Невыдуманные истории

Галина Рыжова

«Милая Полиночка...»

Из цикла: «Короткие встречи»

— Собирайся в Питер, на курсы, пора ума набираться! Дина Морисовна Шварц — ас в завлитовском деле, не соскучишься! Но учти, без «Скрипача на крыше» не возвращайся! Найдёшь ходы к Полине Владимировне Малковой, выпросишь у нее перевод. Всё! — мой главный режиссер Юрий Васильевич Чернышов распоряжения отдавал чётко. Возражений не принимал и выполнения требовал обязательного.

Февральский Ленинград ошеломил. Я впервые в жизни целый месяц могла ходить по его проспектам и улицам, въедаться глазами и прикипать всем сердцем к его домам... Это всё было знакомо по альбомам, эскизам, книгам, но наяву я была в этом городе — новичком и для себя первооткрывателем. Я трогала руками стены, гладила светлые, будто промытые солёными дождями и отглаженные ветрами камни, вдыхала особый, питерский воздух, закрученный, промороженный ветрами с Невы и с залива. А вечерами было так приятно раствориться в обволакивающем тепле питерских театров и смотреть, смотреть, влюбляясь в здешнюю публику, дышать с нею едино, смеяться и плакать, любить и отвергать, и как-то по-новому осмысливать этот новый пласт жизни, подаренный мне судьбой.

Дина Морисовна отнеслась ко мне особенно дружелюбно, хотя вряд ли я этого заслуживала — «завлит без году неделя». Вероятно, это случилось потому, что мне накануне удалось «протащить» через свой обллит и получить «разрешено» на пьесу Александра Казанцева «И порвётся серебряный шнур». Её не смогли «залитовать» ни в Москве, ни в Ленинграде: суровые цензоры посчитали её крамольной. А мне это удалось, скорее всего как раз из-за неопытности. Старикан-цензор, похоже, не ожидал от новенькой ни подвоха, ни умения «протискивать» то, что советским гражданам читать и смотреть было не положено. Так и мне тогда было невдомёк, что я кладу ему на подпись «бомбу». Мне пьеса показалась такой простой и совершенно безобидной. Потому-то я глядела в его хитроватый прищур открыто и без тени лукавства... После этого моего «подвига» разразился скандал. Наш спектакль принимали четыре раза. Комиссия приезжала из Минкульта — тяжелая колесница. Трудно «сдавался» и спектакль в театре им. Маяковского.

Сейчас, в 2000 году, этот скандал любому покажется смешным, а тогда, восемнадцать лет назад, «ребёночка выплеснули», едва он закричал. Спектакль прошёл три раза и был снят, хотя наш Юрий Васильевич наивно пытался убедить комиссию: «Ведь красная же пьеса! И я — весь «красный» режиссёр! И главный герой — старый большевик...» Не помогло!

— Мне надо найти Полину Владимировну Мелкову, — попросила я Дину Морисовну помочь чуть ли не во второй день курсов.

— Это трудно, почти невозможно устроить с ней встречу. Она устала от завлитов! Никого к себе не подпускает. Телефон дам, но, учти, говорить надо коротко. Попытайся, может, и повезёт. Но о том, что телефон я дала, молчи! — напутствовала меня добрейшая «правая рука» Г.А.Товстоногова.

И бывает же такое! С первой минуты, с первых слов голос Полины Владимировны показался мне таким родным, таким знакомым, будто когда-то давно мы говорили с ней много-много раз, а потом расстались надолго и вот снова услышали друг друга. Первый наш разговор длился более получаса, и в конце Полина Владимировна пригласила прийти к ней на следующий день домой.

— В гости, к Полине?! — изумилась Дина Морисовна и тотчас отпустила с лекции, снабдив подробным планом, как добраться, и инструкцией, как себя вести с «неприступной» П.В.Мелковой.

По «плану» надо было идти пешком, а ноги по щиколотку проваливались в сырую снежную шугу. К дому на улице Пестеля я добралась в сильно размокших, хлюпающих сапожках, с раскрасневшимися щёками и посиневшим носом. В доме напротив увидела булочную, от которой шёл чудесный запах горячих бубликов с маком. Там я немного отогрелась и купила связку золотистых бубликов. Время как раз подходило к назначенному часу и я поднялась по старинной, удобной (хотя и «чёрной») лестнице, ведущей в заветную квартиру.

