувственный динамизм против чешской сдержанности, повышенное внимание к психическим явлениям и т.д.

3.2. Мы знаем, как часто отдельные личности прямо противоречат себе самим, видимо, и это является симптоматичной русской особенностью. Тем не менее чешский взгляд на современную русскую культуру и общество не может не учитывать того обстоятельства, что, несмотря на все перипетии и трудно понимаемые нами сложности специфического развития, современная Россия уже несколько отличается от той, которую мы привыкли видеть. Очевидно, что новая Россия, которая возникла после распада СССР, не может в одночасье избавиться от наследства неудавшегося социального эксперимента. Не следует при этом игнорировать качественный прогресс общественного развития в России в течение XX столетия.

Прежде всего вырос удельный вес образованности и интеллигенции во всей общественной структуре. Контакты с внешним миром (не только экономические и политические, но и культурные или просто индивидуальные) в сочетании с пресловутыми русскими поисками усиливают демократические тенденции и способствуют созданию основ гражданского общества на пути строительства в великой славянской стране современного общества.

3.3. В чешском контексте взаимного культурного диалога нам следует, в первую очередь, стремиться к более основательному познанию России. Только детальное знание менталитета нации, самобытности её культуры и её специфических черт может быть основой естественного диалога с ней. При попытке определить специфические черты какой-либо культуры нельзя ограничиваться исключительно критическим аспектом. На это обратил внимание В. Сватонь, который задал вопрос, представляет ли Россия действительно только набор причудливых отличий от политического и жизненного стиля Западной Европы или же за его (кажущимся) хаосом просматривается определённый порядок в соответствии со своеобразными ценностями и принципами.

3.3.1. Естественно, что и сама Россия не должна априори видеть источник угрозы или же клевету в критическом интересе со стороны малочисленных наций. Как мы уже отметили, величие страны, государства, нации и её культуры не может определяться только географическими параметрами. «Великие» страны, в частности, называются «великими» именно на основе сравнения с «малыми».

Как и русские, мы не можем сказать, что полностью разобрались со своим историческим наследием и в совершенстве знаем самих себя. Этот достаточно болезненный, но объективно существующий факт позволяет нам ощущать незавершённость истории нации и перманентный диалог прошлого, настоящего и будущего каждой культуры, что оказывает влияние на диалог с культурой другого народа. Прав был В. Сватонь, которого мы цитировали выше, отметивший, что «различие культур может быть замечено, если человек способен на самостоятельную позицию и толерантность по отношению к другим культурам, т.к. при высокомерном отношении к другим культурным явлениям мы способны только отвергать чужую культуру».

4. «Русский вопрос» нам следует считать постоянной составной частью чешского мышления. Связь с русской культурой является для нас естественной необходимостью. Мы не должны игнорировать это обстоятельство и не допускать преувеличения того, что наши «западные» общественные, индустриальные, экономические и культурные традиции так же, как и предполагаемая ориентация развития, позволяют нам игнорировать доминантную часть мирового культурного спектра, составной частью которого является Россия. Конечно, нам не следует (я снова напоминаю об этом) ни в коем случае позволять, чтобы эта культура перенималась нами механически с фиктивным стремлением искать только позитивные моменты нашего диалога с ней и игнорировать наличие различий, которые, с одной стороны, существуют объективно, а с другой — непонятны или неприемлемы.

Русская культура является убедительным доказательством путей и поисков жизни великого народа, которой в контексте всемирной культуры человечества нельзя пренебречь, потому что она является неотъемлемой составной частью самого человечества. Мы бы обеднили наши представления о чувствах и красоте, их вечности и преходящести в сравнении с отпущенным нам коротким сроком жизни, представления о постоянном человеческом желании искать, терять и находить и начинать всё сначала.

Только в этих условиях возможен настоящий и будущий диалог наших культур, в заимствовании всего позитивного, во взаимном познании и понимании своей и чужой самобытности и неповторимости, в обогащении своего собственного спектра взглядов на этот мир и жизнь в нём. Одновременно мы должны проводить осознанную «пограничную черту» между тем, что для нашей культуры полезно (или может быть полезно) , и тем, что с учётом традиций, содержания и масштабов своей национальной культуры мы принять не можем. Речь идёт не об упрощённом негативном отношении к партнёру, а о действительном открытом и полезном диалоге, естественной составной частью которого издавна считался и негативный аспект.

Перевод с чешского Бориса Ушакова

[На первую страницу (Home page)]               [В раздел "Чехия"]
Дата обновления информации (Modify date): 25.03.03 17:33