Маленькая, изящная старушка с удивительно внимательными глазами за сильно «плюсовыми» очками мигом рассмотрела мои чавкающие сапоги и решительно заставила натянуть толстые шерстяные носки и обуться во что-то пушистое и тёплое.

— Сейчас будем пить чудесный чай! А бублики очень кстати, я их очень люблю. Из нашей булочной? — знакомство началось с чайной церемонии, но по-русски — душевно открыто, почти нараспашку (это в первую очередь касалось меня) и совершенно по-родственному.

В просторной и по всему очень старинной кухне, на полках, чуть ли не до потолка, стояли чайники: фарфоровые, фаянсовые, металлические и из других, неизвестных мне материалов, самой различной формы, размеров и цветов. Там были и чисто белые, и расписные, и украшенные вылепленными букетами, фигурками, с разнообразными ручками и крышечками, в виде домиков, зверюшек, корабликов, кувшинчиков, шаров и овалов... Это множество удивительных чайников заставило несколько раз обернуться вокруг себя, а потом замереть в изумлении, не зная, какой же из них самый-самый красивый.

— Это — моя гордость и любимая «кухонная» коллекция, а в тех комнатах я покажу книги и картины, другие интересные вещи, но сначала заварю чай... вот в этом... — Полина Владимировна хлопотала над каким-то, с первого взгляда неприметным чайником. Но, присмотревшись к лаконичным линиям и коричневато-золотистым бокам этого чайника-шара, невольно завораживаешься чудом керамического искусства.

— Его в Лондоне мне подарил Питер Брук. Он, кстати, и пристрастил меня к чаепитию и собиранию чайников. Теперь все мои друзья, где бы ни побывали, везут мне в подарок чайники. Вот эти — из Средней Азии, этот из Китая, эти с Украины, из Италии, из Болгарии, Франции... — Полина Владимировна перечисляла города и страны, а я стояла ошеломленной, ведь имя Питера Брука знакомо было только из книг о театре, будто из сказки, уводило в чуть ли не фантастический и далёкий мир.

— В Лондоне, — продолжала Полина Владимировна, — я спешила к Питеру Бруку в такой же, как сегодня, холодный и сырой день за книгой, которую собиралась переводить. Сильно промокла и замёрзла. А он стал угощать меня чаем. Он сказал, что чай согреет и спасёт от простуды. И действительно — спас! А ещё он научил меня заваривать кофе прямо в кипящее молоко — очень вкусно, но я теперь кофе почти не пью... Чай — можно... А потом, прощаясь, он подарил мне этот чайник — мой «спаситель». С него коллекция и началась...

На круглом столике уже тоненько посвистывал и источал призывный аромат «бруковский» чайник, к бубликам добавились душистые замысловатые печеньица и сахарные сухарики. Полина Владимировна налила себе чай в крохотную чашечку, а мне в большую расписную «боярыню», началась неторопливая и уютная беседа. Говорить с ней было так легко, обо всём: о моем житье-бытье в Сибири, на Урале и в Калининграде, о театре, гастролях, о первых ленинградских впечатлениях, о том, что было давным-давно и что было недавно.

После чая Полина Владимировна показывала мне другие диковины этой старинной питерской квартиры: подводила то к камину, то к картине, то к окнам, из которых можно увидеть решётку Летнего сада. Ждала, какое впечатление производят на новичка любимые ею старинные фигурки на камине, у которого согревались бывшие жильцы лет сто тому назад, картины мужа — театрального художника...

Постепенно двигаясь вглубь квартиры, я добралась до кабинета Полины Владимировны. Кажется, все возможности для изумления были исчерпаны, но тут я «ахнула» в полную силу: на стене, на книжных полках, на столе десятки фотографий, на которых моя самая любимая, самая неповторимая Алиса Фрейндлих! Заметив, что я прямо-таки застыла в изумлении, Полина Владимировна как-то особенно тихо и нежно проговорила:

— Алиса, моя любимица... Она часто у меня бывает. Раньше они с Владимировым бывали вместе, а теперь поврозь... разошлись. Но я их обоих продолжаю любить. Я частенько на них сержусь, ругаю...

— Её нельзя ругать! Она — великая...

— Ругаю, ругаю... Она приходит ко мне, рассказывает, а я ей: «Алиса, ты дура!» А потом я прихожу на её спектакль, смотрю на неё, после спектакля почти бегу к ней в гримёрную и говорю ей: «Нет, Алиса, ты совсем не дура, ты — чудо, настоящее чудо!» А она мне: «Ох, Полина Владимировна, я и в самом деле дура!» Да, ругаю и люблю... А вы, Галя, чем-то с Алисой схожи, наверное, улыбкой?..

— Вот и Игорь Владимиров мне тоже это говорил, когда был у нас на записи программы «Всё о кино». Я тогда работала на студии телевидения.

— Да, Игорь — хороший, яркий, интересный человек. Жаль, частенько пьёт и не бережёт сердце... Всё равно я его люблю. Они для меня родные!

— А кто эта красавица? — я перевела взгляд на большой портрет юной женщины в широкополой шляпе, какие носили или в начале века, или в годы нэпа.

— Не узнаёте? — Полина Владимировна подвела меня поближе к портрету и заставила прочесть надпись — «Милой Полинке... Твоя Мария Бабанова» (может, было написано — «Маша», точнее, увы, не вспомню — Г.Б.).

У меня просто закружилась голова: «Господи, а кто же сама Полина Владимировна, если её сопровождают такие имена!?»

Но это было ещё не всё. Разглядывать книги в гостях было моим самым любимым занятием. А у Полины Владимировны, дали б волю, можно было бы и вовсе раствориться в собрании альбомов, книг, толстенных фолиантов, вороха пьес... Архитектура, музыка, театр, живопись — темы говорили о невероятном диапазоне их владелицы.

Она охотно открывала передо мной новехонькие альбомы, «полученные совсем недавно» из Лондона, Парижа, Нью-Йорка. Я совершенно обалдеваю от этого книжного пиршества, уже не способная изумляться, а только благодарно впитываю всё увиденное, как наполняется влагой высохшая губка, оказавшаяся на берегу морского залива.

— А эта полка, — изящная рука провела по корешкам книг на полке, от начала двери до окна, — мои переводы...

— Вот откуда я знаю Вас, Полина Владимировна! — только и сумела прошептать я севшим голосом, едва понимая весь ужас собственной дремучести. — Я ещё в школе, в старших классах буквально заболела Бернардом Шоу, даже учила наизусть монологи. А переводчиком-то были Вы?..

Полина Владимировна мягко так улыбнулась и дальше повела рукой по следующей полке:

— Это тоже — мои, как видите, Галя, я прожила долгую жизнь, за это время много было всего, помимо Бернарда Шоу...

До «Скрипача на крыше» мы в тот день так и не добрались. Но Полина Владимировна пригласила меня быть у неё уже назавтра:

— Прибегайте к обеду! Вам в командировке, думаю, не очень сытно, а у меня будет вкусный обед. Тогда и о «Скрипаче» поговорим. Мне принесут пластинку с записью мюзикла, который идёт на Бродвее. Это чудо, как хорошо, приходите!

...От дома Полины Владимировны я не шла, летела над землей. В этом городе, только в этом чудо-городе могут жить такие родные, такие изумительные люди! «Дорогая Полинка... дорогая...», — шептала я, не замечая прохожих, но связывая воедино с прозрачным голубовато-жемчужным светом, который укутывал всё ещё прекрасные дома, деревья, мосты, и весь облик Полины Владимировны, звук её голоса, её дом, её книги.

«Скрипача на крыше» я в Калининград привезла, даже с записью мюзикла. В театре уже начались работы по подготовке спектакля, художник Женя Розов придумал классное оформление. Некоторые артисты вовсю уже напевали музыку и ждали, что вот-вот всё завертится-закружится. Но после серии скандалов — наш Ю.В.Ч. опять «провинился», поставил один за другим, по-моему блестяще, «И дольше века длится день» по Айтматову, «Дом» по Абрамову и «Победительницу» Арбузова — терпение управления культуры истощилось. Это, сказали, «уж слишком!» А потом нас разнесло по разным городам.

В другой жизни да и сейчас мне приходилось и, наверное, ещё придётся побывать в этом городе, но боюсь, что так, как в тот год, я не смогу его больше увидеть и почувствовать. И никогда уже не смогу поставить в «кухонную» коллекцию Полины Владимировны свой чайничек, который выбирала, думая о ней, и долго-долго берегла...

 [На первую страницу (Home page)]   [В раздел "Театр"]
Дата обновления информации (Modify date): 23.08.01 16:26